Холод этих стен

      Я лежала в постели, волком смотря на рядом спящего Эймонда. Тело болело, между ног жгло, запястья покрылись ярко-красными следами от его пальцев, груди саднило. В горле пересохло от нескончаемых криков, и высохшие слезы, неприятно стянули кожу.       Сегодня «муж» снова взял меня. После битвы он вернулся еще более разгоряченным чем уходил. Его победа над Рейнис, медом легла на его гордый дух, и разум, уступил безумию надменности. По началу, когда он только пришел в мою темницу, то решил подластиться, обнял, лицом в шею мою уткнулся. Да вот только после того, что он сделал, могла ли я простить его? Добровольно подпустить к телу своему?       Сначала я просто его оттолкнула, а когда он предпринял попытку вновь подойти, поговорить, осыпала его таким потоком брани, что он не выдержал и ударил меня, от чего я рассвирепела пуще прежнего.       Эймонд долго терпеть не стал, хватанул меня за волосы, на кровать затащил. Раздевать не стал, приподнял подол платья, и без всяких нежностей поимел меня. Я не могла остановить слез боли и унижения, а он тяжело дышал, покрывал мою шею липкими поцелуями, и шептал, что я последняя сволочь и шлюха, подстилка лорда Стронга, и мое место тут, под ним.       Каждое слово он повторял четко, так, что я запомнила на всю оставшуюся жизнь. Как и его резкие толчки, и руки нетерпеливо рвущие лиф моего наряда.       Теперь, он спокойно спал, совсем рядом, не терзаемый муками совести, вот протяни руку и убей. Возможно, у меня хватило бы сил это сделать, но что было бы со мной? Конечно, без долгих раздумий, меня бы казнили, пусть я и «ценная» пленница, но убийство принца мне с рук не сойдет.       Отвращение к самой себе, заполнило меня до краев. Я столь жалкая, что готова опуститься на самое дно, лишь бы сберечь свою шкуру, лишь бы не жить, а хотя бы существовать. Иметь право на то, чтобы видеть, слышать и чувствовать, даже если испытываю я только боль и печаль. Я все еще могу вспоминать, жить теми сладкими днями, которые у меня были. Которые, я проводила с Джейсом и Люком. Счастье, которое испытала при рождении братьев, когда взяла их впервые на руки, и поцеловала. Или когда вольной птицей парила в небесах, ох, как бы я хотела вновь, хотя бы прикоснуться к Аногар. Вновь оказаться в руках Джейса, поцеловать его, поддаться нежным ласкам, и забыть обо всем ужасе, уткнувшись носом в его грудь. Мне хотелось просто вдыхать его аромат, просто прижимать к себе, чувствуя под пальцами его жесткие короткие волосы. Знать, что тот, кто меня действительно любит, кто готов защитить меня от всего мира, даже если это будет стоить ему жизни, тут, стоит лишь поднять взор. Я скучала по его карим, горящим огнем смелости и доброты глазам, по нежной улыбке, и по тому, как он говорил «Я люблю тебя». Боги! А ведь я так ему и не призналась, так и не сказала, сколь трепещет от его прикосновений мое сердце, и что не важно мне в жизни ничего, кроме ощущения его тепла, что я готова гореть в семи адах, лишь бы просто помнить о нем, лишь бы иметь возможность хоть в воспоминаниях, возрождать его образ, и утешаться его словами во снах.       Мой милый, милый Джейс, никогда не посмел бы поднять на меня руку. Никогда в жизни он и помыслить не мог о том, чтобы дать мне пощечину, или волоча за волосы швырнуть на постель и изнасиловать.       День изо дня, все мысли мои о нем. Просыпаясь, я вспоминаю его лицо, и возношу молитву за его здравие. Я даже не знаю где он, но душу мою тешит то, что он все еще жив…       Боги! Молю, лучше заберите мою жизнь сами, ибо я столь слаба, что не способна наложить на себя руки, а сердце мое разорвется от боли и стыда, если Джекейрис узнает о том, через что я тут прохожу!

