***
Я задыхалась. Захлебывалась. Словно мою голову окунули в чан с водой, и не давали всплыть. Я давилась слезами и всхлипами. Я растекалась. Я давала трещину. Упавшая в объятия Рейниры, я забыла о том, как хотела выглядеть перед отцом сильной и смелой. Я забыла обо всем, стоило матери протянуть ко мне руки. Стоило ее пальцам зарыться в мои волосы и приласкать. Как в детстве. Как в этом теплом, пахнущим молоком и сладким печеньем со сливовым джемом месте. Легкий ветерок заставляет поежиться. Губы сами собой поджимаются, и я смотрю за горизонт, там, где синева неба тонет в водной глади. — Аерона, взгляни какая прелесть. — Говорит мама, и я опускаю взгляд; пухлые пальчики сжимают пуговку на поясе платья. Она показывает ракушки. Я протягиваю руки, и беру в ладошки одну: спиральку с перламутровыми рельефами. Мама улыбается, целует мою недовольную моську. Она садится прямо на песок, пачкая платье, и усаживает меня меж своих ног, отдавая все ракушки. Я швыряю их в подол своего наряда, перебираю и рассматриваю каждую. Ее пальцы играют с прядями моих волос. Я столь мала, что даже представления не имею о тех ужасах, которые мне предстоит пережить. Я в принципе не осознаю, что живу. Я исследую, но не понимаю. Я капризна, но никто не наказывает меня. Я любима. Мир тихое и безмятежное место. Сколько месяцев прошло с того момента, когда я чувствовала себя любимой, и могла проявлять любовь? Ответ на этот вопрос, я могла получить, взглянув на мой стремительно растущий живот. Этот же вариант, подходил как ответ на то, как давно я касалась кого-то из собственного желания; но не мог ответить на то, когда я коснусь кого-то имея теплые чувства на душе. Хватит, тут все это неважно. Тут — я просто маленькая девочка, которая смеется и плачет по пустякам. Которая таскается куда нельзя, и единственное ее наказание — разбитые колени. Тут я лишь малышка, чьи волосы кажутся в руках матери шелком. Я малышка, которая просто вечность перебирает ракушки, сидя на берегу моря. Да, все как в детстве, все как надо. Отец касается моей спины. Он скуп на эмоции. Он совершенно не умеет утешать. Я не обнимаю его. Раньше я делала это часто, — с разбега неслась в кольцо его рук, словно пыталась опрокинуть его на пол, и долго-долго хохотала, пока он трепал меня по волосам, как мальчишку. Мы не умели утешать друг друга. Теперь, коснувшись близких мне людей, я чувствовала себя грязной. Оскверненной. Мерзкой. Я боялась, что, если я чувствую все это по отношению к самой себе, значит и другие думают также. Но помимо презрения, меня пугала и жалость. Я ненавидела это. В глазах отца, я хотела быть сильной. Я хотела ему доказать, что не глупа, что сама в силах вершить свою судьбу. Вот чем обернулись мои решения. Уверена, будь на моем месте Бейла, она бы выпуталась из всего сама. Она была куда достойней меня. Она заслуживала и дракона и Джейса и свободы. — Наконец-то ты рядом. — Прошептала матушка как-то рассеянно. Я боялась себе представить, что у нее на душе. Какая буря бушует в ее несчастном сердце. — Теперь никто тебя не отнимет у меня…***
Я оглядывалась по сторонам словно дикая. Впитывала в себя каждый звук, каждый стук, каждую нотку чужого смеха. Стоило мне выйти в сад, как я невольно прикрыла глаза ладонью. В полумраке своих покоев, я отвыкла от света. Я опустилась на колени перед кустом львиного зева, и вдохнула сладкий аромат. Мне хотелось подойти к каждому кустику, огладить каждый листик, и слышать каждую птичку, увидеть каждую букашечку. Хотелось остаться в этом саду навеки, ну или по крайней мере до вечера, хотя нет, я еще хотела навестить Аногар, и… и… ах, да! Еще кухни. Стоит урвать кусочек свободы, как уже невозможно удержаться от желания большего. В первый день на воле, я хотела посетить все те места, которые успела подзабыть и те, которые даже не успела исследовать в те недолгие спокойные дни, когда все казалось забавным и безопасным. Из своего списка, я намеренно исключила все те места, где даже мельком виделась с Джейсом, ведь стоило мне пройти мимо ниши под лестницей, где мы ругались, или краем глаза увидеть внутренний двор из окна, как тут же вихрем налетали воспоминания, и волосы хотелось рвать на себе от обиды и боли, от ужаса, от безысходности. Меня выкручивало, ломало, убивало то, что коснуться