Interperspective

(от переводчика: в этой главе много поэзии, а я не особо поэтична, хоть и старалась, поэтому текст автора я помещу отдельно в конце на обозрение любого, кому интересно будет узреть оригинал любви наших мальчишек, это действительно красиво, обратите внимание, пожалуйста) Гаюс дарит Мерлину дневник — ничего особенного, просто чтобы он не оставлял незавершенные поэтические каракули там, где каждый может их найти. Мерлин в восторге, он как бы сильно зацепился за всю эту писательскую хрень, но какое-то время у него ничего не получается. Первые несколько страниц быстро заполняются дробными фразами, просто осколками гипотетического целого. Что-то вроде: «Ибо никогда прежде я не чувствовал солнца Так, как сегодня» и «Только дураки довольствуются этим, и я должно быть один из них». Хорошие мысли, но они никуда не годятся. Они мелькают в сознании Мерлина и распадаются, как сахар в воде. Разочарованный, Мерлин сдается на сегодня. Он натягивает куртку и выходит из своих покоев, потягиваясь на ходу. Он не успевает уйти далеко. — Я слышал, ты сейчас пишешь стихи! — кукарекает Мэтью, его вздыбленные волосы развеваются на ветру, а грубые ботинки испачканы грязью. На остром носу у него мазок чего-то, подчеркивающий его ухмылку. — Это что-то! И где такая большая девочка, как ты, научилась читать? — Мэтью, мне неприятно говорить тебе это, но даже божественное вмешательство не даст тебе девушку на данный момент, так что помогать сочинить тебе что-то было бы бесполезно, — отвечает Мерлин, выглядя так, будто его никак не трогает грубое отношение. — А что дорогой Артур думает о твоем маленьком увлечении, хм? — А что ты думаешь о том, чтобы свалить? Мэтью подло хихикает, бросая на Мерлина насмешливый взгляд. Однако, когда Мерлин поворачивает за угол, его настрой полностью меняется. Мир приобретает новые глубины, когда Мерлин в полном одиночестве шагает по длинному коридору и, наконец, что-то придумывает. «Мне поручили будить солнце» Все замирают от этих строк, узнавая слова Мерлина. Ланселот садится прямо и с нетерпением наклоняется вперед. Это оно? Услышат ли они его стихи? Пока голос за кадром продолжается, свет следует за Мерлином по коридорам, пока он готовится к новому дню, и входит в покои Артура. Великолепный свет очерчивает острый рельеф, непреднамеренно придавая ему святость, как будто он распахнул дверь в само небо, избавил Камелот от облачного покрова, которой служит дверь в покои Артура. «Глупая, но необходимая рутина …» — Восстань и засияй! – сухо зовет Мерлин, сбрасывая одеяло с кровати Артура. «Он никогда не бывает счастлив проснуться. Бросая вещи, прежде чем я заговорю,» Мерлин не глядя отбрасывает подушку, сапог и два кубка, суетится по покоям, складывая одежду. «И если я зайду слишком далеко, То буду вознагражден боем.» Видение переходит от уклонения от кубков к уклонению от ударов на тренировочном поле, свет, вспыхивающий на мече Артура, ослепляет Мерлина, он все еще выглядит сбитым с толку, когда переходит к своим обязанностям, танцуя по замку и отвечая окружающим по мере необходимости. Артур довольно успешно отвлекает его, а затем начинает беситься и доставать его больше, как будто Мерлин должен каким-то образом успевать выполнять все свои обязанности и обращать на него полное внимание, в то время как простой человек не мог бы ни того, ни другого. Мерлин справляется так, как может только Мерлин. «И весь день он сияет своими лучами На меня, слепого, оцепеневшего.» По мере того, как слова продолжаются мягким голосом Мерлина, который меняет пространство и чувствует мир намного глубже, Артур продолжает сиять. Мерлин всегда на шаг позади: на охоте, в совете, за обедом, под проливным дождем и в зной. В дни, когда труднее встать с постели, и в дни, когда еще труднее в нее залезть. Мерлин лечит его раны, расчесывает волосы, болтает всякое дерьмо. И он наблюдает, всегда