Холод этих стен

      Уже битых шесть часов я плакала. Даже не плакала, я выла. Рыдала. Билась в неистовом вое. Доказательством сего, были абсолютно разрушенные покои. В бреду, я снесла все со стола и тумб. Изорвала всю одежду и пожгла перины, побросав их в каминное пламя.       Стоило мне успокоиться, как осознание, что на свете больше нет Джейса, вновь настигало меня. В отчаянии, я билась о дверь, требуя, чтобы меня немедленно выпустили. Рвала на себе волосы. И исцарапала лицо.       Когда слезы кончились, я раненым зверем осела на пол. Боль сотрясала все тело. Я кричала. Кричала так истошно, что охрипла. Боги! Джекейрис, мой милый. Моя первая любовь. Мой муж. Моя судьба. Ныне покоился в соленых водах пролива. Нет.       Сломленный разум до конца отказывался в это верить. Он не мог умереть. Мой храбрый принц не мог так умереть. Пораженный стрелой в шею. Море не могло забрать его у меня. Никто не мог. Даже Боги не имели на это права.       Из моей груди вырвался очередной крик, когда я, вскочила на ноги и бросилась к изломанному креслу. Оторвав от него кусок дерева с обивкой я с силой ударила по дверям. Глупо и совершенно бесполезно. — Выпустите меня! Выпустите предатели! Да сгорите вы в пекле сволочи! Я буду каждый день молить богов о том, чтобы они послали вам самые страшные муки! Они будут намного страшней, чем смерть моего бедного брата! — Я вновь и вновь ударяла по замку, но ничего не произошло. Чертов замок слишком крепок для этой жалкой деревяшки. Отбросив ее, я ударила кулаками по двери. Очередной вопль полный боли сотряс воздух. Я не обращала внимания на изломанные ногти. На кровоточащие костяшки. — Мне нужно к Джейсу. Безумно нужно. Дайте его спасти. Пожалуйста, я умоляю вас… — Голос сорвался окончательно. Силы покинули меня вынуждая вновь осесть на пол. Жгучие слезы, которые как казалось, кончились, вновь обожгли мои щеки. Я скреблась в дверь, не собираясь сдаваться ни под каким предлогом. — Моя милая леди. — мозолистые ладони нежно проводят по моим волосам. Я распахиваю глаза в неверии уставившись на столь родное лицо. В такую счастливую секунду, меня мало волнует то, как оказалась на теплом пляже. Окутанная вниманием моего принца. — Джейс… — только и срывается с моих губ, прежде чем я, бросаюсь на него с объятиями. Живой. Вот мягкий взгляд, что бывал у него, лишь когда он смотрел на меня. Вот непослушные каштановые волосы. Вот столь родной запах окутывает меня с ног до головы. — Боги! Ты жив. Я так боялась что больше тебя не увижу. Джейс… Джейс… Джейс… — Не в силах сдержать всхлипы шепчу я, сильней утыкаясь в его плечо. — Issa vys. — Я бы тебя никогда не покинул. Мое теплое лето. — Меня стискивают в таких же крепких объятиях. — Я всегда буду рядом с тобой. Ты мой дом. Моя пристань. Ты кровь, что течет в моих жилах. Ты же и мой палач. — В нос ударяет запах гнили. Тело под моими руками странно вздувается, и когда я немного отодвигаюсь, вижу, как синеет его кожа. — Никогда не оставлю. Никогда не оставлю. Никогда не оставлю. Никогда не оставлю. Никогда не оставлю. Никогда не оставлю. Никогда не оставлю. Никогда не оставлю. Никогда не оставлю. Никогда не оставлю. Никогда не оставлю. — Продолжает повторять Джейс. Пока мир вокруг нас превращается в бескрайнее море.       Из груди вырывается испуганный крик, когда Джейс, только что живой и здоровый, обретает облик утопленника и камнем, начинает тянуть меня на дно. Я сопротивляюсь. Упрямо вырываюсь из цепких объятий, а когда это удается — хватаю мужа за ускользающую от меня руку, и упрямо пытаясь всплыть.       Я спасу тебя, во что бы то ни стало. Спасу. Я не уберегла тебя один раз. Не оказалась рядом. Не оградила от опасности. Но сейчас. Сейчас я вытащу тебя. И мы отправимся к матушке. И я крепко обниму ее. Ну же. Нас ждет Люк и Джоффри. А как же малыш Эйгон и Визерис? Мы обязательно должны их увидеть. Они будут тебе так рады. Бедные, они ведь не знают что ты жив.       Но всплыть не получается. Наоборот, мы продолжаем идти ко дну.       Он мертв.       Раздается чей-то голос. И я вновь смотрю вниз. Действительно мертв. Боги. Мертв. Мой принц не может быть мертв. Нет.       Я подплываю к нему. Стискиваю в объятиях. Плоть под моими руками стирается. Обращается прахом. Даже кости вода вымывает из моих рук. В этой мрачной глубине я остаюсь одна. Лишь всепоглощающее горе мой спутник. Сжимаясь в комочек, я думаю лишь о том, что матушка нас заждалась к ужину, и пора бы уже позвать Джейса с тренировки, а то он ведь замучает Люка так, что тот и в седло сесть не сможет.