***

      Дни мои, превратились в медленно протекающую реку мучений, и дабы избежать еще больших терзаний, я перестала их считать, однако, теперь это делал мейстер. Живот мой округлился, и вскоре весь дворец знал о моем интересном положении.       Уж не знаю, вызвала ли эта новость у кого радость, но явно не у меня. В день, когда я узнала что ношу дитя, то изорвала на себя одежды и расцарапала живот, в приступе безумия, пытаясь вырезать из чрева своего, дитя ублюдка. Анна насилу меня удержала, и после, я рыдала в ее руках, умоляя убить меня. Избавить от этих мучений, ведь жизнь моя, мне в радость более не была, а Анна все шептала: «Что ж вы такое говорите, миледи, грех, грех большой.»       Я не хотела чтобы этот ребенок рождался. Я не хотела, чтобы это существо, подобно своему отцу, оскверняло мое тело. Я хотела отдохнуть. Хоть немного. Хоть пару мгновений. Просто закрыть глаза, и проснуться дома. Держа голову на коленях у матери, и наблюдая как Люк, дерется с Джоффом на деревянных мечах, и отец раскатисто смеется переговариваясь с Бейлой и Джейсом, а Рейна, с нежной, благоговейной улыбкой наблюдает за ними, держа на коленях свое шитье, но совсем о нем позабыв.       Матушкины пальцы перебирали мои волосы, и такая нега бы окутала мое тело, что все рубцы на душе, сами собой зажили бы, и не было бы больше ни страхов ни боли. Вернуться бы на Драконий Камень. Вернуться бы мне домой. — Миледи, вы не поели… — Тихо сказала Анна, с трепетом касаясь моей ладони, и выводя из мира грез, в котором я теперь столь часто находила утешение. — Я не хочу. — Тихо и сдавлено ответила я, наливая себе бокал вина, еще один мой спутник помимо воспоминаний и снов. — Прошу миледи, вредно ведь для ребеночка. — Попыталась вразумить меня Анна, но я столь яростно зыркнула на нее, что она тут же стушевалась, и отступила. Я посмотрела в решетчатое окно, где изо дня в день, видела лишь неизменное море.       Мне хотелось вновь оказаться в старой спальне, где я хоть немного, но чувствовала связь с миром, видела, горящие огоньки ночного веселья и слышала приносимый ветром запах.       Как тяжело это — быть с тем, кого ненавидишь. Чье присутствие вселяет в тебя ужас, но при том, ты стоишь прямо, гордо задрав подбородок, и делаешь глупые вещи то унижаясь, то терпя, лишь бы не унижаться. Как тяжело быть отданной на милость воплощению вечной обиды, согбенному под жерновами неприязни и злобной зависти.       И единственное утешение, это смотреть, как он ненавидит меня все сильней. Как взгляд его горит жгучей яростью, и он еле сдерживает свои руки, чтобы не надавить сильней, и не задушить меня. О как сладостны те мгновения агонии и боли его. Когда гнев его, точно бесы в семи адах, мечется, скребется о стены разума и воет так, что мне порой кажется, будто я это даже слышу.       В дверь тихо постучали, и после моего кивка, раздалось звонкое «Войдите!» от Анны. — Леди, принц Эймонд просит вас в тронный зал. — Произнес вошедший в комнату сир Уиллис. Я обернула к нему лицо, встретилась с его полным жалости взглядом, и почувствовала, как пламя ненависти вновь обдало жаром мою уставшую душу.       Сколь лицемерен этот человек стоящий у моих дверей, сколь много лжи в этих глазах, и лице. Ты, отродье бесов, слушаешь мои вопли почти каждую ночь, не раз я взывала к милости богов и просила помощи у каждого, кто мог услышать, но ты не являлся на мой зов, так как смеешь сейчас, стоять тут, и смотреть на меня своими рыбьими глазками без единого признака ума в них?       Анне, я могла простить бездействие. Простая необразованная девчушка, относящаяся к господам словно к богам, разве можно от нее многого просить? Но он, был благородным рыцарем, который трусил восстать против несправедливости.

