Interperspective

«— Пожалуйста, Гаюс, он все, что у меня есть!» Элиан морщится. Эта фраза эхом отозвалась в его мозгу с тех пор, как он услышал, как Гвен из прошлого всхлипнула. Это может даже совсем не звучать как Гвен, рябь становится больше, более искаженной, когда Элиан переворачивает слова в своей голове. «— Он все, что у меня есть!» Верно. Он может сидеть здесь сколько угодно и говорить, что он всегда будет с ней, но на самом деле этого не было. Когда ей был нужен брат, его не было рядом. Элиана не было. Его не было рядом, когда умирал их отец. Его не было рядом, когда обвиняли Гвен. Он был там не для того, чтобы защищать свою сестру или даже смотреть, как они строят ей костер. Он даже не знает, где был. Гвен обнимает его, словно может читать его мысли. Он сейчас здесь. Следовать за Мерлином через Камелот — все равно что следовать за птицей, летящей через лес. Он торопливо спускается по ступенькам и оказывается в засаде со служанкой, которая, кажется, не может уйти с его дороги, так что он избавляет их обоих от хлопот и просто перепрыгивает через перила, пропуская остальную часть лестницы. По пути он ловит маленького мальчика, отвлеченного видом подноса с аппетитными оладьями, который падает с насеста на только что отполированные перила. Инерция отбрасывает мальчика в другую сторону, прямо в даму. Когда она поворачивается, чтобы ворковать на него и его глаза, она даже не замечает, как Мерлин крадется вокруг ее спины и выравнивает пироги, которые не выглядели надежно уложенными с самого начала, раскладывая так, чтобы это не было очевидно, с отработанной легкостью. — Доброе утро, птичка! — Грета, привет! Мерлин тихо и незаметно хватает один пирог. Он снова оборачивается, уже в движении, и успевает сделать еще несколько шагов, прежде чем окликнуть другого слугу. — Ты здесь, Чарли? — Всегда, босс. — Я не твой босс! — смеется Мерлин. Чарли отмахивается от него и роняет пряжку ремня. Еще несколько шагов за угол и Мерлин ловит растерянную служанку вокруг талии, позволив инерции закрутить его. — Лидия, пол так натирают, лучше по лестнице, — говорит он. Она измученно кивает ему, уже снова убегая. Мерлин с ухмылкой качает головой и идет дальше, отрывая еще один кусок от горячего пирога и тихо стонет. На полпути по этому коридору он встречает пухлую женщину в фартуке, кричащую в дверь. — Мерлин, не отвадишь ли ты птицу? — фыркает она вместо приветствия. Мерлин идет вперед и без паузы открывает дверь, оказываясь в очень пустом помещении, которую он делит с голубем. Он с любопытством воркует на него, склонив голову набок. Мерлин повторяет действие, почти идеально воркуя в ответ, прежде чем кивнуть, как будто разговаривая со старым приятелем. — Вот, — предлагает он, разрывая остаток своего горячего пирога пополам и бросая один кусок голубю. Довольно нехарактерным движением голубь с благодарностью берет его и выпрыгивает в окно. Мерлин засовывает в рот последний кусок и отряхивает руки о штаны, выгибаясь и показывая женщине большой палец вверх с набитым ртом. — Спасибо, — вздыхает она позади. Он даже не останавливается перед массивной лужей, с которой он внезапно сталкивается посреди коридора, просто перепрыгивая через нее с помощью потолочной конструкции прямо над ней. Всю дорогу выкрикивая «привет» и «как дела», Мерлин мчится на кухню с головокружительной скоростью. Кажется, что ему есть что сказать всем, и всем им есть что сказать ему. Прыгая под тщательно сбалансированными подносами и вокруг прилавков, сквозь оживленную толпу, Мерлину даже не нужно открывать рот, прежде чем Кук сует ему тарелку. Плотная женщина с толстыми руками и постоянно осуждающим взглядом, и Мерлин ухмыляется ей в ответ, как будто она ангел, только что принесший ему спасение. — Доброе утро, Куки! — сияет он. — Куки?! — Артур задыхается. Гвен горько цокает языком. — Ты ей всегда нравился. Она была железным кулаком ко всем без исключения, пока ты не появился, Мерлин. Я никогда этого не пойму. — О, она действительно прекрасна, — возражает Мерлин. — Всегда давала мне дополнительное угощение, когда мне было плохо. — Да, утро, и я не хочу, чтобы ты шлялся по моей кухне и воровал пироги, сегодня мы готовимся, так что не придумывай никаких идей, и не дари мне эту лучезарную улыбку, и не… — Подготовка? Зачем? Для чего? — Праздник принца, мальчик, ты сошел с ума? Это произойдет завтра и мы не можем позволить себе ни одну из твоих краж — можешь прятаться сколько угодно после пира, сохраню кое-что для тебя, если ты не будешь мешаться сегодня, мерзавец! — Уверена, что у тебя нет какого-нибудь ужасного подгоревшего куска, не годящегося для короля? Ничего, что могло