***

— Миледи, вот так, аккуратно…- Я слышала голос Анны, чувствовала, как она ведет меня к постели. Губы пересохли. Тело, я ощущала, как нечто острое, деформированное, угловатое. Как деревянный грубый стол. Только живот давит на все существо, неприятной тяжестью. Только это раздутое нечто, словно брюшко жабы, шепчет о том, что я не сплю, что я не пребываю в дурмане, что это не очередное видение.       Шевеления ребенка слишком реальны. Реальней чем голос Анны или прикосновения уставшего тела к мягким простыням. — Вы еще утешитесь… Все мы утешимся… — Тихо шепчет мне девушка, буквально вкладывая мне в рот ложечку с чем-то горьким. Лекарство. Для тела или разума? Все мутно. Разум и тело ведь едины, но от чего я их делю? А что есть разум? И почему я так о нем пекусь?       На миг, хочется поддаться безумию, в нем есть некая привлекательность. По крайней мере, я надеюсь ее там найти. Но нет, я не видела счастливых безумцев. Я ведь не счастлива.       Спать не хочется, но я сплю. Хочется снова поплакать. Сделать хоть что-то. Да хоть сердце из груди выдрать лишь бы не корчиться от этой боли.       Я стараюсь не думать о Джекейрсе. Но не получается. Невозможно не думать о нем. О взгляде. Руках. Мозолистых пальцах. О медовом оттенке волос, когда на них падало солнце. О влажности между ног и каплях крови, когда его естество проникло в меня.       Я хотела от него детей. Не хотела рожать, но хотела их любить. Любить. Я так и не сказала ему, что люблю его.       Он знал. Он знал, но хотел об этом слышать. А я не сказала. Почему?       Думать больно. Думать — значит вспоминать, значит осмысливать, значит делать что-то, а я этого сейчас не хочу.

***

      Дни как в бреду. Ничего не понимаю. Ничего не могу удержать в памяти. Я живу. Хожу. Ем. Расчесываюсь и одеваюсь. Всегда нарядно. Всегда роскошно. Как леди. Как существо без воли. Как раба.       Нет никаких желаний. Никаких протестов. Я ощущаю, но не чувствую. Я есть, но меня и нет.       Оболочка, кажется мне чужой. Невнятной. Язык тяжелый, неповоротливый.       Но я не сошла с ума. Нет. Это нечто другое. Я страдаю. Но не так как раньше. Эти страдания другого толка. Я больше не тоскую по свободе. Не бьюсь, не дерусь, не кусаюсь, не говорю гадостей. Я уже и не я.       Самая важная часть меня, как полноценного человека умерла. Умение любить, желать и жалеть, тосковать, лелеять — все это забыто.       Я думаю о Джейсе. Вот где таятся мои чувства. Я закопала их с вместе с ним. Это мой клад. Это моя единственная слабость. Я думаю о нем, и меня переполняют все чувства разом. И счастье от прожитых с ним мгновений. И удовольствие от лицезрения его губ и глаз и щек и веснушек и носа и ресниц. Я не помню его лица целиком, лишь кусками. Слишком много выражений лиц, то он был хмурым, то веселым, то милым, то суровым. Он разный. Слишком давно я его не видела. Слишком тяжело вспоминать.       Во рту пересохло. Я пью много воды и всегда хочу больше. Я устала, и тело потеет от того, сколь близко я сижу к огню. Ненавижу эту влагу подмышками и вонь.       Мне здесь жарко и душно. Хочу высунуть голову из окна. Не могу. Решетки. Всюду замки и решетки.       Мне нет за них выхода. Хоть бейся. Хоть кричи. Все это втуне.       Анна читает мне книгу. Глупое произведение писанное глупой рукой. По тому, как пишет человек, легко можно понять, имеет ли он представление о чем говорит. Этот — не имеет. — Хватит. — Сипло говорю я. — Принеси красок и мольберт. Я хочу порисовать. — Коротко прошу я, и она кивает, быстро убирая книгу прочь в прикроватную тумбу.       Не проходит и пяти минут, как у меня в руках уже кисточка, и я крупными мазками обрисовываю пляж и море. Я плохо рисую. Не добавляю никаких деталей. Все выходит грязно. Пусто. Все не так.       Песок выходит темным, словно оплакан дождем. Лазурь моря под моими движениями меняется, становится серой, невнятной, мрачной и таинственной. Даже сидя за рисованием, я думала о нем.       Где сейчас его тело? На глубине ли моря? Обглодано чайками и рыбами? Валяется на берегу?       Я хотела знать где он. Словно могла пойти и оплакать. Хоть бы знать, где его кости. Где его бренное тело, которое можно было бы предать огню. Чтоб по-человечески все было.

***

      Тонкие губы касаются моих рук. Раньше я бы их одернула. Сейчас уже все равно. Он прощается со мной. Раньше не делал этого. Почему сейчас? Стыдно? Понял что перешел черту?       Навряд ли. Такие как он, ошибок не признают.       Он целует сначала мои сжатые в кулаки ладони, разжимает их, гладит большим пальцем. Я смотрю прямо перед собой. Он о чем-то спросил и я молчу. Резко он встает, загораживает вид на окно. — Да скажи ты черт возьми хоть слово, не немая же! — Прикрикивает он меня. Я лишь смотрю на него. Мне есть что ему сказать. Я могла бы на него и накричать, и высказать все, что думаю, но нет ни сил, ни желания. Я молчу.       Он весь трясется от гнева. — Береги себя. — Говорит он. Фраза ласковая, но звучит грубо, так обычно леди говорят неугодным им дамам «Премерзкого вам дня».       Он выходит. Я сажусь в кресло. Нет ни сожалений, ни сил посмотреть в приоткрытую дверь.

***

      Драконий рев. Я услышала его отчетливо и ясно. «Эймонд вернулся.» — подумалось мне, но тут одному гласу, стал вторить другой.       Сердце затрепетало и ожило. Вкус надежды, и свободы обжег язык. Неужто? Неужто все ужасы кончились?