'76
Обнажённые мускулистые тела ритмично двигаются на экране, а их низкие стоны и пошлые реплики, комментирующие происходящее, бесстыдно раздаются из динамиков. Крепкие руки, опутанные вздутыми венами, скользят по взмокшей оливковой коже, зарываясь в кудрявые тёмные волосы на раздутой от мышц груди. Бледные щуплые пацаны в драной одёжке сидят в жёстких креслах и наблюдают за происходящим с одинаковым отвращением. Между ними на общем подлокотнике, изрисованным похабными карикатурами, стоит любезно выданная сотрудником коробка с салфетками, пока что сгодившаяся только для соплей. Крупный план актёра с квадратной челюстью и щёткой усов под носом сменяется на кадр с толстым членом, что поршнем погружается в глубины крепкой задницы, усыпанной мелкими вьющимися волосками. — Фу, волосатая жопа! — брезгливо восклицает Сид и дёргает головой будто его схватила судорога. Колонки говорят низким шепотом, в котором слова едва можно разобрать из-за отвратительной дикции актёра: «Тебе нравится мой член, детка?». Детка басит в ответ: «О да». — Кто-нибудь так вообще в реальной жизни разговаривает? — вслух задаётся вопросом Джон, скептически щурясь. — Это же нелепо. Сида, кажется, больше беспокоит вид накаченных мужчин нежели то, что они говорят: когда на экране всплывает какая-то часть потного тела, он корчит рожу, да так, что каждая гримаса отличается от предыдущей — пацану бы с такой мимикой в клоуны податься, а не клянчить место в панк-группе своего кореша, хотя там тоже своеобразный цирк. Особенно неугомонного Вишеса перекручивает, когда гладковыбритый вбирает в рот верхнюю губу усатого, касаясь ровно постриженных жёстких волос под острым носом. Тут пацан даже демонстрирует своё актёрское мастерство и имитирует рвотный позыв, в результате которого лишь схаркивает себе под ноги. — Пиздец, как можно сосаться с усатым? — А как такого трахать? Актёры перед своими юными и любознательными зрителями меняют позу, изгибаются, словно гимнасты, что пацаны по ту сторону экрана невольно наклоняют голову вбок. Шлепки о кожу заполняют маленькую тёмную кабинку, периодически разбавляя сбивчивым бормотанием. — Знала бы его мама, куда пригодилась его растяжка… — задумчиво произносит Джон и надламывает брови с сочувствием к женщине, чей сын пошёл по карьере порно-звезды, чтобы в подобных заведениях всякие извращенцы на него дрочили. Небось, выходец из католической школы, где в детстве его растлил какой-нибудь педофил-священник и вся жизнь мальчугана пошла под откос. Может, он в детстве хотел стать профессиональным футболистом, стать лучшим игроком, допустим, Арсенала, а теперь хранит в душе свою травму и раздвигает широко ноги, чтобы перед всей съёмочной командой принимать в себя чей-то хер. Вдруг экран гаснет, не позволив мужчинам кончить, а лампочка в виде монеты загорается жёлтым. Джон спрашивает, хочет ли Сид досмотреть, но тот, поморщившись, отказывается и первым покидает кабинку, оставляя на полу опустошённую бутылку пива. Неоновая вывеска из трёх «иксов» горит розовым над узкой стеклянной дверью, заклеенной различными выцветшими фотографиями полуголых женщин. В тёмных тенях, отбрасываемые жёлтыми фонарями, их трудно хорошенько рассмотреть — Джон пытался. После пребывания в обители разврата захотелось есть, поэтому заворачивают в столовую неподалёку. Каждый заказывает по огромному бургеру и стакану сока. Какое-то время едят в тишине, пока один, откинувшись на спинку скрипящего стула, не задаёт вопрос другому: «Ну как, не передумал?». Сид старается прожевать гигантский кусок, часть которого валится обратно на тарелку, когда он отвечает: «Не-а. А ты?». Джон смотрит на его активно жующий рот, измазанный кетчупом и усыпанный хлебными крошками. — Тоже нет. — Отлично, — энергично кивает головой Сидни, будто сам рад тому, что может произойти в ближайшие часы. — Выглядишь возбуждённым, — двусмысленно произносит Джон и дёргает бровями вверх, на что получает скорченную гримасу. — Пошёл ты. Трахаться в жопу стрёмно. — Трахаться вообще стрёмно, но мы же этим занимаемся. — Занимаешься этим ты, а я просто на подхвате. На такое изречение Джон лишь