бы просто захламить кухню в такое напряженное время… Мерлин не удосуживается закончить мысль, сияя на кухарку своей счастливой улыбкой, пока она ворчит и шлепает на поднос лишний горячий пирог, бросая на него неискренний, но все же пугающий взгляд. Мерлин притягивает ее к себе и наклоняется, чтобы поцеловать в щеку, а она отталкивает его, как дикого голубя. — Спасибо, Куки! — Прочь! Глаза Артура блестят. Персиваль недоверчиво фыркает, откидываясь на спинку стула. Неудивительно, что маленькому ублюдку всегда это сходит с рук! — Эта женщина была сделана из камня с тех пор, как я научился ходить, — восклицает Артур. — Что, черт возьми, ты имеешь в виду, Куки?! Таким образом, процесс повторяется, Мерлин прыгает через проходы Камелота, уклоняется от коротких путей и шутит с другими слугами, и все это без паузы и замедления, иногда крутится на месте и идет назад, когда ему нужно. — Мерлин, ты видел… — Да, она идет! — Птичка, это правда? — Что бы это ни было, наверное, нет, но на всякий случай спроси у Джона. Если дело в другом, то не надо. — Птичка! — Нет, нет, не смотри на меня так, Хэл, это для принца и только для принца, попроси Дженни. Кажется, он направляется прямо к покоям Артура, хотя никто из наблюдателей не понял бы этого, кроме Гвен. Так что только она понимает, когда он отклоняется с пути. — Мерлин, ты куда? Он неопределенно пожимает плечами. Мерлин проходит мимо блондина с опущенной головой, работающего над плиткой. Блондин даже не отрывается от своей работы, когда Мерлин берет протянутую ему веревку. — Спасибо, Мэнни! В ответ он хмыкает, но в защиту Мэнни, у него во рту три гвоздя (…по какой-то причине). Мерлин продолжает идти, вытаскивая из кармана запасной шейный платок и начиная перевязывать его веревкой. К тому времени, как он добирается до самого нижнего окна, за углом от конюшен и лицом к лесу, он связывает лишний горячий пирог и небольшую порцию винограда Артура в импровизированный мешок с кучей веревки. Он насвистывает что-то короткое и резкое, мелодию. Затем он высовывается из окна и машет двум возбужденным личикам, ожидающим его на земле, одно из них с тревогой оглядывается в поисках охранников. Мерлин опускает сверток вниз на веревке, на всякий случай осматривая коридор. Он ждет, пока ребенок развяжет подарок и обменяет его на другой шейный платок, в который он, должно быть, завернул еду в прошлый раз, прежде чем снова потянуть веревку и уйти. Гаюс усмехается, качая головой. Хунит не выглядит удивленной, она ожидала чего-то подобного. Брови Артура приподнялись, хотя он ничего не говорит, кроме как нежной усмешки, сорвавшейся с его губ. Гавейн смягчается в своей манере Гавейна, наклоняя голову и улыбаясь. Ланселот посмеивается в сторону Мерлина, сверкая глазами. Гвен воркует с детьми и улыбается Мерлину. Мерлин разворачивает платок, чтобы найти внутри маленькую записку. На ней неумелым детским почерком нацарапано грубо написанное: «Черная коричневая лиса прыгнула через ленивую собаку». Под ним небольшая надпись: «Спасибо, Мерлин» и детский рисунок птицы. Мерлин ухмыляется. Он исправит это позже. — Это то, для чего тебе понадобились мои старые тетради? — спрашивает Гаюс с оттенком веселья и существенной гордости. Мерлин кивает. — О, Мерлин! Ты учишь их читать! — понимает Гвен. Гавейн смеется от изумления и восторга, широко раскинув руки. Ланселот яростно улыбается стене пещеры, как будто ожидая, что она не согласится, чтобы он мог бороться с ней. — Я никогда ничего этого не знал! — как-то измученно восклицает Элиан. Даже Моргана качает головой, подняв брови. — Нет. Нет, ты не можешь делать это, — настаивает Артур, выглядя в ужасе. — Это безумие, — соглашается Персиваль, измученный одной только этой мыслью. Мерлин проглатывает смех от их изумления и позволяет проявиться небольшой гордости. В самом деле, он так много делал так долго, что как бы… забыл, что по обычным меркам это было очень много. Даже по рыцарским. После того, как он перестал спать по ночам, полагаясь на свою магию, чтобы помочь ему пройти через что-то, что, как он думал, на самом деле мог сделать только он, у него появилось намного больше времени, чтобы закончить дела. И ему всегда есть чем заняться. Мерлин широко распахнул дверь Артура, захлопнул ее за собой ногой и бесцеремонно уронил поднос на стол Артура. Он пересекает темные покои в пару шагов, безжалостно дергая шторы. Нечеловеческий рык пронзает утро. Элиан предупреждающе шипит. Все остальные либо привыкли к Артуру, либо сами вырастили мальчика, потому только посмеиваются. Персиваль — единственный, кто хоть немного удивлен отсутствием приличий у Мерлина, удивленно приподняв