***
— Ты понимаешь, чё ты сделала, блять, вообще? Ты же меня предала, Лиля, блять, это серьёзно. Почему у тебя в твоей башке, сука, нихуя не щёлкнуло, почему ты не подумала — “мне за это переебут, бля, так, что ходить не смогу”. Сука, почему ты не подумала и не остановилась, прежде чем этой оборванке язык в глотку совать? А? Ты отвечай мне, бля! Это продолжалось больше часа. Они сидели на этом проклятом диване в их полупустой гостиной, из-за чего каждое слово Кристины отлетало эхом от стен. Лилю потряхивало — ей дали одеться, поверили в её честность, но чувство унижения никуда не делось. Кристина снова её проверила. Ей снова было больно, и Кристина снова была рада этому по своим причинам. Она вставила в неё один палец целиком, двинула тем, но, не удовлетворившись тихим шипением сквозь зубы, которое вырвалось из Лили, она добавила ещё два, после чего Лиля разрыдалась с боязливым вскриком. Так к Кристине пришло успокоение — наказание показалось ей достаточным. — Она тебя трогала там? — нависнув угрожающе, процедила Кристина, и Лилино сознание держалось на одной тонкой ниточке страха, потому она нашла в себе волю покачать головой, хотя вся уже клонилась к дивану. — Кто, кроме меня, трогал? — Никто. — глотая слёзы, повторила Лиля, наверное, пятый раз. — Только я могу? — уточнила, сощурившись зло, Кристина. И Лиле хотелось огрызнуться, ей хотелось отстоять себя. Будь она смелее, она бы так и поступила — сказала бы, что никто, никто в мире, без её согласия, не должен её касаться, даже ты, Кристина. Может, будь Лиля той, кем она была в самом начале, и попыталась бы. Но сейчас Лиля была не более чем травмированной пьяной трусихой, оставшейся наедине со своим главным страхом. Да блять, с самой, сука, смертью. Если смерть придёт, у неё будут глаза Кристины — две бездушные немигающие льдины. — Да. — Вот и запомни, сука, только я могу! — ткнула её больно в висок она, и, когда Лиля привалилась к углу дивана, не в силах подняться, Кристина жёстко взяла её за волосы, подняв и встряхнув. — И это не изнасилование, блядь, мне это нахуй не надо, ясно? Мне это, бля, не приносит кайфа, слушать твой скулёж ебаный. Я это делаю, потому что ты меня провоцируешь. — с этим она отшвырнула её от себя снова, но Лиля смогла усидеть на месте. — Ты доверия, сука, не заслужила. Она силилась вспомнить провокации, взглянуть на это с точки зрения Кристины, и на ум ей приходили лишь мудрые-мудрые слова Лизы — если вечно вставать на чужие места, кто встанет на её, Лили, место? Кристина не пыталась. Кристине не нужно было. Прав был тот, кто был силён. Лиля не считала минуты, но она могла сказать по своему проваливающемуся в сон сознанию, что они сидели так уже давно — Кристина просто вдалбливала ей в голову одно и то же, и у Лили не оставалось сил это терпеть. Было страшно, но ещё ей было тяжело оставаться в сознании, сказывался алкоголь и сильный стресс. Хотелось залезть под одеяло и спрятаться там, заснув. Кристина сделала глоток, наверное, из третьей рюмки, поджала губы, уставившись перед собой ненавидящим взором — большая и всесильная, по ощущениям Лили. Как какое-то разгневанное божество. — Я бы тебя нахуй задушила прямо там. — Кристина швырнула стакан в стену, и тот с громким треском разбился на осколки, разлетевшись по полу, а Лиля поджалась, накрыв голову. Её колотило от ужаса, её тошнило, было холодно и так страшно, что она могла только плакать. — Тебе повезло, — приблизилась вновь Кристина, вцепившись в её лицо пятернёй. — что я решила проверить. Тебе повезло, что ты додумалась не раздвигать ноги перед шпаной, иначе пиздец тебе, блядина. Слышь, блять?! Ты понимаешь, чё