прыскает смехом, пока Сид сохраняет всю серьёзность, дожёвывая свою порцию калорий. На подхвате! Может быть, Роттен и правда страдает от неудовлетворённости больше, чем его апатичный к подобным развлечениям приятель, но только потому, что сам совсем недавно потерял девственность и, почувствовав новое для себя ощущение, им не насытился настолько, чтобы брезгливо воротить нос. Хотя сам процесс он действительно в каком-то роде находит безобразным, тем самым поддерживая вишевский нигилизм к сексу, но он всё ещё юнец, чьё тело инстинктивно жаждет чужое тело. Сид, в свою очередь, что в колледже гордился собственной девственностью, что сейчас не горит желанием перепихиваться с кем-либо. Может быть, он бы до сих пор оставался чистым и невинным ребёнком, ел конфеты да читал комиксы, лет до тридцати не рассматривал человеческое существо как сексуальный объект, если бы не инициативный Роттен, который в детстве ломал игрушки, а теперь ломает общественные рамки и стирает границы в отношениях со своим наивным другом. Потому что разрушать что-то — любимое развлечение Джона.* * *
Сид не выглядит напуганным или напряжённым, но покупает двухлитровую бутылку водки — и куда ему столько, в одну-то харю? Роттен сразу его предупреждает, что в говнину нажраться ему не даст, не хватало ему ещё сношаться с лежачим бревном, а вот для храбрости, если так угодно, глотнуть может. Возвращаются обратно в сквот. Дверь запирается, а окно занавешивается потёртым одеялом, которое служит им вместо плотной шторы. Сид тянет матрас на середину комнаты, подальше от стены, раздвигая им сваленный на полу мусор, словно ледники в океане. Джону удаётся зажечь остаток свечи и поставить рядом, чтобы был хоть какой-то источник света, и шутит, что так даже романтично, и пусть кто-нибудь упрекнёт его в том, что он не джентльмен. Он отходит в дальний тёмный угол и там снимает с себя сначала узкий свитер, потом принимается расстёгивать пуговицы на рубашке, но на середине груди останавливается и тянется к ремню на брюках, чтобы вновь замереть в нерешительности и зависнуть в мыслях, раздумывая, а точно ли ему надо раздеваться или он может обойтись привычным «вытащил-присунул». Чужие джинсы, задев плечо, пролетают мимо со скоростью звука, врезаются в стену и шмякаются на пол. Сид, может, и парится по поводу своего роста, частенько сутулится специально, чтобы казаться ниже, а вот с остальным у него проблем нет, поэтому бесстыдно разводит обнажённые ноги и выставляет всё на показ как дама на приёме у акушера-гинеколога. Джон отводит взгляд и с тяжёлым вздохом решается снять хотя бы брюки, потому что рядом с таким неотёсанным приятелем не хочет выглядеть целомудренной монашкой — совсем уж это унизительно. Широкая ладонь обхватывает узкое горлышко бутылки, другая — ловко отвинчивает тёмно-синию крышку, чтобы пальцы одним грациозным щелчком отправили её в другой конец комнаты. Сид сосёт старательно, но совсем не то, что хотелось бы Джону. — Всё, хватит, — он залезает на матрас, перехватывает бутылку и тянет на себя. — Завязывай, кому говорю! Тот, вместо ожидаемой послушности, наоборот отворачивается в сторону, заваливается на бок, утягивая «соску» вместе с собой, прижимает её к груди, как мать Магдалина прижимала к себе младенца Иисуса. Джон не намерен сдавать позицию, наваливается сверху и цедит раздражённо, чтобы Сид перестал придуриваться, а тот восклицает в возмущении: — Ты же сам разрешил мне выпить! — Я сказал «чуть-чуть», а не пол бутылки, алкаш ты подзаборный! Водку извлекают успешно, а энтузиазм Сида, который и так особо не блистал, совсем сходит на нет. «Ну ёб твою мать…» — медленно ползучей строкой читается в синих глазах, в то время как ладонь накрывает чужую, чтобы та в свою очередь укрыла своей теплотой что-то более важное, чем бухло. Например, член Джона. Мягкий орган сквозь тонкую ткань трусов мнут осторожно, не спеша, потирают подушечками пальцев под пристальным взглядом сверху. Отросшие ногти слегка царапают чувствительную кожу живота, когда подцепляют резинку и опускают ниже. — Блять, нихуя не видно… — тихо бурчит Сид, за что тут же получает подзатыльник