брови. — Доброе утро, соня! Поднимайся! — У него каждый день добрый? — спрашивает Гавейн. — Похоже, он так думает, — ворчит Артур. Проходит несколько минут, которые Мерлин с удовольствием наполняет невыносимым тявканьем, которое никто не может проспать, прежде чем Артур отказывается от дальнейшего отдыха и резко оглядывается по сторонам, впиваясь в своего улыбающегося слугу. — Что за пир? — спрашивает Мерлин, когда понимает, что тот сейчас действительно внимательно слушает. — О, хорошо, ты здесь, — саркастически рявкает Артур. — Что бы я делал без тебя, Мерлин, не разбуди ты меня со всей хитростью гребаного кабана? — Опрокинулся бы и умер, наверное. Иди завтракать. — Ты НЕ МОЖЕШЬ приказывать что делать бу-бу-будущему королю! — важно бормочет Артур, вставая с кровати, как какое-то болотное чудовище, и тут же с тяжелым стуком падая с нее. Гавейн сразу начинает смеяться. Остальные с разной степенью успеха скрывают свои улыбки. Гвен находится на неудачном конце этого спектра, рухнув в хихикающую лужу. — Хорошо, тогда я дам тебе знать, если встречу его, — сухо говорит Мерлин, равнодушно приподняв бровь, глядя на комок на полу. Ком (Артур) борется под простынями, как кот-переросток, сумев каким-то образом застрять в них. Мерлин вздыхает и делает шаг вперед, чтобы помочь после очередного приглушенного свирепого воя. Артур все еще борется, как дикий зверь, так что это нелегко. — Не мог бы ты перестать двигаться! — Ммммммм! — Ты делаешь еще хуже! — ТЫ макммф мм мммрс! Ланселот снова издает этот ужасный хрипящий звук, заткнув самого себя, чтобы скрыть это. Рука Леона закрывает глаза, оставляя широкую улыбку на виду у всех. Персиваль помогает Элиану удержать Гвен, пытаясь сделать так, чтобы это выглядело, будто он не использует ее исподтишка для стабильности, пока его плечи трясутся. Не помогает и то, что раскатистый, беззастенчивый смех Гавейна хронически заразителен. Мерлин кусает нижнюю губу, по крайней мере, но ломается, когда его мать (гораздо лучше сохраняющая невозмутимое выражение лица) пихает его локтем без какого-либо выражения. Артур смотрит сквозь пальцы, делая глубокие вдохи и считая до десяти, как научил его Гаюс. Мерлин получает пинок под плечо за свои усилия, но, в конце концов им удается освободить Артура, дикого кота, от злых одеял, полных решимости убить его, оставляя их обоих сидеть и пыхтеть под утренним солнечным светом. Золотые пылевые клещи кружатся от дыхания, Мерлин превращает их в странные узоры, которые смешиваются с узорами Артура. Он сморгнул несколько капель солнечного света со своих ресниц. Его брови типично вздернуты, но с оттенком чего-то мягкого. Уголки губ, как всегда, приподняты, подергиваются, будто он не привык не улыбаться, но не может сейчас. Он смотрит на Артура с некоторым недоумением, как будто его внезапно остановили, и он все еще пытается понять, почему. Артур смотрит в ответ в состоянии полного замешательства, пропитанного праведным гневом и сбрызнутого утренней вялостью, которая превращает красивые черты, от которых девушки падают в обморок, в черты испуганного медведя, только что вышедшего из спячки. Его волосы медленно и мягко падают с одной стороны головы на другую, выгибаясь в воздухе, словно пытаясь слететь. «Из него получится впечатляющее золотое гнездышко, — думает Мерлин, — очень мягкое». У него красные отметины на подбородке, где он спал на одеяле, и слюна стекает со щеки на волосы (каким-то образом). Он весь надутый, хотя и голый, широкие плечи расправлены, даже когда он в полусне. Да, медведь. Уставший Артур подобен медведю. Мерлину даже кажется, что один из его шрамов находится прямо там, где была бы грива меха. Словно в доказательство, Артур издает медвежий звук. Мерлин фыркает в ответ, подтягивается, обхватывает с негодующего одеяла и протягивает руку. Секунду раздумывая над своей непонятной реакцией на все это, Артур берет ее. Дело в том, что Артур — медведь, а Мерлин, несмотря на удивительное соотношение мышц и тела, которое он носит, весит около восьмидесяти фунтов. Артур почти ничего не делает, чтобы Мерлин упал, самодовольно поменявшись с ним местами, уперев руки в стороны. Каким-то чудом скромность Артура защищена углом зрения, но очевидно, что он очень голый. Гвен каким-то образом умудряется покраснеть еще сильнее, но шлепает Элиана по руке, когда он в шутку пытается прикрыть ей глаза. Мерлин, кажется, не замечает. Это, конечно, не мешает ему издавать оскорбленный звук, когда он падает на землю. Это также не мешает ему вывернуть ногу, чтобы сбить принца с ног. Так что теперь они снова на полу, где они начали. Пару секунд они недоверчиво смотрят друг на друга. Артур