я говорю тебе нахуй? Тебе повезло, что ты живая ещё! И она кричала, и кричала, и кричала, снова и снова, пугая Лилю до такой степени, что она буквально не могла совладать с собой и заговорить в ответ, чтобы попросить остановиться — Лиля не могла дышать, ей приходилось с усилием делать рваные вдохи и выдохи, чувствуя, как горели её лёгкие и болело сердце в бешеном ритме. Ей ещё повезло. Лиля понимала это и без Кристины. Подумать только, она могла умереть дважды за один грёбаный месяц. И оба раза от рук своей первой любви. Что она за неудачница такая?***
Кристина отпросилась с работы, чтобы провести с Лилей день — им нужно было это после долгой разлуки, которая длилась хуй пойми сколько пропитых дней, из которых она три провела в полном забытьи, после которого Старый, кажется, боялся её до усрачки. Даже не стал спрашивать, какого хера она не придёт на работу во вторник, повторял только, как ебанутый, что всё-всё понимает. Чё она опять выкинула такого? Ну да ладно, сейчас, глядя на Лилю под боком, её это уже мало заботило. Всё наконец было, сука, правильно, всё было так, как надо, тютелька в тютельку так, как она это себе представляла. Они были вдвоём, наедине, у них дома, и Лиля не говорила обидной хуйни вроде “я не хочу с тобой общаться” или “я тебя боюсь”, Лиля её слушала, улыбалась ей, отвечала ей. Пока что ещё с опаской, подрагивая, как осиновый лист, но это же временно. Забудет, простит, любит же. И Кристина её любит. Неважно, что случилось вчера ночью. Вчера ночью в Кристине говорила, нет, ревела не своим голосом ревность — она хотела убить и ту щеглуху, и Лилю, хотела переехать обеих, когда те выходили с того блядушника. Но она сдержалась, сказала себе, что не всё так однозначно, что Лиля, бля, не была ебучей смертницей и явно не отличалась смелостью, чтобы так глупо ей изменять. И оказалась права. Но самым главным было то, что она её даже не ударила. Она смогла найти в себе силы удержать все вспышки агрессии при себе и не навредить Лиле, даже когда выпила. Она могла быть такой и дальше. У них были все шансы на счастливую жизнь. Они говорили так много, что, казалось, Лиля узнала о ней больше, чем знала всё время до. Лиля узнала, что её любимый цвет — голубой, что она водолей, что она не верит в гороскопы, потому что это бредятина, а ещё, что Кристина в детстве мечтала быть профессиональным гонщиком, потому что пересмотрела Форсаж в восемь лет и сильно вдохновилась. И многое-многое другое. Наверное, правильнее было бы сказать, что Кристина говорила, а Лиля её беспрекословно слушала. Блять, они нормально не общались месяц, с днюхи Артура. Вот так вот, по-человечески рядом посидеть, они не могли целый нахуй месяц, и Кристина дико соскучилась по Лиле. У неё вон, казалось даже, волосы чуть отросли, да и стала она словно поменьше — похудела, что ли, лицо чуть изменилось, скулы заострились. Или так казалось. Кристина обнимала Лилю всё это время в поиске тепла, она зарывалась носом в её волосы, гладила её по спине, не повышала тон, чтобы показать, что заботилась. Она заботилась, взаправду заботилась, потому не хотела её напугать и расстроить. Но она не замечала никакого участия, и это её злило. — Я когда увидела тебя в первый раз, подумала, Арчи мне тёлку свою показывает. — хмыкнула Кристина, вспоминая, стараясь отвлечься. Нельзя ей злиться сейчас. Ожидаемо, Лиля на неё удивлённо посмотрела, такая возмущённая из-за грубого слова, такая смешная, как недовольный воробушек. Птичка. Кристина залюбовалась, улыбнулась растроганно — Лиля заставляла её чувствовать так много всего разом. Лучше, чем алкоголь. И сразу жить хотелось, и сразу всё