его, теперь могу лишь в своих мечтах. Я нарвала себе цветов, и неспешно бродя по саду, сплетала их в венок, а закончив, надела его на голову. Мне некуда было нести цветы. Могилы у Джейса не было. Его нигде не было. Нигде, кроме людской памяти. Я схоронила его в своей душе, вместе со всем, что делала меня мной. Вместе с дерзостью и игривостью, вспыльчивостью и обидчивостью, вместе со всеми качествами, неважно, положительными ли они были, или не очень. Без него, в этом мире, не было и меня. Мы могли существовать лишь вдвоем. Усталый взор мой, стелился по осенним цветам. Осень всегда навевала на меня тоску. Ведь вслед за ней шла зима, а зиму трудно было пережить, особенно, если до этого видел лето. Но именно этот факт, — факт того, что ты знаешь, что после будет лучше, и помогает пережить тебе все остальные невзгоды. Пусть на дворе и была холодная и дождлива осень, но в душе своей, я уже пережила и зиму, и для меня, теперь наступала весна, вслед за которой, последует и лето, не такое теплое как раньше, но в мире, всегда все меняется, так что сетовать не на что. В миг, меня передернуло. А вдруг я ошибаюсь? Вдруг, на самом деле, все это лишь кратковременный покой, перед затяжной бурей? Война ведь еще не окончена. Эймонд не мертв. А я не осталась жива здорова после родов. Я вновь поспешила. В реальности, времена года, поочередно сменяют друг друга, но в душах же людей, снег может пойти, даже в разгар знойного лета.***
Аногар я навестила. Можно даже сказать, что с гостинцами. Аногар уже доедала останки Отто Хайтауэра, а я все не могла оторвать взгляда от этого зрелища. Я смотрела, как Аногар в клочья рвет тело десницы. Ее когти впились в обугленное туловище, а зубы с влажным хрустом оторвали его руку по самое плечо. Его кожа стала черной; если бы я решилась пройтись по ней пальцами, то на подушечках остался бы черный пепел. Из красного мяса тек сок. Сейчас, в этом разорванном существе, было трудно признать человека, который правил королевством. Пока Аногар обедала, я с удовольствием прокручивала в голове воспоминание о том, какой страх исказил лицо Отто Хайтауэра, когда он понял, что его палачом буду я; и заместо топора, его ждет пламя Аногар. — Нет… нет… прошу… прошу… на стену… — Отразились от стен сдавленные всхлипы. И я тут же встрепенулась. С разрешения отца, я могла поступить с охранявшими мои покои рыцарями, как душе будет угодно. И я приняла решение. — Принцесса… Миледи… Ваше Высочество, умоляю… пощадите… — Скуля вскричал сир Джайлс. Он был рыцарем королевской гвардии; если бы я подарила ему достойную смерть от рук палача, он принял бы ее не ропща, но сгореть в драконьем пламени это другое, — это страшно. Мне бы стоило почувствовать радость, от полных ужаса воплей, моего униженного врага, но на душе было до пугающего пусто. Горе черствеет душу. Делает недоступной для радости или гнева. Горе — создает дыру, которую уже не заполнишь. Сир Лорас Лансдейл, крепко держал дрожащего Джайлса, уверена, без его поддержки, Джайлс бы и вовсе рухнул наземь. Адриан Редфорт стоял подле сира Уиллиса, который, в отличие от своего товарища, не пытался вырваться, и стоял прямой как стрела. Я столкнулась с ним взглядом, увидела, как окунувшись в лёд моих глаз, последний огонёк надежды потух в нём, и рыцарь смиренно опустил голову. — Сир Джайлс Белгрейв, сир Уиллис Фелл, за ваши преступления, за поддержку узурпатора Эйгона и измену истинной наследнице престола — королеве Рейнире Таргариен, я — принцесса Аерона, из дома Таргариен, приговариваю вас к смерти через сожжение. Есть ли у вас последние слова? — произнесла я жестко и холодно, сжав ладони в кулаки, дабы скрыть дрожь. Сир Джайлс захныкал, простёр ко мне руки, закованные в кандалы, и завыл: -Уммммооолллляююю!!! — Сир Уиллис же, так и стоял с опущенной головой. Не было ни громких завываний, ни дрожи. — Я служил своему королю. — произнес он вдруг, резко вскинув голову, взгляд его горел отчаянием и решительностью, словно последний рывок смертельно раненого зверя. — Ты служил дураку и пьянице. Тот, кто служит недостойному человеку и сам недостойный. — Я коснулась его щеки, пальцы неприятно защекотало от его щетины. — «Именем Воителя обязую тебя быть храбрым. Именем Отца обязую тебя быть справедливым. Именем Матери обязую тебя