сверху. — Ай! За что?! — Подъёбывать меня вздумал, сучёныш? — Темно, говорю! — и, почёсывая взлохмаченный затылок, оглядывается по сторонам, всматриваясь в черноту. — А свечек у нас больше нет? — Ничего у нас нет. Не отвлекайся. Сиду приходится накренится в сторону, чтобы позволить короткой свече, утопающей в собственном воске и окружающих её окурках, хило осветить участок чужого бледного тела. — Ты обещал, что подключишь электричество в воскресенье, — продолжает недовольно бурчать пацан и спускает плавки перед собой на середину бёдер. — А сегодня уже вторник. — Четверг, вообще-то. — Тем более. — Сидни, если будешь ныть, то у меня никогда не встанет. Болтливый приятель замолкает — Джон искренне надеется, что надолго — и смачно плюёт на собственную ладонь, обхватывает ею пробуждающийся член и водит по нему кулаком, растирая прохладную влагу, пока другой рукой тщательно массирует мошонку. Роттену остаётся только стоять на коленях да облизывать губы, думая о том, что нужно было ему тоже купить выпить. Ну, через минут пять, когда всё закончится, он сходит в магазин. Сид аккуратно оттягивает крайнюю плоть и берёт в рот, тычется обнажённой головкой во внутреннюю сторону собственной щеки, лаская влажным и тёплым бархатом. Держит так пару секунд, облизывая и причмокивая, и вынимает изо рта. Плоть в его руках всё ещё не приобрела необходимую твёрдость, так что в следующее мгновение он уже торопится заглотить целиком, резко водит крепко сомкнутыми губами по стволу, обильно смачивая слюной — не жадничает. От такого дружеского усердия у Джона воздух на секунду выбивается из лёгких, и он цепляется за плечо приятеля, голову откидывает назад и прикрывает глаза от нахлынувшего удовольствия. Даже почти что стонет сквозь сжатые зубы — редкая награда для чужих ушей. Возможно, он сходит в магазин через минуты две. — Вуаля, ёба! — Сидни взмахивает рукой над вставшим членом словно фокусник, вытащивший зайца из шляпы. Джон буквально почувствовал, как градус возбуждения упал до минус ста по Фаренгейту. — Боже, какой же ты… — Горячий? — Долбоёб. К счастью, физически Джон не столь чувствителен к выходкам своего придурковатого кореша, который часто вбрасывает нечто такое, что несёт на себе предупреждающую пометку «Испанский стыд», поэтому хер у него не падает. Рыжий пацан поправляет на себе плавки, слезает с матраса, идёт до сломанной морозильной камеры, которая служит тумбочкой, и вытаскивает оттуда банку с вазелином. На обратном пути во что-то вляпывается ногой, во что-то влажное и липкое, но в темноте хрен разберёшь, что там, и оно, наверное, к лучшему, поэтому стягивает испачканный носок и бросает где-то рядом. На матрасе тем временем Сид откидывается на твёрдую, набитую перьями, подушку, заводит руки за голову и раздвигает согнутые в коленях ноги. Сексуальность в этой похабной доступности отсутствует от слова «совсем», что в случае Сида является нормой, но вот его закрытые глаза по-настоящему смущают. — Не спать! — второй стянутый с ноги носок Джон бросает точно в морду, от чего жертва дёргается и отбрасывает зловонный комок подальше от себя. — Я и не сплю, — Сид привстаёт на локтях, а Джон вновь заползает на матрас. — Но признаюсь, что хочется. День был трудный. — Ты ж нихуя не делал. — И что? Нихуя не делать тоже выматывает. Роттен оставляет вышесказанное без комментариев и возится с банкой в руках, пока его приятель просто сидит и наблюдает за ним. Член его, кстати, пребывает в таком же спокойном состоянии. — Давай-ка ты сам, — произносит вдруг Джон и протягивает смазку, которая является одновременно их общим средством для укладки волос. — Чё? — растерянно выпаливает Сид, будто ему предложили баллотироваться в министры. — Жопу, говорю, свою растяни. Хвалённая уверенность и хамоватость сдуваются моментально, и вот Вишес напуганным хомяком смотрит на поставленную рядом банку с вазелином. Поджимает пальцы на ногах, руками комкает съехавшую на бок простыню. — Я не умею. Джон фыркает в насмешке. — Сидни, даже твоих мозгов хватит для того, чтобы засунуть в анус два пальца. Давай, вперёд, я жду. И ведь действительно ждёт: скрещивает