снова приобретало краски, и не так всё погано. Не такая она и лохушка с проёбанным будущим. Будто бы даже будущее не такое страшное. — Изменилась ты сильно. Я же тебя маленькой запомнила, а тут, такая красотка, куколка просто. Я и решила тогда, — Кристина грубовато пригладила её лицо, задирая ей подбородок, — моя будешь. Влюбилась с первого взгляда. Лиля ей не ответила, только глаза спрятала опять, хотя ей же, сука, было сказано — когда с тобой базарят, взгляд не отводи. Кристина ей это повторяла постоянно, каждую ссору, а она, тупая пизда, её не слушала, она и щас, блять, не слушала, раз ответить нихуя не могла. Она даже посмотреть на неё не могла, а уж говорить о том, чтобы смотреть так, как раньше, — с любовью, с уважением, с восхищением, — не стоило. Посмотрит она на неё этими глазами когда-нибудь? Или всё, влюбилась в ту шваль, все мысли о ней? Целовала же как-то, заглядывалась, хохотала над чем-то, счастливая, блядь. Так и тянуло ёбнуть леща, чтобы мозги на место встали и заработали. В дверь постучали. Кристина выдохнула, проморгалась, качнув головой. Нельзя. Кулаки чесались, зубы заскрипели от того, как тесно она их стиснула, а Лиля под её рукой всё молчала, как немая. Кристина напомнила себе — не злиться. Не бить, не орать, не угрожать. Повода нет. Оклемается ещё, девочка, куда денется. А с тварью той белобрысой хуйня была, слабость минутная, ясно же, куда этой малолетке до них. У них любовь. А это всё херня по пьяни. Осталось только простить ей это. Резко отворив дверь, Кристина уставилась на прыщавого паренька с доставки. Кепка дебильная, рубашечка накрахмаленная, такой весь сына-корзина, мамина сладость — напрашивался на ограбление. Мля, как он по району-то шастал спокойно? Ещё и дохлый, еле живой после подъёма на четвёртый этаж, вон, задыхался, протягивая букет. — На чай оставите? — пролепетал балбес, но Кристина, забрав цветы, хлопнула дверью — жирно будет. И цветы, и доставку она уже оплатила в онлайн-магазине. Пусть дрыщ спасибо скажет, что она его не отпиздила на радостях, настроение было как раз то. Кристина спрятала подарок за спиной, пройдя в гостиную, и улыбнулась было, но увидела, что Лиля так и сидела, потупив взгляд на свои колени, практически не шевелясь. Ебучая амёба. Блять, как она заебала, честное слово. Обязательно было вести себя, как мразь? Обязательно было провоцировать её на ссору? Какого хуя она сидела с этим недовольным ебалом, будто Кристина вальнула всю её семью? Несчастная, сука, жертва. Пусть морду попроще сделает, пока ей не дали повод так кривиться. — Зая, — сдержанно позвала Кристина, напоминая себе — нельзя. Ща оступишься — всё, пиздец, окончательно и беспросветно никакого доверия. Осмелев из-за ласкового обращения, Лиля несмело подняла на неё свои глаза. Боялась чего-то. Её боялась. Смотрела даже так, заранее виновато, ожидая крика или удара, и от этого взора побитой псины Кристину мутило — не могла она так извести её. — это тебе. — натянула Кристина улыбку, показывая небольшой букет — три красных розы в окружении белых гипсофил. И Лиля расцвела. Любила подарки, лялечка, ей-то, наверное, никто ничего не дарил до Кристины. Когда бы и кто бы? Никто никогда Лилю не замечал, а если и замечали, то как кусок мяса с дыркой для ебли. Не любил её никто никогда так, как Кристина. Она каждую её эмоцию ловила с трепетом, каждое слово запоминала, каждое движение считывала — кто, бля, ещё так будет Лилю любить? Никому она нахуй не нужна, всю жизнь не нужна была, даже семье своей. Кристина с жадностью вгляделась в её полное удивления и радости лицо, в этот приоткрытый во вдохе рот, засиявшие глазки. Лиля приняла