***

      Рыцарь сопроводил меня до дверей тронного зала. Я чувствовала себя диким животным, что вывели на круглое, покрытое песком поле, для сражения с другим, может даже более лютым зверем.       Но зверей тут не было, лишь огромные расписные дубовые двери. Прежде чем отдать страже приказ открыть их, я посмотрела на Уиллиса, и тихо, так чтоб услышал лишь он, сказала: — Сир, если вы еще раз посмеете взглянуть на меня, я скажу мужу, что вы пытались коснуться меня в непотребных местах, и он быстро избавит вас не только от столь ненужных в вашем случае глаз, но и от причинного места, а затем, и от самой жизни.       Рожа Уиллиса, буквально на моих глазах вытянулась, рот приоткрылся в удивлении, на лбу проступили морщины, а губы что-то безмолвно зашептали.       Не тратя более времени на это подобие мужчины, я кивнула стражнику и двери со скрипом отворились, открывая взор на освещенный факелами зал. — Леди, прошу. — тихо проговорил стражник, жестом показывая, что мне можно пройти.       Я поджала губы, и шурша юбками, тенью заскользила по ступеням. Звук каблуков, набатом отдавался в голове. Я шла, а гнев внутри все закипал.       На троне, в короне Эйгона Завоевателя, развалившись, восседал Эймонд. — Я смотрю вам с братом нравятся одни и те же цацки. — презрительно произнесла я, окидывая затравленным взглядом, потемневшие лезвия, торчащие из трона. Зелёное платье будто жгло кожу, и мне впервые захотелось скорей вернуться в свои покои и сорвать эти пахнущие розовым маслом тряпки. — Тебе идёт. — Крутя в руках клинок Чёрное Пламя, ответил Эймонд. — Зачем все это? — Тихо произнесла я. — Как же зачем? Разве не должна жена гордиться успехами мужа? Разве не должна радоваться при виде его возвышения? — Эймонд упер острие меча в пол, и хищно улыбнулся. — Ох, оставь этот напускной фарс. Ты прекрасно знаешь, что ворованная корона и меч, не сделают из тебя ни достойного короля, ни человека. — Я ступила на первую ступеньку, ведущую к опасному, но великолепному Железному Трону.       Взгляд мой, вперился в лицо Эймонда, а губы сложились в презрительную улыбку. Да, за мои слова, он мог заточить меня еще выше, еще дальше от мира. Лишить еды и воды. Но разве это не был бы своеобразный комплимент для моего пострадавшего самолюбия?       Этот отброс, может лишить меня самой жизни, но вот сломить дух у него не выйдет никогда. — Если тут и есть вор, то это твоя дорогая мачеха и отец, которые из кожи вон лезут, чтобы украсть мое по праву. — Процедил сквозь зубы Эймонд. Невольно, мне вспомнились истории о Мейгоре Жестоком. Который столь возгордился, что его уничтожил трон, который он точно также, как Эйгон, украл у своего племянника. — Твое? Вот забава, как быстро ты позабыл о брате своем. — С тихим смешком, сказала я, подходя все ближе к трону. Одно из лезвий, слегка оцарапало мою ладонь, и кровь, мелкими каплями, стала скапливаться в месте разреза.       Эймонд фыркнул, и стоило мне подойти ближе, схватил меня за руку, смазав большим пальцем капли крови. — Мое. Я более достоин всего этого, чем мой дорогой братец или шлюха сестрица. — Секунда, и он дернул меня на себя, да так, что я едва не свалилась на него. — Корона Завоевателя моя. Меч Завоевателя мой. И даже ты, принадлежишь мне. Как видишь, я во всем обошел не только мальчишку Стронга, но даже и твоего драгоценного батюшку, который между прочим из кожи вон лезет, лишь бы вернуть дорогую дочурку. — Он посмотрел на меня насмешливо, помолчал мгновение оглаживая мои ладони. — Ты слышала, как тебя называют в Королевской Гавани? Проклятое дитя. Все тебя здесь ненавидят, и никто, кроме потаскухи с Драконьего Камня, да ее цепного пса, не желает тебе помочь. — Он усмехнулся, скользнул окровавленным пальцем по моим губам. — Тебя, Аерона, ненавидят куда больше чем Эйгона. Для народа, он теперь святой, а вот ты, лишь подстилка бесов, которая устроила ад в Драконьем Логове. Каждый мечтает поиметь твое сладкое тельце, и изорвать его в клочья. Ты убила маленьких детей, женщин, мужчин и стариков. У всех этих людей были те, кто их любил, и каждый жаждет мести.       Эймонд вдруг поднялся с места и вцепившись в мое запястье, поволок в зал малого совета, заставил смотреть в окно, там, возвышаясь на пиках, висели головы. — Внимательно посмотри Аерона, их тут немного, всего шесть человек, но ты всех их сможешь запомнить. — Он встал позади меня, и крепко сжав мой подбородок, заставил взглянуть на каждую из голов. — Всех этих людей, поймали за попыткой тебе помочь. Я сам пытал их. Очень жаль, что ты не слышала, сколь громко они орали. Вот эти вот (он указал пальцем на две мужские головы, чьи лица уже исклевали вороны, и невозможно было различить их черты) были достаточно близки, чтобы вывести тебя из дворца.       Он поцеловал меня в макушку, и склонившись к уху прошептал: — Запомни Аерона, для тебя спасения нет. Ты навеки заточена в этом дворце. Навеки заточена со мной. Хорошенько это запомни.

***

      Дрожь мелко била меня, пока я сидела в кресле укутанная в шаль и пила настой от мейстера. Анна хлопотала вокруг меня, но это выглядело как простые метания. Бедняжка не знала чем мне помочь, и не находила себе места. Мне ее мельтешение, даже нравилось. Столь яркое проявление жизни. Столь много лишних движений, у которых нет никакой цели, словно наполняли мою печальную обитель каким-то невиданным светом, и на время, призраки, бесы и черт пойми что еще, оставляло мой истощенный разум. — Вам ведь нельзя переживать! Мейстер ведь это говорил. — Всплеснув руками, сказала Анна.- Нет быть так не должно, муж жену должен уважать, а не истязать.       В ответ на все ее восклицания, я молчала. В животе тянуло, и я чувствовал себя столь утомленной, что в скорости отослала Анну, и легла спать, благо Эймонд, сегодня не пришел.