ноги в позе лотоса, подставляет ладонь под подбородок, уместив локоть на коленке. Сид никак не ожидал такой подставы со стороны, будучи убеждённым, что единственная его задача на этот вечер — отлежаться, пока его долбят в зад, а потом завалиться спать. А теперь что? Дрочить себе жопу, пока его друг-извращенец будет глаза свои косые на него пузырить? Пацан хмурится, пододвигается назад ближе к подушкам и подальше от Роттена, хочет повернуться к свече, что стоит сбоку от него, но чужая ладонь хватает за лодыжку и останавливает. — При мне. — Мне нужен свет, чтобы видеть, куда засовываю. — У тебя только одна дырка между ног, так что, думаю, не заблудишься. В полумраке ободранной комнаты Сиду вдруг становится жарко. Доза алкоголя, которая присутствовала в нём после нескольких крупных глотков водки, кажется, испарилась, оставляя сухую неприглядную трезвость. Он пытается скрыть свою неловкость за маской напыщенной хмурости, но пальцы дрожат, когда загребают белую субстанцию из банки. — Больше, — отдаёт приказ Джон. — Достаточно. Теперь смажь, а потом вводи. Сид сглатывает, пытаясь смочить горло, наклоняется вперёд головой к подтянутым коленям и подносит пальцы к сжатому отверстию. — Не бойся, Сидни, тебе же не в первой. — Тогда не пялься. — Но я же должен проследить за тем, что ты всё делаешь правильно. Сид поднимает возмущённый взгляд, а между его тонких бровей лежит глубокая складка. — Ты сам сказал, что моих мозгов хватит, чтобы растянуть себя. — Да, но теперь сомневаюсь, — игриво улыбается в ответ Джон, откровенно забавляясь тем, что вывел из себя своего приятеля-раздолбая. Мало того, что Сида в жопу хотят трахнуть, так ещё издеваются. Пацан поджимает губы, злобно сопит, но, дрожа, всё же послушно смазывает отверстие, а после вновь замирает — проникать внутрь ему почему-то страшно. Не то, чтобы он боли боится, но стрёмно как-то это всё. И Роттен, который пристально смотрит на его руку у промежности, ситуацию легче не делает. — Джо-он, — не выдерживает давления Сид и хнычет. Футболка приклеилась к его взмокшей от нервного пота спине. Взметнув глаза к потолку, Джон берёт ситуацию в свои руки — буквально. Обхватив чужую кисть, он толкает чужой палец к чужому входу, медленно погружая его в глубь. Как перед погружением на дно Сид набирает в воздух лёгкие, вытягивается в спине и раздвигает ноги шире. Палец под таким же контролем выходит практически весь, когда Джон отстраняется и говорит: «Теперь сам». Первый шаг сделан, а дальше — проще, и вот рука самостоятельно совершает плавные толчки, вторгаясь в тело, пока Роттен рядом тихо повторяет: «Хороший мальчик». И не понятно, издевается ли он, подражая тем уродливым мужикам из порно, когда один из них так же нахваливал второго, пока тот ему отлизывал, или действительно хвалит за то… Блять, сука, ведь правда издевается. Но Сиду похуй, потому что ему, кажется, нравится, когда его так называют и смотрят на него так бесстыдно и когда команды отдают, типа «Быстрее» или «Второй палец, Сидни». Его почётно стоящий член — тому подтверждение. И если Сиду нравится, что он чувствует, то Джону определенно нравится то, что он видит, потому что сам рукой лезет к спрятанному за тканью набухшему члену и слегка его массирует. Кончить в трусы он не планировал, но удержаться, чтобы не трогать себя сейчас, не может. Кто же знал, что наблюдать за стороны так увлекательно? Странно в таком случае только то, что от просмотра гейского порно он абсолютно ничего не почувствовал. Умозаключение, который хочет сделать его поплывший от возбуждения мозг, не нравится Джону даже вот так, издалека, и он головой трясёт, чтобы вытряхнуть дурные мысли. Сид принимает этот жест на свой счёт и останавливается, смотрит внимательно на друга, что выглядит каким-то озадаченным. — Всё? — спрашивает он. — Всё, — отвечает тот. Джону вновь приходится слезть с матраса, потому что презерватив он оставил в брюках. Там он, разумеется, копошится, потому что прав Сидни, что нихуя не видно, и перебирает в руках то скомканные рубашки, то свитера, то ещё какую-нибудь тряпку, прежде чем отыщет необходимую шмотку и вытащит квадратную