цветы, рассматривая те в смущении, залилась краской, пунцовея в щеках, и улыбнулась, приподняв букет и вдохнув запах. Прикрыла веки блаженно, наслаждаясь, и обратила на Кристину благодарный взгляд. Сука, наконец-то она улыбнулась. — Нравится? — кивнула Кристина, наблюдая за ней пристально. — Очень красивые. — пробормотала та тоненько, и Кристина не удержалась, — да блять, она весь день держалась, сколько можно-то? — наклонившись за поцелуем. Лиля её не оттолкнула, не отказала ей, всё было ровно. Кристине так хотелось урвать немного нежности, пока Лиля была в правильном расположении духа, она хотела её тепла — так она чувствовала себя живой, счастливой. Но Лиля на поцелуй не отвечала, только позволяла себя целовать, замерев. Как восковая фигура, равнодушная к происходившему. Как мразь — неблагодарная и глухая к знакам внимания, к знакам снисхождения, терпения, потому что Кристина проявляла свои наилучшие качества сейчас, не выбивая из неё этот гонор. Кристина погладила её по шее, скользнула языком в её рот, опустившись ладонью ниже по плечу, ощущая как на шёлковой коже появились мурашки. Волновалась, девочка. Кристина прильнула теснее, сжала ощутимо чужую грудь, наслаждаясь упругостью, мягкостью, знакомым весом — ложилась идеально, как надо, как она запомнила. Лиля вся напряглась под ней, зашуршала обёрткой букета, вцепившись в тот нервно, и Кристина поползла рукой ниже, задрав на ней домашнюю сорочку и пролезая в трусы. — Не нужно. — попросила слабо Лиля, отпрянув от неё всем телом, уставившись умоляюще, и Кристина силой притянула её обратно, вцепившись в её предплечье резко, на инстинкте. Как волчара, у которой пытались отобрать долгожданную дичь. — Не надо, ну, пожалуйста… С хуя ли? Они не трахались нормально больше недели, и сука, тот раз Лиля ей полностью испортила, назвав его изнасилованием. Кристина места себе найти не могла, чувствовала себя выблядью последней, пока не осознала, что Лиля просто-напросто была изнеженной молокосоской, для которой любое грубое слово — деспотия. И Кристине стало легче, и она снова хотела близости, а Лиля всё ещё ломалась. Неужели забыла, как хорошо ей было, как хорошо Кристина могла это сделать? Снова эта физиономия страдалицы: глаза на мокром месте, губы дрожат, брови изломаны жалобно. Въебала бы ей со всей дури да слушать нытьё невмоготу. Кристина посмотрела на неё внимательно, пытаясь угадать, что за чертовщина творилась у Лили в голове — правда, что ли, думала о Кристине, как о насильнице? Или просто не хотела ей давать, потому что уже влюбилась в другую. Или потому что была тупорылой дурой, которой нравилось доводить её до белого каления, а потом скулить, как всё плохо. Чем больше Кристина размышляла над этим, тем злее она становилась, и судя по всему, это отражалось на ней внешне. — Кристина, пожалуйста. — попросила Лиля тихо, шёпотом, и, не встретив понимания, потому что Кристина отказывалась понимать это сучье поведение, — разревелась вдруг, опустив голову. Громко, как ребёнок, с таким надрывом и страхом, как перед неизбежной гибелью. Как если бы ей к горлу приставили нож или направили на неё пистолет. И услышав это, Кристина побледнела. Не могла она так изводить её, не могло это быть вызвано ей. Не было всё настолько хуёво. Она знала, что вызывала у людей отторжение, страх, бывало, что неприязнь, но у всего были причины. Иногда причины крылись в самих людях, в том, что они были долбаёбами, иногда в том, что Кристина хуярила их ногами до кровавой рвоты. Но в случае с Лилей… Что-то глубоко внутри ей подсказывало, что так — правильно. Младшие должны бояться и почитать старших, но это была