делает выпад как раз в тот момент, когда Мерлин отскакивает назад с воем, переходящим в смех, вцепляясь в простыни, чтобы удрать. Они все еще борются, когда кто-то стучит в дверь. — Принц Артур, через пять минут начнется совет. Оба замирают. Как ни странно, их глаза в тревоге щелкают друг на друга в один и тот же момент. Затем они совершают шквал движений, толкая Артура вперед, в рубашку, пытаясь расчесать ему волосы и пихая ему в лицо кусок хлеба, вцепившись друг в друга. — Ты САМЫЙ ХУДШИЙ СЛУГА- — Ну, ты худший господин! — Это не то слово! — ТЫ НИЧЕГО! Скажи - нет, не с той ноги! Дай- — Отпусти! — Не- Охранник снаружи хмурится на медвежьи звуки, доносящиеся из комнаты. Время от времени раздается УДАР. — Должны ли мы проверить? — спрашивает он напарника. Тот ухмыляется ему: — Новичок? Гавейн упал. Он упал в какую-то ментальную пропасть, в которую остальные не могут последовать, весело воя на стены пещеры. Это не значит, что остальные не близки к тому, чтобы спрыгнуть в него сами. Гвен издает такие громкие звуки, что Гаюс уже не реагирует. Ланселот сидит на корточках, держась за ноги, чтобы его дрожащее тело оставалось неподвижным. — Мерлин, это твоя вина, — заявляет Артур. — Как?! — умудряется пищать Мерлин, вскакивая со своей позиции, склонив голову на плечо Персиваля. — Я не знаю. Но это так. — Я возмущен этим. — Хорошо. Мерлин возится с волосами Артура последние безумные секунды, которые у них есть, прежде чем поцеловать его в лоб и резко вытолкнуть за дверь. Артур кажется еще менее собранным, чем до того, как это сделал Мерлин, но сейчас он уже за дверью, так что его ноги продолжают двигаться. — Я не помню, чтобы делал это, — униженно шепчет Мерлин в кулак. — Я действительно это сделал? Артур поджимает губы и с удовольствием кивает, вспоминая, сколько раз он делал это с тех пор. О нет, это был не единичный случай. Артур расскажет ему, но будет лучше, если это будет сюрпризом. Мерлин стонет. Подождите, он не остановится, не так ли? Артур не возражает, если они теперь колючие... Заткнись, Артур! Он качает головой, чтобы развеять навязчивые мысли. Господи, ему нужно сосредоточиться. О да, он смеется над Мерлином. Ха-ха. Когда Артур оказывается в трех шагах от зала совета, он заставляет себя перестать спотыкаться, замедляется. Когда он, наконец, входит, выглядит удивительно собранным. Его опоздание в основном упускают из виду. Его отец даже не удостоил его и одного взгляда. Однако он останавливается на полпути, заметив, что на него смотрят. Гаюс смотрит на него дольше, чем необходимо, и выражение его лица странное. На самом деле это мало что значило бы для кого-то, но явно что-то значило для Артура. Он узнаёт в нём что-то такое, что заставляет его глаза закрываться в нехарактерном проявлении уязвимости. Мерлин замечает. Конечно. Он бросает вопросительный взгляд на Гаюса, но Гаюс лишь слегка качает головой. Совет продолжается. Люди весь день странно смотрят на Артура. Все кажутся более занятыми, чем обычно. — Артур, — тепло приветствует Утер, хлопая сына по плечу. Артур выглядит пораженным, и он улыбается, останавливаясь, чтобы услышать, что хочет сказать его отец. — Ты взволнован? — Взволнован? — Торжество! У тебя завтра день рождения. Праздник будет незабываемым, я в этом уверен, — добродушно обещает он. Выражение лица Артура колеблется, но только на мгновение. — Верно! Верно, — он рассеянно кивает. — Теперь тебе двадцать зим. Игрейн гордилась бы тобой, Артур, — чуть мягче говорит Утер. Артур внимательно смотрит на него, и его улыбка исчезает, но теперь его внимание, несомненно, приковано к отцу. Утер снова хлопает его по плечу. — Ну, должно быть хорошее время! Ты также приближаешься к тому возрасту — помни, никаких внебрачных наследников. Скоро мы найдем тебе подходящую жену, так что подожди до тех пор. Артур натянуто кивает, явно уже слышавший это раньше. Мерлин вздрагивает. — К слову о неловком разговоре, — бормочет Гавейн. — По крайней мере, он печется по этому поводу? — шансы Элиана. — В тот раз, — хмыкает Артур, корча рожу. Хунит сочувственно вздыхает и потирает ему спину. Если служанки думают, что они ловко шепчутся об Артуре, когда он проходит, они ошибаются. Артур не видит Мерлина большую часть дня и его настроение становится все мрачнее и мрачнее. Той ночью Мерлин пробирается в свою комнату с ужином и подозрительным выражением лица. — Почему Куки дала мне на ужин два пирога и лишний виноград? Артур останавливается лишь на мгновение, прежде чем пожать плечами, пытаясь изобразить ошеломление: — Не знаю. Мерлин прищуривается, глядя на него.. — Это всё, Мерлин, — тихо говорит Артур, облизывая губы и усаживаясь