упаковку, сокровищем поблёскивающую при тусклом свете. В этот раз Сид времени не теряет зря и не жалуется, что спать хочет, а очень даже бодро поглаживает себя правой, всё внимание уделив собственному члену. — Руку убери, — произносит Джон и зубами рвёт упаковку. Послушный Сидни команду выполняет, а после нетерпеливо укладывается на спину. Глаза его не закрываются и здесь, занятые тем, что наблюдают, как Роттен подползает к нему на четвереньках, устраивается между гостеприимно разведённых ног и, лишь припустив плавки, раскатывает мутно-розовую резинку по собственному крепкому стволу. Веки смыкаются в тот момент, когда член прижимается ко входу, и Сид взволнованно елозит бёдрами, стыдливо припоминая те разы, когда Джон пальцами его трахал и приятно, блять, было, поэтому ожидает, что и сейчас так же будет. Но Джон вновь тормозит, застывает неподвижной статуей у промежности, так и держа в руках собственных хер, который, пульсируя, не меньше самого хозяина хочет проникнуть в девственную дырку напротив. А рыжая башка — громадная, сломанная машина — шумно тарахтит шестерёнками, транслирует в сознании прошлый случай с знакомой, с которой сам Джон девственности лешился, а та, наивная душа, с чего-то решила, что они теперь «вместе» и названивала ему каждый вечер в десять, чтобы перед сном рассказать в подробностях, как день свой провела и заботливо ещё с полчаса всовывала по проводам сладкую вату в виде фраз «Люблю тебя до луны и обратно», чмокая на прощание динамик телефона. Несчастный Джон каждый раз, когда виделся с ней, пытался с ней порвать, но в итоге трусил и полдня ходил за ручку, чуть не блевал. И как же с ней всё было нежно-розово: и поцелуи эти в щёку, такие невинные, и румянец на её пухлых щеках… И страшно Джону, что приятель его, со своим мозгом пятилетки, тоже надумает себе всякое, ведь трахнуть пацана в задницу то же самое, что трахнуть девчонку в пизду. Это же не ленивая совместная дрочка перед сном или торопливый минет под спидами где-нибудь в клубе. После такого проникновения в тело и душу обычно девки ждут продолжения, перерастающего в постоянные отношения с конфетно-букетным периодом, а после свадьба, дом, семья, три ребёнка, собака, работа с девяти до пяти… Джону хотелось разрушить рамки, а не отношения. — И хули встал? — слышится хриплое снизу. — Если решил зассать, то это вообще не в тему, так и знай. Его прыщавое лицо и сощуренные, недовольные тёмные глаза, запах водки смешанный с запахом пота и дешёвых сигарет; тяжесть его тощих, волосатых ног на слабых джоновских плечах, вид его члена, истекающего смазкой от возбуждения. Воспалённый мозг Джона упустил одну деталь — под ним лежит старина Сидни, тот самый, который может рыгнуть пять раз подряд и ради шутки обоссать машину полицейских. Старина Сидни, который готов поддержать любую бредовую идею, лишь бы было весело. Так что с ним может пойти не так? И Джон двигается вперёд, медленно и осторожно. Плотное кольцо обнимает крепко у головки, скользит вдоль по оболочке из полупрозрачного латекса, а глубины мальчишечьего тела всасывают внутрь вакуумом, почти, сука, как когда делают минет. Джону жарко и тесно, и он не может оторвать заворожённый взгляд от того, как субмариной погружается в тощую задницу. Возможно, поплыл бы совсем от вида, если не поленился и подключил ворованное электричество в эту халупу, как и обещал, или не был таким забитым уродцем и купил бы свечей побольше, чтобы не демонстрировать своё больное, хилое тело — он всё равно так полностью и не разделся — а чтобы видеть чужое, которое так хорошо принимает в себя его член. Как же, сука, хорошо принимает. Ладонь хватается за бедро, а вторая инстинктивно приземляется на грудь, где встречает вместо привыкшей мягкости только твёрдые выпирающие рёбра, скрытые за тканью драной футболки. — Сид, расслабься, — произносит он в полголоса, жаждущий двигаться быстрее, но вместо этого тонет в зыбучих песках, которые только с силой всасывают, сжимают и не позволяют разогнаться. И Роттен впервые за это время отвлекается от вида эпицентра разворачивающихся действий и обращает внимание на самого