родительская модель поведения, её так вышколил отец, а они же… Они встречались, типа. Это не то, чего Кристина хотела на самом деле. На самом деле, она хотела возвращаться к Лиле домой и обсуждать с ней работу, а потом ужинать вместе, целоваться, спать, засыпать в обнимку, просыпаться и видеть её рядом с собой, потому что, когда Кристина видела её рядом с собой по утрам, ей становилось легче на душе и спокойнее. Разве плохой человек мечтал бы о чём-то настолько чистом? Кристина тоже была, своего рода, чистой. Прямо как Лиля. Она не желала абсолютной разрухи, она не желала быть угрозой, она просто… Она просто проебалась. Она это знала и так, видела в том, как Лиля зажималась и закрывалась от неё, отворачивалась, пряталась. Ей было стыдно, а стыд, он ей осточертел, он запускал цепную реакцию — следом приходило отрицание своей паскудности, гнев и отчаяние, а гнев и отчаяние вперемешку с водкой творили с её головой дикие вещи. Кристина могла убить её голыми руками под таким коктейлем. Но она всё равно любила её. Никто никогда не любил эту девочку так, как Кристина, даже её ёбаные родители. — Да ты чё, не надо, ну, Ляля, — опустив её юбку, принялась успокаивать ту Кристина в настоящей панике и обняла, прижала её к себе, а Лиля всё тряслась в истерике у неё в руках. — я же просто приятно сделать хотела. Маленькая моя, не плачь, чё ты… Я соскучилась просто, давно не было, я и… — а на это Лиля зарыдала только громче, раздражающе, уёбищно-жертвенно, и Кристина поморщилась, отстранив её от себя и сжав её плечи в ладонях. Невыносимо, сука, заткнись ты уже, просто заткнись, блять, пожалуйста! — Всё-всё, не трогаю я тебя, слышишь? Не трогаю. Дурочка, чёли? Тихо, тихо. — Кристина торопливо подняла букет, всучив той снова. — Смотри, розы, любишь же розы? Нравятся? — Очень. — выдавила сквозь плач Лиля, приняв цветы, но не переставая реветь. — Не трогаю я тебя, — вздохнула Кристина, отсаживаясь в противоположный угол дивана. — угомонись. На душе было мерзко — снова хотелось пить, пить не просыхая, пока не забудется весь этот неловкий момент. Кристина посмотрела на свои ладони, дрожавшие от тяжести осознания, и ей стало дурно. Может, Лиля признала, что тот раз не был изнасилованием, под её давлением. Может, Лиля всё ещё считала это изнасилованием.***
Лиза подала документы в университет — сказала, хочет быть одной из первых, пусть списки и выставят в один день, Лиза всегда везде торопилась и торопила её тоже. Сказала, чтоб Лиля прикрепила фотографию поприличней, не одну из тех, что они делали по приколу или со школьных фотосессий, а прям настоящую серьёзную фотку, и — лицо тоже сделай посерьёзней, Лиля, а то вечно рот разинешь, как в эскорт просишься. А Лиля сидела и не понимала, какой к чёрту университет, какой Питер, какая ещё фотка три на четыре? Ей снова было тесно в собственном теле, ей снова было некомфортно, страшно и плохо — а они всего лишь смотрели кино. Кристина притащила домой телек, такой простой, типа, советская коробка, но не совсем древний. Хоть и с антенной. Лиля провела с ней три дня, а если быть точнее, то они вместе провели вторник и даже заснули вдвоём, а вот в среду и четверг они увиделись лишь вечером. Лиля никак не могла спросить, когда ей можно будет вернуться домой, потому что просто уйти боялась. Да и спросить боялась тоже. С Артуром Кристина говорила сама, по телефону — наплела что-то с три короба, что Лиле так лучше, Лиля себя спокойнее чувствует, что Артур где-то накосячил и её обидел. И Лиле было так… жаль его. Они плохо общались в последнее время, вернулись к изначальной стадии скудного общения, и Кристина сказала такое на ровном