на стул. — Что? Ты не хочешь, чтобы я… — Нет, это... Это всё. Артур не смотрит на него, не двигается и не говорит больше ничего, пока Мерлин не уходит. Затем он на мгновение опускает голову, выпрямляется и спокойно поворачивается к подносу с едой. Одним внезапным резким движением он хватает лишний пирог и изо всех сил швыряет его через покои на пол. Какое-то время он просто смотрит, а затем опускается на стул, опершись подбородком на сжатые кулаки. Выражение его лица непостижимо, хотя свет костра, кажется, спрашивает его, что это значит, что случилось. Артур вздыхает, закрывает глаза и считает до десяти, как научил его Гаюс. — Что тебе сделала эта превосходная выпечка? — спрашивает Гавейн слишком понимающим голосом, чтобы это был настоящий вопрос. — Зачем мы это смотрим? — рычит Артур. — Это должно быть о Мерлине. — Я бы сказала, что он заслуживает перерыва, — встревает Гвен. — Мы все получим свою очередь почувствовать себя разоблаченными, — произносит Гаюс, каким-то образом делая это замечание успокаивающим. — Но что случилось? — спрашивает Персиваль, нервничая. Он смотрит на Артура, потом на Мерлина, потом на Леона. Леон кивает ему с видом трясущейся головы — он знает, что происходит, но об этом не стоит говорить. Им остается только смотреть и видеть. Хунит незаметно придвигается ближе к Артуру. Мерлин молча сжимает их плечи. Когда Мерлин возвращается, Гаюс кладет на стол ужин. Однако он сосредоточен на том, чтобы смотреть сквозь какое-то приспособление, щелкая стеклом, когда он перемещает предметы под объективом. — Дорогая, я дома, — кричит Мерлин, чтобы привлечь его внимание. — М-м-м. — Гаюс, смотри, ты приготовил ужин. Что это? — Мм. — Очаровательно. Давай, уже остыло. Мерлин безрезультатно пытается оторвать старика от работы, получая при этом еще несколько возгласов протеста. — Знаешь, я тут подумал и почти уверен, что наука ненастоящая. Голова Гаюса резко вздёрнулась. Мерлин подводит его к столу. — Это привлекло твое внимание, не так ли? Садись и поешь со мной. Гаюс хмыкает, но сдается теперь, когда его вырвали из тисков открытия, моргая от мира, словно приспосабливая к нему глаза. Хунит счастливо мычит, в ее глазах смех. Они подходят друг другу. Она рада, что Мерлин нашел семью в ее брате. — Я не собираюсь спрашивать, что ты делал, так почему бы тебе не спросить меня? — подсказывает Мерлин, кладя ложку похлебки. — Как прошел твой день, Мерлин? — ласково спрашивает Гаюс с оттенком горечи, которую Мерлин с радостью игнорирует. — Артур ведет себя странно и ты знаешь почему. Скажи. — Ну, он прямолинеен, — кашляет Ланселот. — Не пропускает и мухи, не так ли? — добавляет Леон. Гаюс тут же трезвеет: — Ах… думаю, было бы чересчур полагать, что ты пропустил это. Гаюс вздыхает, кладя ложку на миску. Он начинает говорить несколько раз, прежде чем наконец остановиться на словах, которые позволяет себе сказать: — Завтра годовщина Артура. Мерлин ждет продолжения. Затем он ободряюще кивает, перекатывая ложку в воздухе движением «давай». — Это также годовщина смерти его матери. Лицо Мерлина не сильно изменилось. — Роды? — спрашивает он. Гаюс кивает. — Быстро, — комментирует Перси, не в силах сдержать удивление в голосе. — Говорил же, детектив, — самодовольно говорит Элиан. — Ну, это имеет смысл, не так ли? Каковы шансы матери умереть в тот день, когда ее сын родится от чего-то другого? Смерть при родах, с другой стороны, это обычное дело. Происходит постоянно, — пожимает плечами Мерлин. — Не могу поверить, что все так на него смотрят. Каждый год, — разочарованно выдавливает Ланселот. — Расскажи мне о ней, — просит Мерлин. Гаюс на мгновение встречается взглядом с мальчиком, а затем отставляет миску в сторону. Когда он начинает, образы проносятся мимо, переключаясь между отрезком ночи после разговора и Мерлином, когда он его слышит. — Безусловно, она была красивой, но ей не нравилась мысль, что это определяет ее. Что еще более важно, она была невероятно умна — она бы полюбила тебя, Мерлин. Она была склонна… отражать других по-своему, но они никогда не уступали ей. Она была самой чуткой женщиной, которую я когда-либо встречал, настолько, что я задавался вопросом, была ли причина магической или умственной. Но я думаю, что это была всего лишь Игрейн. Я не встречал никого похожего на нее ни до, ни после, и сомневаюсь, что когда-нибудь увижу. Той ночью Мерлин совершает набег на библиотеку, применив для этого свою хорошо отработанную скрытность. Записи мало что говорят ему о королеве Игрейне, но он знакомится с ее историей. — Знаешь, Мерлин… странно, но иногда ты напоминаешь мне ее. Рот Мерлина изгибается в сторону, как будто