приятеля, который, как ни странно, не корчится в экстазе от того, как его трахают рваными, тупыми толчками, а скорее пребывает в раздражительном состоянии ожидания, когда это всё закончится. — Рожу проще сделай, — говорит Джон с насмешкой и шутливо скручивает чужой сосок через футболку. Вишес на это только морщится сильнее и чешет травмированное место. Он даже член свой не дёргает, разве что глаза утомлённо не закатывает и не принимается читать комиксы, чтобы как-то себя развлечь. — Сид, говнюк, какого хуя? — останавливается Джон, потому что коматозника ему трахать вообще не в кайф и шлёпает ладонью по обнажённому бедру, желая привести в чувства. А когда вместо вразумительного ответа слышит тяжёлый вздох шахтёра, приехавшего с вахты, так и вовсе выходит полностью, плюхается задницей на матрас. Вот, собственно, и потрахались. Они так и сидят неподвижно, пока Джон не шевелится, чтобы стянуть бесполезную резинку с хера — проще подрочить и лечь спать, забыть про эту затею как постыдный сон. Но Сид вдруг приходит в сознание и, приподнявшись на локтях, спрашивает: — Может, накуримся? Первое, что Джон произносит: «Дебил?», а второе: «Давай».* * *
Дымящийся косяк с травой трубкой мира кочует из рук в руки, каждый преподносит кончик к губам, чтобы вдохнуть наркотик, позволяющий обоим расслабиться и отбросить все мысли, оставляя головы пустыми и лёгкими. Когда дурман полностью окутывает головной мозг, они начинают глупо хихикать буквально с нихуя. И тут Сид изрекает какие-то отбитые шутки, чуть ли ни анекдоты травит, а Джон смеётся, заваливаясь на плечо приятеля, утыкаясь лбом в висок и щекоча тёплым дыханием кожу. Сид бормочет какую-то глупую историю, связанную с Линдой, их общей подругой, и её клиентом — пятидесятилетним директором обувного магазина, который платил за то, чтобы его ебали толстым дилдо в зад. Не то, чтобы этот рассказ как-то стимулировал эрекцию Джона или распалял его эротические фантазии — напротив, это последнее, что он хотел бы сейчас слышать — но, тем не менее, шепчет в чужое ухо: — Ложись на живот. Вторая попытка кажется более удачной. Благодаря выкуренной траве Сид не сжимается так, будто хочет раздавить Джона собственным анусом, а податлив и мягок, как подтаявшее сливочное масло. Возбуждённый член, вновь облачённый в латекс, плавно входит в его тело, набирает скорость, а костлявые бёдра ритмично шлёпаются о твёрдую задницу. Её упругие половины Роттен с чувством мнёт, раздвигает и поглаживает; хочет ещё отвесить каких-нибудь смачных оплеух, как в порнухе той гейской, и чтоб прям ладонь горела, но думает, что такое, наверное, слишком, и Сидни будет ржать, как конь — разрушит всю атмосферу. Поэтому он просто перемещает вес на руки, разместив их по обе стороны от приятельских плеч, и вводит член так глубоко, насколько может. Чувствует, как ещё чуть-чуть и точно кончит. Слышится стук метала о деревянный пол, и маленький огонёк гаснет, погружая пацанов в кромешный мрак. — Ух, блять, — раздаётся снизу. — Я случайно, извини. Джон замирает на мгновение и возобновляет движение. — Да где ж они… Джон двигается сильнее, скрипя зубами. — Джон, я не могу найти спички. — Какие, нахуй, спички?! — рыжий и бешенный хватает за чёрные волосы, дёргает на себя дурную голову, загибая назад, срывая тем самым болезненный стон — первый за этот проклятый вечер! — и почти рычит: — Лучше сосредоточься на мне. Но сам сосредоточься уже не может, потому что такое игнорирование его хера бьёт по и так шаткой самооценке на сексуальном поприще, и думает напряжённо, что же он делает не так, что Сидни, прежде кончавший от его пальцев, сейчас беспокоится больше о блядских спичках, нежели о том, что его ебут. Хватка в волосах исчезает точно так же, как и чувство наполненности. — Ты всё? — спрашивает Сид, оборачиваясь, но в темноте видит лишь слабые очертания приятеля, который сидит рядом. — Нет. — Тогда я быстро сгоняю отлить и продолжим. Звучит он бодро и даже убедительно, но выполнить обещание не может, потому что во мраке отыскать свои трусы у него не получается и добрые минуты две ладонями водит по всей поверхности вокруг себя, многократно