месте, наверняка загнав его. Артур даже вопросов задавать не стал, позволил Кристине забрать Лилю, ведь “ей так лучше”, на пару дней. Пара дней прошла. — Они ваще всю концепцию Человека-Паука этими Мстителями испортили, но типа, глянуть можно, раз показывают. — возмущалась Кристина, приобнимая её за плечи одной рукой и прижимая к своему боку, пока Лиля пялилась сквозь телевизор, слушая вполуха. Лиза уже подала документы в Питерский университет, о котором они так мечтали. — Тони Старк, ну, такое, мажик при нале, на всё готовое, мне не заходит. Но бабы с него текут только так. Тебе чё? — Красивый. — глянув мельком на того, равнодушно ответила Лиля и хотела было вернуться к своим мечтам о Питере, но повисшая тишина напрягла. Молчат тогда, когда недовольны, злы и ждут оправданий, так? Лиля приподняла голову, повернувшись к Кристине, и встретилась с пристальным взглядом той, от которого ей поплохело. — Красивый? — скривилась Кристина, и Лиля прокляла себя за неосторожность, глупость, за то, что Кристина скорее всего посчитала провокацией. — Я просто… Я же не знаю, я не видела с ним ничего больше. — оправдалась глупо Лиля. — И чё, многие мужики для тебя красивые? Он же одно ебало с твоим преподом-педиком. — Неправда. — нахмурилась Лиля, вновь присмотревшись. Ничего общего, Олег Дмитриевич выглядел совершенно иначе, и… Он ведь тоже неплохо выглядел. — Чё неправда? Бородка эта пидорская, зенки хитрые, елда между ног, один в один, сука, — процедила Кристина зло, и Лиля сгорбилась в попытке стать меньше, сделаться жалобнее. Она даже не знала, за что её в очередной раз поругают, а молчать постоянно нельзя было тоже, Кристину бесило молчание. Она называла её тупой амёбой, если Лиля молчала слишком долго, а когда Лиля говорила что-то, то появлялся шанс пятьдесят на пятьдесят быть униженной за свои слова. — Он те красивый был? А Макс, чмо это напыщенное, тоже? Чё молчишь, бля, языком двигай, отвечай мне! — встряхнула она её. Не любила, когда молчат. Лиля почувствовала, как ком подкатил к горлу, а в висках застучало. — Мне страшно. — тихо взмолилась Лиля. — Тебе мужики нравятся, сука? — возмущалась, не сбавляя оборотов, Кристина, и казалось, она была в шаге от удара. Её ладонь сжалась в кулак, вторая больно вцепилась в Лилино предплечье, удерживая, и Лиля не могла отвести взора от её взбешённых глаз. — Отвечай, блять! — Я не знаю, — честно призналась Лиля. Она не была уверена. Она не видела себя, выходящей замуж, в ближайшем будущем, да и вообще — теперь она не видела для себя никакого будущего. Ей казалось, она останется тут и сдохнет тоже тут, как вся её семья, бездарно и серо прожив короткую жизнь. — я ничего не знаю, — скатилась в истерику Лиля, ощущая накрапывающие слёзы. — какая вообще разница, что и кто мне нравится? Я тебя люблю. И Кристина, глядя на неё изучающе, придирчиво в поисках оплошностей, наконец, расслабилась — её окаменевшее тело снова стало мягким и тёплым, а голос перестал бить по ушам взрывом шумовых гранат. — Хорошо. — прижав её голову к своей груди и погладив Лилю, точно котёнка, сказала Кристина на выдохе, а Лилю до сих пор не отпустила дрожь. Плач был безмолвным, но всепоглощающим, отчего она не могла прийти в себя ещё долго. Господи, когда ей можно будет пойти домой?***