защищать юных и невинных. Именем Девы обязую тебя защищать всех женщин.» — так гласит твоя присяга, но ты, как и твой «король», не сумел проявить себя ни в одной из этих добродетелей. — Я встала на цыпочки и шепнула ему. — Ты ведь слышал мои крики. Я знаю, что слышал. И не пришёл на мой зов. Я вновь отступила, кивнула сиру Лорату и Адриану, и те, провели двух закованных в кандалы, к вбитому в землю крюку, к которым и прикрепили цепи брыкающегося Джайлса, и задумчивого Уиллиса. — Ānogar, dracarys. Короткий крик сира Джайлса наполнил воздух. И сквозь громкий рёв дракона я услышала голос Уиллиса: «Мне жаль» — вот и все, что он успел сказать. Прошло лишь несколько мгновений, прежде чем дракон вновь смог приступить к трапезе.***
Покои матушки встретили меня полумраком и теплом. Столь знакомая картина. Едва не забытая. — Ты хотела меня видеть, мама? — Тихо спросила я, нерешительно топчась в дверях. С того дня, как они вернулись, я постоянно испытывала чувство стыда, и пряталась и бегала от своих родичей, особенно от Люка и отца. Мне казалось, что я их предала, что поступила плохо, и они никогда меня не простят. Особенно меня пугал взгляд отца: осуждение, смешанное с жалостью. Мне казалось, что он обвиняет меня в том, что я не смогла противостоять свалившимся на мои плечи испытанием. Его поза, поджатые губы, нервное постукивание пальцами по столу, все показывало, насколько ему неуютно и неприятно, он едва не говорил: «Со мной бы такого не случилось». А Люцерис… Люцерис был славным мальчиком. Он все понимал. Но видеть его — мне было невыносимо. Слышать этот голос. Видеть эти волосы. Смотреть в эти глаза. Слишком он походил на брата. Мне становилось дурно, когда Люк был рядом. Когда я натыкалась взглядом на его макушку, или слышала заливистый смех. Все это сводило с ума. Я словно приведение видела. Однако свои плюсы от того, что я вновь оказалась среди родных, тоже были. Меня более не мучали кошмары и галлюцинации. Прогулки, беседы с матушкой, редкие встречи с Рейной — пошли на пользу, и я чувствовала себя куда лучше, чем невероятно радовала Анну. Бедняжку в тот день, когда Рейнира захватила Королевскую Гавань, едва не казнили вместе с остальными предателями, благо я о ней вовремя упомнила. — Да, мейстер сообщил мне, что тебе уже лучше. — Промолвила Рейнира с улыбкой встав с софы и приняв меня в свои нежные объятия. — Он не солгал. — Тихо ответила я, ласково погладив ее по спине. — Как поиски? Его уже нашли? — Нет… Тело Джекейриса искали денно и нощно. Особые усилия прилагал безутешный Люцерис. Я хотела присоединиться, но матушка прямо-таки запретила, указывая на мое пузо, и говоря, как это может повредить плоду. Мне было плевать на этого ребенка. Но Рейнира, твердо убеждала меня в том, что это все до поры до времени, и как только я впервые возьму его на руки и прижму к груди, то тут же полюблю. Я в эту магию не верила и даже верить не хотела. Меня коробило даже от мысли о том, что я буду любить этого бастарда. Что кричащий и визжащий поросенок, будет вызывать у меня какие-либо чувства кроме ненависти. — Скучаешь по нему? — Тихо спросила она, поглаживая меня по волосам. Я крепче прижалась к ней. Что мне было ответить? Конечно скучаю? Но словом скучаю, я не могла описать всю глубину моей скорби. Это было то, что пробирало до костей. Отпечаталось на них и никогда этот след уже не стереть. Но разве могла я сказать об этом матери? — Знаю, что скучаешь. — Она поцеловала меня в макушку. — И про все знаю. — Продолжила она. От этих слов я замерла. — Джейс сам все рассказал. Когда узнал о том, что ты в плену. Ты же знаешь какой он — чуть что, так сразу в бой. Все порывался в Королевскую Гавань, да в пылу гнева и проболтался. Глупые вы дети. Такие глупые… — Шептала она, пока я даже забыла, как дышать. Что же было делать? Да и стоило ли? Какой уже от этого толк? Джейса все равно нет. — Прошу, отпусти меня с Люком его поискать, я не могу спокойно сидеть на месте, пока его тело непонятно где. — Наконец надломленным голосом промолвила я. Мне казалось, что душевная боль, стала столь велика, что я ощущаю ее физически — дышать было тяжело; но оказалось, что это просто Рейнира стиснула меня в своих объятиях столь сильно. — Нет, это опасно. — Прошу… — Нет, с Люком не пущу. Со мной отправишься.