задевая ноги Джона, и упрямо просит, чтобы тот отодвинулся, ведь наверняка он на них уселся. Слышит это раздражённое сопение, поэтому готов и голышом пойти, лишь бы приятеля своего не доводить — он же не специально! — но тот сдержанно напоминает про ранее запущенные в стратосферу джинсы, которые наверняка улетели вместе с потерянными бельём. — Точно. Пропавшие без вести находятся, и неуклюжий долговязый наконец-то покидает комнату, в которой сегодня, кажется, состоялись похороны секса. Но Роттен — оптимист, боец и вероятно тлеется в нём какая-то слабая вера в человечество, потому что ведь действительно ожидает скорое возвращение приятеля, которого хочется уже не трахнуть, а отпиздить. И он лежит, вытянувшись на матрасе и сложив руки на груди, смотрит, как тени от слабо вновь горящей свечи нервно танцуют на потолке с жёлтыми разводами. Топот, хлопок дверью, шуршание и, мать его, чавканье. — Прикинь, Джо внизу встретил, а он мне просто так свой кебаб отдал. Хороший малый, надо с ним чаще зависать. Джон не спрашивает, почему этот кретин, желавший «сходить отлить», покинул пределы квартиры. Он не разделяет радости за внезапную выпавшую халяву, из-за чего тот светится так, что и свечи никакие не нужны вместе с электричеством. Джон даже не матерится, отчётливо ощущая, как давно отвлёкся на свои мысли и стояк в трусах уже упал. Он, замученный происходящим фарсом, зажимает пальцами глаза и вдавливает их внутрь черепа, только бы не видеть этого второсортного клоуна, с которым по какой-то извращённой причине он искренне хотел переспать. А Сид смотрит на него сверху и, взволнованный, даже жевать перестаёт, подлетает и садится рядом на корточки, заботливо кладёт ладонь на плечо и мягко тормошит. — Блин, Роттен, приятель, извини, о тебе совсем не подумал. На, держи, ещё осталось, — и благородно протягивает деревянный шампур, на который нанизаны ошмётки холодного недоеденного мяса. Взмах, и оторванное от сердца угощение отлетает в сторону. — Э-э, ты чё! Совсем сдурел?! И Джон, подобно Дракуле, восставшему из гроба, принимает резко сидячее положение, смотрит разъярённо в тупое лицо напротив и шипит змеёй: — Ты — самое отвратительное, самое мерзкое, самое тошнотворное существо на этой планете. Ты — само воплощение анти-секса! Рядом с тобой люди заболевают импотенцией, бесплодием, гибнут сперматозоиды, засыхают яйцеклетки, появляется острое желание уйти в монастырь и больше никогда не покидать его стены, лишь бы избежать возможности вновь лицезреть твою уродливую рожу. — На себя посмотри, пизда! — повышает свой голос Сид, больше взбешённый не словами, а тем, что так бесстыдно испортили такой вкусный кебаб. — Свистел своей сопливой ноздрёй прямо в ухо, пока тыкался в мой зад. Да я еле сдержался, чтобы не заржать! — У меня проблемы с пазухами! — Хуязухами! Трахаться не умеешь, так и скажи, — он отворачивается и сосредоточенно рыщет взглядом потерянный кусок мяса, после чего бурчит тише: — Так и знал, что затея — хуйня. Лучше бы с пацанами в клуб пошёл, чем торчал тут с тобой и твоим недоразвитым корнишоном. Атака сзади происходит внезапно: наваливаются на спину и, захватив шею в сгибе локтя, тут же начинают душить. Клубок костей и слабых мышц перекатывается с матраса на пол, елозит по поверхности, шурша пустыми упаковками из-под снэков, издаёт отборные маты, прерываемые кряхтением. Четыре ноги, хаотично дёргающиеся в различных направлениях, периодически задевают матрас, что в итоге тот съезжает в сторону и вновь роняет банку со свечкой, погружая комнату во мрак. Борьба продолжается до тех пор, пока не раздаётся короткий стон, а за ним — ритмичные удары о вспотевшую кожу. Джон, перевернув пацана на спину, сжимает его горло уже одной ладонью, пока тот беззвучно хватает ртом воздух, и кажется, что задыхается и вот-вот откинется. Но пальцы его скользят между собственных распахнутых губ, погружаются внутрь до самых костяшек, задерживаются так на пару секунд, пока язык усердно их смачивает, а потом заползают между прижатыми друг к другу телами, чтобы ухватиться за пульсирующий член и водить по нему с той же остервенелой скоростью, с