он не может придумать более высокой похвалы, даже когда его глаза остаются широко открытыми и задумчивыми, мерцающими. Утром Мерлин просыпается в своей медленной и тихой манере. Сегодня только одна бабочка, прелестная маленькая белая. А у него на подоконнике птичка, оперение ангельского оттенка небесной белизны, такое тонкое и мягкое, что перья сливаются друг с другом и исчезают. Птица моргает на него большими черными глазами. Мерлин садится и моргает в ответ, его ресницы выглядят того же божественного оттенка. Птица переводит взгляд на пол рядом с кроватью Мерлина. Мерлин почти не замечает, как она улетает, следя за ее взглядом. Бабочка приземлилась на полную белую лилию, проросшую между щелями в полу Мерлина. Пока Мерлин наблюдает, она взрывается — не сильно, как раз наоборот. Маленькое существо превращается в мелкую пыль, которая блестит на солнце, кружится и становится неотличимой от других пылевых клещей в воздухе. — Это был ты, — слышит Артур собственный голос. Он кажется пораженным. В следующий раз, когда он говорит это, звучит так, будто он не должен был ожидать ничего другого. — Это ты. — А я думал, ты догадался, что это я их туда положил, — мягко поддразнивает Мерлин. — Нет, — Артур качает головой, улыбаясь про себя. — Я имею в виду, это был ты. Ты сделал это. Все они были твоими. Мерлин смотрит ему в глаза и кивает. Артур отворачивается, чтобы скрыть улыбку. В конце концов, он был первым, кто получил цветок Мерлина. — Гаюс, ты знаешь, что это за цветок? — спрашивает Мерлин у дяди, выпадая из своей комнаты в ночной рубашке. — Я никогда не видел его раньше. Гаюс отворачивается от книги, открытой на столе, и его взгляд падает на идеальную белую лилию в руках Мерлина. Он бережно держит его, одной рукой нежно пощипывая стебель, а другой паря вокруг головки с лепестками, словно поддерживая ее, как голову младенца. — Где ты это взял? — Должно быть, я сделал это во сне? А что? Гаюс пересекает комнату, чтобы рассмотреть поближе, но в нем нет той клинической остроты, которая обычно сопровождает изучение чего бы то ни было. — Восточная лилия. Они были любимцами Игрейн. Брови Мерлина поднимаются вверх. Он снова смотрит на цветок, который, кажется, светится жилкой чистоты. — Это не может быть совпадением, — шепчет Гаюс, словно желая развеять предположение, которое он подтверждает. — Но как это возможно? Мерлин издает какие-то неясные бормочущие звуки и пожимает плечами. — Может быть, это как-то связано с двумя сторонами медали. — Но это невозможно. Ты не знал. Ты же не..? — Нет. — Так как это случилось? Почему именно сегодня твоя магия вырастила цветок Игрейны? Мерлин пожимает плечами, выглядя совершенно равнодушным. Легкая улыбка растягивает его губы, как будто он доволен тем, что не раскрывает свой секрет. — Это магия, — просто говорит он. В этот день покои Артура выглядят иначе. Во-первых, еще не светло. Они не темные, а мягко-голубые, что-то среднее между всеми оттенками красного и золотого, превращающимися в полосы серого и черного. Храбрый маленький огонек из высокого окна доблестно скулит, прежде чем пасть на пол. На самом деле это только подчеркивает бледность обычно богатого декора. И тишина. Здесь это не приветствуется — если Артур не ворчит, не храпит и не кричит, как и Мерлин, значит, что-то не так. Обед Артура почти нетронутый лежит на столе, заброшенный. Наконец, занавески вокруг кровати Артура задернуты. Это беспокоит больше, чем все остальное вместе взятое. Артур никогда не прячется, никогда не загораживает мир, это не в его стиле. Он только увидит, что это еще одно препятствие между ним и проблемой, с которой он должен столкнуться лицом к лицу. Не говоря уже о тренировках, которым это противоречит. Спящий — самый уязвимый из всех, с чего бы ему ограничивать поле зрения, когда он был уязвим? Это большой недостаток. Тогда мир кажется маленьким внутри. Слишком мал для Артура. В пределах его кровати, шторы, окружающие его, тоже выглядят слишком большими. Это невыносимо. Артур, кажется, не заметил. Он сидит у изголовья. Единственная свеча является единственным источником света. Каким бы скудным он ни был, несколько деталей, которые он выделяет, еще более заметны. По крайней мере, светлее, чем в покоях за шторами. У Артура вокруг него собраны укрытия. На нем нет рубашки, но было бы несправедливо сказать, что он ничего не носит — он носит свою кожу как доспехи, даже сейчас, развалившись на трех избитых до дерьма подушках, которые выглядят давно мертвыми даже в своих королевских цветах. Замысловатый объем шрамов разбросан по его коже, впадины на нем подчеркнуты неумолимым светом свечи. Волосы падают ему на