Наверное, мы ценим хорошее только тогда, когда приходит плохое. Вот и Лиля оценила эти три дня трезвой, относительно уравновешенной совместной жизни с Кристиной, только когда та выпила. Забавно — они обе были напряжены на протяжении трёх дней, по своим причинам: Лиля испытывала дискомфорт в силу своей нелюбви к человеку, от которого не могла отвязаться, а Кристина нервничала, потому что видела, что Лиля от неё отдалялась и не давала ей желанного тепла. Но это было приблизительно одно и то же по уровню напряжение, которое не мешало им вместе завтракать, готовить ужин и засыпать в одной кровати. Стоило Кристине выпить, и появилась разительная разница в их состояниях: Лиля боялась за свою сохранность, а Кристине стало легко и свободно. Бывало, даже будучи трезвой, Кристина сильно подавляла её, точнее, Лиля чувствовала себя подавленно и без того рядом с ней, но Кристина могла начать кричать, и тогда всё становилось даже хуже. Однако и это не было большей из зол. Когда Кристина была трезвой, в ней говорили отголоски разума, она испытывала некий стыд за свою жестокость, она руководствовалась логикой, а когда выпивала, завтра пропадало с горизонта и Кристина делала и говорила всё, что вздумается, и никаких угрызений совести не испытывала. Наверное, поэтому она и пила. В пятницу вечером всё закончилось тем, что Лиля лежала в постели в позе эмбриона, подобрав к себе все конечности и рыдая в голос, а Кристина сидела на той же постели сбоку, опустив босые ноги на холодный пол, и смотрела перед собой немигающим взором. Буквально за пять минут до этого произошло изнасилование. Каждый сам для себя решает, считать это таковым или же нет — например, Лиля уже сомневалась. Она не знала, уместно ли так говорить, если они обе были женщинами, и она, в теории, могла попытаться это остановить, но не попыталась. Не попыталась, потому что тогда Кристина побила бы её, а Лиля побоев боялась, но это всё детали, которые для неё — и для всех тех, кто мог бы высказаться об этом — были неважны. Возможно, ей промыла мозги Кристина, вселив в неё свою правду зёрнышком сомнения. Кристина, конечно, никак не назвала бы это изнасилованием. Изнасилование — это когда мужчина совершает нечто подобное с женщиной, никак не баба с бабой, тёлка с тёлкой, да это смешно, не более того. А то, что Лиля ревела, да она постоянно ревёт в последнее время. Ей повод дай. Кристина и дала, потому что её заебало слушать “нет” на повторе каждый, сука, вечер. Была же причина, по которой ей отказывали? Была. — Ты ж мыслями, блядина, не здесь, ты не со мной, сука, Лиля! В глаза смотри, нахуй, в глаза мне смотри, сколько раз тебе, дура, повторять надо?! Сколько, сука, раз?! — и с каждым грохочущим словом, вырывавшимся из её пропахшего спиртом рта, она ввинчивала внутрь чужого тела пальцы. Механически. Кристина не солгала тогда — это не доставляло ей удовольствия само по себе, но когда она видела, как Лиля плачет, это приносило ей понимание, что та раскаивалась, запоминала и училась. Это было воспитанием. Когда ты воспитываешь собаку теми же кулаками, ты тоже не кончаешь с этого, если ты, конечно, не изврат, ты просто делаешь это, потому что так — правильно. Это правильно для вас обоих в перспективе, и для них в перспективе будет правильно, если Лиля поймёт, как себя вести. — С кем ты, а? С сукой этой, с того притона, да? — и это действительно беспокоило Кристину. Это её пугало, это её будило по ночам и не давало сомкнуть глаз до утра, это подкидывало ей сценарии, в которых она находит ту шавку и переламывает ей кости, потому что её образ идеальной жизни, тот, который она себе придумала с Лилей, растворялся с каждым днём всё быстрее. Лиля её предала, она посмотрела на другую теми же влюблёнными глазами, которыми смотрела только на Кристину, она поцеловала другую, она захотела другую. Это значило, что Кристина рисковала остаться одна. А она не хотела уже быть одна, не тогда, когда пообещали идеальную жизнь с идеальной девочкой, которая ей почти идеально