какой Джон вколачивается в него. Давление на горло исчезает, вызывая откровенно разочарованный всхлип со стороны, и чувствует Роттен, как чужая рука цепляется за его рубашку, умоляюще комкая её пальцами на спине. Но он склоняется, едва касаясь губ, чтобы словно очередное оскорбление процедить в них: «Поцелуй меня». Сид не целует, он вгрызается: поддаётся резко вверх, кусает каждую губу поочерёдно, оттягивая на себя, а потом запускает ладонь в рыжие колючие волосы и давит на затылок, желая прижать чужой рот сильнее, и проникает языком так глубоко, будто хочет им трахнуть глотку. Джон всасывает в себя его язык, пока Сид всасывает в себя его член. — Блядский Сид... — запыхавшись, бессвязно бормочет Роттен, тем самым прерывая поцелуй, но его приятель прерываться не намерен, и ртом жадно ведёт по истерзанным покрасневшим губам, слизывает их общую слюну, спускается ниже к подбородку, выпускает зубы с языком и там. Он бы с радостью вылизал всё это белоснежное тело, что во мраке выглядит завораживающе призрачно, попробовал бы на вкус все укромные места, если бы ему только позволили. Тупые ногти вдавливаются в кожу на бёдрах так, словно желают проткнуть. Джон совершает резкие толчки и с раздражённым рыком вытаскивает член наружу, водит по нему пару раз кулаком и выстреливает на лежащий перед ним живот. Тёплая сперма кривыми полосами попадает на край задранной футболки, на чужую руку, затекает в пупок, застревает в тёмных лобковых волосах. Сид, который всё ещё продолжает дрочить, ловко загребает часть выпущенной белёсой жидкости, чтобы использовать в качестве дополнительной смазки и увеличить силу скольжения, но извращённая мысль о том, что он втирает в себя, в итоге и доводит до оргазма, заставляя сдавленно застонать. Тёплое семя двух пацанов смешивается на тяжело вздымающемся участке коже. Обессиленный, Джон рушится на приятеля, утыкается на несколько коротких мгновений в покрытую испаренной шею, а потом перекатывается на спину и пытается вернуть выебанную душу обратно в своё тело. Неподвижный рядом Сид, кажется, занят тем же. В комнате непривычно в этот вечер тихо. Даже на улице, словно все куда-то вдруг исчезли. — Что ж, кхм, — хрипит Сид и прочищает горло. — Это было… — Отвратительно! — громко восклицает Джон, перебивая. — Ужасно! Сид теряется, хлопает глазами, непонимающе уставившись на профиль друга, но когда улавливает настроение, то тут же его лицо рассекает кривая улыбка и он морщит нос, выпаливая в том же возмущённом тоне: — Безумно скучно! — Худший секс в моей жизни. — В моей тоже! Джон поворачивается к нему и лукаво глядит: — Это же был твой первый раз, Сидни. — И последний. Тотальное разочарование, как и ожидалось. Абсолютно ничего особенного, — и он принимает сидячее положение, чтобы стянуть с себя футболку, оставаясь теперь полностью обнажённым, и вытирает с тела засыхающие пятна. Скомканная тряпка привычным жестом отбрасывается в сторону. — Принесёшь сигареты? — спрашивает Джон, немного погодя. Сид кивает, отряхивая со спины и покрасневших ягодиц приклеенные с пола крошки. — Где лежат? — В брюках. — А они где? — Блять, — и Джон, подтягивая спущенные наспех трусы, со старческим кряхтением сам поднимается на ноги, будто ему лет восемьдесят, сетует на свою больную спину, плетётся наощупь к горке своих скиданных шмоток. Сид в это время освобождает окно от одеяла и яркий лунный свет охотно заползает в ободранную комнатушку, брошенную когда-то бывшими хозяевами. Один открывает створку, чтобы впустить свежий воздух и выпустить сигаретный дым, второй тут же схаркивает на улицу, не заморачиваясь насчёт того, что в кого-то может прилететь. А если прилетит, то так даже веселее. Голый вишевский зад умещается на подоконнике, Роттен остаётся стоять рядом на ногах. Молчат. — Чё не снял? — интересуется Сид и дёргает за короткий рукав рубашки. Джон высовывает сигарету на улицу, стучит по ней указательным пальцем и наблюдает, как пепел самоубийственно летит вниз со второго этажа. — В следующий раз сниму. Сид тоже отводит взгляд, опускает голову и почёсывает кончик носа, чтобы рукой спрятать рвущуюся наружу глупую улыбку.