глаза, отбрасывая тени на щеки и сильную переносицу. Его тело украшено мышцами, твердыми, как дуб, но оно не стянуто жилами, как у высохших людей. Его руки, толстые, как стволы деревьев, не такие подтянутые, как у силачей в цирке или даже у горожан, которые хвастаются перед девушками. Артур похож на заточенное, а не начищенное оружие. Если не считать мест, где рубцовая ткань пересекает его поверхность, кожа гладкая и безупречная. Он выглядит молодым, а когда он моргает и его рот чуть опускается, он выглядит старым. Глаза опущены, удивительно нежно устремлены на книжечку в руках. Она хорошо сделана, как и все, что принадлежит Артуру, но в остальном ничем не примечательна. Единственным звуком является скрежет-скрип грифеля по странице. Хотя он не пишет. Судя по тому, как он наклоняет руку, заштриховывая что-то, совершенно очевидно, что он рисует. Артур никогда не был хорош в словах. Несмотря на то, что Утер тренировал его с дипломатической выдержкой и царственной манерой, они ускользали от него так же надежно и последовательно, как восходит солнце на Востоке. Мерлин иногда говорит красивые вещи из ниоткуда, а иногда он также говорит правильные вещи. Передача его речевых заданий своему слуге может быть лучшим решением, которое когда-либо принимал Артур. Однако он все еще пытается ради своей мамы. Он бы никогда не назвал ее так вслух, но в уме он может делать все, что ему заблагорассудится. Он полагал, что у него есть одна вещь: ему никогда не приходится идти на компромиссы со своей мамой ради приличия, кланяться и целовать ее кольцо, вежливо обращаться к ней на глазах у публики. Заставлять ее гордиться. В его голове, здесь, без единого проклятого слова, она может быть всем, чем не является его отец. Она может быть его мамой. Артуру всегда лучше удавалось передать сообщение, нарисовав его. Никто никогда не увидит его наброски, поэтому он волен сделать их настолько интимными, насколько это возможно в любом письме. Тем более, что, как установлено, Артур ни хрена писать не умеет. Но ведь он обещал постараться ради нее, не так ли? Поэтому Артур идет на компромисс. Он делает и то, и другое. Артур закончил рисунок и начал писать: «Мама, отец не очень любит признавать сегодняшний день твоим, хотя он им и является. Он в восторге от того, что каждый год устраивает мне праздник на мой день рождения. Я думаю, это специально - он избегает любого упоминания о тебе. В любом случае, я никогда не в настроении для пиров, не в твой день. Как я могу праздновать? Я не уверен, как выразить это разумно… но не думаю, что могу это сказать. Сегодня еще одно из моих обязательств и я выполню его как таковое.» Артур сглатывает, когда до него доходит, что это действительно происходит, и они действительно все это услышат. Черт, он даже не помнит, что писал. Боже, блять. Он отклоняется от Хунит, вне ее поля зрения, подносит кулаки ко рту и сжимает их. 1…2…3… «Но я хочу, чтобы ты знала, что это все еще твой день. Я ловлю себя на мысли, что если бы ты была здесь, я мог бы сказать больше, и отец мог бы даже иногда слушать. Я не могу судить о ком-то, кого я никогда не знал, но я все равно ловлю себя на том, что делаю это, приписывая черты, которые у тебя могли быть, а может и не могли. Обычно эти фантазии прямо противоречат моему отцу, особенно когда мы расходимся во мнениях. Думаю, «мама не стала бы за это стоять» или «этого никогда бы не случилось, если бы мама была здесь». Это глупо, потому что откуда мне знать? Я не ребенок, и мне не нужен кто-то, к кому можно было бы бежать и плакать о том, как несправедлива жизнь. Но я делаю это, все время. Ты мне нужна. Я не могу не думать, что Камелот выглядел бы по-другому с тобой, и я просто не могу представить, что это плохо.» 3……..3, 4…5… «Интересно, что бы изменилось. Мне интересно, что бы ты изменила намеренно и что произошло бы только потому, что ты была там. Никто на самом деле не дает мне прямых ответов о тебе — во всяком случае, никто, кому я доверяю, — кроме Гаюса. Благодаря ему, я уверен, что по крайней мере в королевстве никогда не было недостатка в белых лилиях. Мы привыкли получать их для тебя каждый год в этот день, но я уже много лет не видел ни лепестка, ни стебля. Это еще одна вещь, которую я не могу сказать вслух.» Мерлин выпрямляется. …6…7…8… «Кроме этого, я знаю твои некоторые привычки. Гаюс сказал, что ты любишь птиц и наблюдаешь за ними. Ты знала, что моего слугу зовут Мерлин? Его мать, должно быть, тоже любила птиц. На самом деле, Мерлин все время о ней говорит, так что я знаю, что она действительно их любит. Я знаю, что если бы ты была такой, какой я тебя себе представляю, ты бы, наверное, согласилась