подходила. — Влюбилась в неё, ко мне всё, остыла, — цедила разъярённо Кристина, не прекращая наказания. — не хочешь меня? — Нет, нет, нет… — и это безвольное отрицание, такое раболепное, её насыщало. С другой стороны, абсолютно отличной от места занимаемого Кристиной, была Лиля. Слабая, трусливая, осведомлённая о своей слабости и потому и трусливая, Лиля, которая лежала, накрыв пылающее от стыда лицо ладонями. Стыдно, почему-то, было ей. Наверное, потому, что она была той, с кого содрали трусы и в ком сейчас двигались чужие пальцы, той, кто двинуться не могла из-за первобытного ужаса перед нависшей угрозой. Кристина не назвала бы это изнасилованием, потому что изнасилование — это когда тебя по кругу пускает трое мужиков, а твой брат, уебан, смотрит и смеётся, не пытаясь помочь, потому что люди друг другу не помогают. Это когда тебя на части раздирают и заставляют делать то, что из твоей памяти вымывается само собой, иначе ты бы съехала колпаком и спрыгнула бы с девятиэтажки на следующий же день. Это когда потное жирное тело над тобой гонится за оргазмом и использует тебя, как резиновую куклу. Это когда без любви. А Кристина Лилю любила очень. Не научили её, как правильно. Любила, как умела. Не так она хотела жить с ней. Не такой хотела в её глазах быть, но как-то поздно рыпаться. И вот они, на этой кровати, снова в идентичном состоянии — отчаянии. Лиля, потому что она хотела уйти от Кристины, но боялась её больше, чем смерти. Кристина, потому что она бы скорее задушила Лилю прямо сейчас, чем дала бы ей уехать в Питер, но её вера в свою хорошесть это отрицала. — Ты мне всю душу, сука, выдрала, ты понимаешь? — заплакала вдруг Кристина, потому что сквозь надрывный плач Лили, просящий о помощи любого, кто его мог бы услышать, она разобрала те самые отголоски разума. И её разум ей твердил, что она окончательно всё испортила. Что это не Лиля воспринимала всё неправильно, а она, Кристина, заставила её так драть глотку и лить слёзы. Что идеальной жизни у них уже не будет. Что она не сдержала даже данное самой себе обещание не пить и теперь они были бесповоротно чужими. И она плохой человек. Плохой человек с мечтами хорошего. — Ты мне больно сделала. — оправдывалась Кристина, зарывшись пальцами в свои волосы, и вот так, упираясь локтями в колени, спряталась в стыде. — Ты каждый, блядь, день делаешь мне больно, ты меня не любишь, ты, сука, разлюбила меня, ты… Отчаяние сближает людей лучше, чем печаль, чем злоба, чем жадность, потому что в отчаянии было намешано всё и сразу, и люди, преисполнившись им, сплетались в единое целое в попытке найти утешение. С Лилей всё усложнялось тем, что она была неопытной, молодой, эмпатичной до безобразия. И она любила Кристину, как человека. Как личность с тяжёлой судьбой. Она старалась оставаться на своём месте, как ей говорила Лиза, но всё время занимала позицию Кристины, и ей тут же становилось тяжело и душно в чужой шкуре — чтобы пройти такой путь, как у Кристины, нужно быть по-настоящему сильной. Кристину было жаль. Особенно когда она плакала, проявляя свою человечность, и личина чудовища, терзавшего Лилю, спадала, появлялась та Кристина, в которую Лиля влюбилась, которую Лиля простила после первого удара. Лиля обняла её со спины, обвила руками её тело, зажимая чужие предплечья, и опустилась мокрой от слёз щекой на спину, покрытую пропахшей сигаретами футболкой. От Кристины пахло водкой, табаком и её дурацким шампунем три-в-одном, из-за которого её волосы становились, как солома. Кристина даже подобрать себе шампунь без её помощи не могла. И Лиля от этой мысли, почему-то, улыбнулась. Отчаяние сближало людей.