с ним во всем. Если бы мне повезло, вы бы все на меня накинулись. Клянусь, я как будто не принц Камелота, как ведет себя Мерлин. Я хочу сказать, что он перенял это от Гаюса, но я не думаю, что могу отдать должное старику. Может быть, он перенял это от матери, а может, он просто такой. Я дам тебе знать, если когда-нибудь встречу ее. Он может прийти в любую минуту (он никогда не стучит), готовый закричать что-нибудь абсурдное и вышвырнуть меня из постели, как картошку, так что я...» Кри ee ee ee eeak . Артур прекращает писать. Дверь напротив открывается и Мерлин проскальзывает внутрь. Комната рисует его таким же темным, как тени, и его трудно различить, если бы не его движения. В своих бледных руках он держит такой же бледный букет белых восточных лилий в полном великолепном цвету, и они служат покоям Артура, как луна служит небу. Размытая серость утра задабривает что-то мягкое, еще бледное, но уже не такое холодное. Они светятся, но не таким образом, чтобы можно было предположить наличие какой-то эфирной силы без источника; больше в некотором роде заимствованы из окружающего мира, весь свет и жизнь поглощаются и полностью отражаются обратно. Мерлин крадется через комнату Артура с предельной осторожностью, едва не скользя ногой по раздавленным остаткам горячего пирога на полу. На самом деле, он чуть не перевернул всё, прежде чем благополучно перебрался через нее. Артур тем временем замер. Он отслеживает мягкие шаги по другую сторону занавески, медленно обхватывает кровать и вытаскивает меч. Под стать ему - заточенный, не блестящий. — Ты спишь с клинком в постели? — не может не спросить Гвен. Все оборачиваются, чтобы странно посмотреть на нее, и она сожалеет, что открыла рот. Гавейн открывает рот, чтобы ответить, но выходит голос Морганы. — А ты нет? Все поворачиваются, чтобы посмотреть на нее. — Больше никаких вопросов, — через мгновение говорит Гвен. Отточенными движениями Артур наклоняется вперед, сохраняя полное молчание. Как только звуки движения проносятся по покоям, он кончиком меча слегка отодвигает шторы, заглядывая в щель. — О, черт, — ворчит Мерлин. Лицо Артура становится удивленным, когда он узнает силуэт своего слуги, склонившегося над ним и кладущего букет идеальных белых цветов на прикроватный столик, удобно ставя их в вазу. Цветы его матери. Его глаза расширяются. Мерлин поворачивается и Артур быстро отступает. Он слушает, как Мерлин снова мягко выходит, закрывая за собой дверь так тихо, как только может. Артур делает глубокий вдох, но не успевает выдохнуть. Он вздрагивает, когда дверь снова распахивается с резким стуком. — Проснись, проснись, яйца и выпечка! Я не завтракал, но ты все равно вставай! Вверх! Вверх вверх вверх! Давай, встретимся лицом к лицу, вот что они говорят! Эй, это рифмуется. Артур моргает, услышав всплеск солнечной болтовни, которой он подвергся нападению, что совсем не соответствовало настроению в покоях всего секунду назад. Однако, как только его мозг приходит в себя, он засовывает блокнот между спинкой кровати и матрасом — как раз вовремя, чтобы Мерлин распахнул шторы. —Ты живой? Шучу, плевать. Значит, даже не на одну ночь? Жаль, это была бы истерика. Для меня, не для них. Знаешь, я бы никогда не позволил тебе так жить. В зависимости от того, кто это был. Думаю, если бы я пришел и нашел тебя с… эээ , нет, я даже не буду говорить об этом вслух. Да ладно, что ты все еще делаешь в постели? Артур бросает в Мерлина кусок свинца, или угля, или чего там еще. Он попадает ему прямо в нос, заставляя его зажмуриться. Без предупреждения Артур разражается смехом. Мерлин осторожно приоткрывает глаза. — Ну, я не такой смешной — по крайней мере, не так рано. Что случилось? Артур может вести себя странно, но ему все равно. Каждый раз, когда он смотрит на Мерлина, он хихикает над черным пятном между глазами, куда его ударил свинец. Очень мужским хихиканьем, конечно. Хихиканьем, подобающим принцу Камелота. — Ладно, пережди это, пока я схожу за твоим завтраком, — приказывает Мерлин, кивая. — Подожди, Мерлин… — Артур фыркает между приступами (правда, слишком сильного) смеха. — Просто… кто принес эти цветы? Мерлин следует за его указующим пальцем на вазу и пожимает плечами, словно никогда их раньше не видел: — Не знаю. Пока. Мерлин смеется, отголосок адреналиновой истерии Артура, прикрывая глаза руками. Гаюс посмеивается над ним. — Я думал, что обманывал тебя по крайней мере несколько лет, — стонет Мерлин. Артур фыркает смешком. — Как ты можешь так хорошо хранить тайну… и одновременно так невероятно, поразительно плохо? — спрашивает Ланселот. Мерлин ухмыляется и смотрит сквозь пальцы: — Магия.