наблюдает — следит за тем, чтобы Артур поел, выпил воды, измеряет ему температуру и соответственно отходит назад, когда нет нужды думать о том, что хочет или не хочет Артур, поскольку он уже позаботился об этом. Его работа тяжела, но забота об Артуре становится его непоколебимой частью, чем-то драгоценным. Мерлин греется в Артуре, расцветая, как растение на солнце, расцветая в его тепле, время от времени обжигая себя. Мерлин отражает его свет более мягким образом, так, что он нежно светится, а не ярко искрится в воде, и его легко не заметить в сиянии лучей Артура. Он закрывает шторы, когда Артур не выспался, сам того не осознавая. Он рано просыпается, если вообще засыпает, но его день не начинается до тех пор, пока не встанет Артур. Мерлин одевает Артура легкими, знакомыми движениями рук, которые двигаются сами по себе, взъерошивая волосы с той стороны, на которой спал Артур. Он поправляет воротник Артура, учитывая его сутулость, которая исчезнет к тому времени, когда они выйдут из покоев. И когда они все-таки выйдут, Артур сам выпрямится, и его волосы упадут прямо ему на глаза, и Мерлин чуть-чуть фыркнет. Они работают спина к спине, Мерлин организовывает всё, полирует, поручает, поощряет, Артур обучает, командует, служит, принимает решения. И, будучи совершенно отдельными, они работают в тандеме, воздействуя друг на друга то главным, то второстепенным образом. Артур принимает свои решения, помня о том, что сказал Мерлин. Мерлин устраивает покои, основываясь на беспокойном бормотании Артура. Кажется, что большая часть работы Мерлина происходит ночью, когда он может делать то, что ему нужно, не объясняя другим и не работая в обход всех остальных. А днем тяжесть так легко перекладывается на Артура, и они делятся друг с другом, каждый переживает отливы, когда у другого прилив. Из-за их синхронности их легко было бы спутать, но это не так — в них нет ничего синхронного. Они представляют собой противоположные неровные части целого, разные части, но все же единого целого. Одного. Иногда Мерлин оглядывается и замечает, что Артур чем-то занят, и просто останавливается. Трудно не греться в солнечных лучах, когда он так близко и так сияет. Почти ослепляет. Это ошеломляет его. Часть королевства, в которой они плывут, пускает корни любви, которые становятся безнадежно взаимосвязанными, одно течение влияет на другое, ничто никогда не приходит в одиночку, и Камелот это замечает. Королевство расцветает, наконец-то целое. «Мы раздвигаем тучи, освещаем небо, Он всегда впереди, и я же там, Чтобы поймать, когда он упадет, Когда наступит ночь и позовёт закат, Лишь тогда я отведу его в постель Когда мир без его света потеряет краски.» Мерлин задувает свечи, бросает на Артура одеяло и, сам того не замечая, сонно целует его в лоб. — Спокойной ночи, придурок, — бросает он через плечо, уходя. «Но я, я буду светить вместо него Хоть и вполовину не так сильно.» Они следуют за Мерлином, сбрасывающего с себя рабочую рубашку, ботинки, носки, шагающего по комнате и поворачивающегося лицо к луне снаружи. «И завтра солнце вновь взойдет Это моя работа, моя доля; И мы повторим всё это снова, Я буду чистить сапоги, он будет обучать людей, Я счастлив здесь, и я останусь, Неважно, ясность или грозы Подавая солнцу его утренний чай Пока не умру, ну что же, звучит неплохо.» Шейный платок снимается последним, и он задумчиво проводит по нему пальцами, глядя на звезды. Его кожа светится так мягко, что по краям мутнеет, так трудно разделить Мерлина от мира природы. Где он начинается? Границы расплываются, даже когда мельчайшие детали становятся четкими. На щеках Мерлина нет звездной пыли, но они все равно светятся, контрастируя с ресницами, ниспадающими на них так же мягко, как облака. Его губы приоткрываются и он выдыхает млечный путь. Все ночное небо в его глазах, но больше похоже на то, что оно отражает его, чем он его. Мерлин — это все звезды, луна и бархатное небо, и они становятся еще ярче так близко, прямо здесь, в мальчике в окне. В темноте ночи гораздо легче увидеть Мерлина. «И, может быть, когда-нибудь, не слишком скоро,» — Мерлин с нежным фырканьем заканчивает последние строчки своего стихотворения, — «Он признает во мне луну.» Пещера молчит. Святая тишина. Такая, как после нахождения того, что ты так долго искал под проливным дождем. Живая. Гаюс портит всё, всхлипывая, и из Гвен вырывается влажный смешок, перекрывая вздох, когда она падает вперед, чувствуя себя переполненной. Она так счастлива, хотя слов недостаточно, так благодарна видеть такую любовь своими глазами. Она просто знает, что может обыскать весь мир и никогда не найти ничего близкого. И мир счел нужным поместить ее здесь, прямо там, где она сейчас, чтобы она стала свидетельницей. Мерлин — чудо, а Артур — великолепен, но Мерлин и Артур? Они благословение. В этот момент она смотрит на Ланселота. И он смотрит на нее, и он тоже переполнен. Она чувствует, как Моргана в изумлении качает головой позади, и может ясно представить ее восторг. Леон, нашедший в себе силы в какой-то момент встать, садится. Он так рассеян, что не замечает, как усаживается на колени Элиана. Элиан рассеян не меньше, позволяя ему это. Гавейн летит к Ланселоту и прячет сияющее лицо на его груди на случай, если он сделает что-нибудь глупое, например, заплачет. Ланселот улыбается им обоим, сияя солнцу и луне, которые снова смотрят друг на друга, словно зажигая свет в небе. — Лучше, чем «он любит курицу»? — застенчиво спрашивает Мерлин. — Не умирай, — говорит король. Это не приказ. Просьба. — Просто… служи мне вечно. Мерлин сглатывает. Его голос мягок, как ветерок в листве деревьев, когда он отвечает: — Это подразумевалось, болван. Ты должен читать между строк. Это зовется утонченностью. — Ты бы не осознал утонченность, даже если бы она дала тебе пощечину, Мерлин. Глаза Мерлина темнеют, а рот игриво изгибается в одну сторону, и весь он сразу обостряется во что-то сладкое и притягательное: — Испытай меня, — мурлычет он. Всем остальным становится немного не по себе, поскольку двое просто продолжают смотреть друг на друга, и в комнате на самом деле становится теплее. Ни один из них не утонченный. Артур выглядит так, как будто его мозг погас, поэтому мозг Мерлина, вероятно, погас в ответ, их маленькие Инь и Ян снова кружатся. Остальные привыкли к этим совершенно неприличным гляделкам, и, как бы ни было им неудобно, все используют свой с трудом приобретенный навык притворяться, что ничего не видят. Не то чтобы Мерлин или Артур заметили бы, если бы небо упало прямо сейчас. Хунит не привыкла к этому, и она открыто смотрит, и ни один из них не заметил этого. -~о~ Мерлин гуляет. На этот раз он, кажется, ничего не делает. Это просто прогулка. Он нашел редкий момент покоя, который он может позволить себе, и он проводит его в своей естественной среде обитания, в двух шагах от проторенных тропинок в лесах Камелота. Просто гуляя. Может, именно это провоцирует Магию. Может из-заветра, дующего в определенном направлении, полутакта тишины, тени неба, но, когда его разум ничем не занят, Мерлин гораздо более склонен уступить. Это не значит, что он этому рад. Магия Мерлина просачивается. Отпечатки его ботинок превращаются в густые цветочные клумбы, красивые синие и пурпурные цветы ведут убийственный след прямо к нему. — О, они прекрасны, — выдыхает Гвен, все еще не понимая, как такое можно так ненавидеть. Как только Мерлин замечает оплошность, его веселый свист резко замолкает, а его глаза расширяются от страха. Он делает несколько шагов, за ним розовые цветы, желтые цветы… Он идет быстрее, спотыкаясь о собственные ноги, и вот уже кровавый дикий сад щекочет ему руки, вереск касается его носа. Дыхание Мерлина учащается, переходя в панику, и, не имея других вариантов, он начинает бежать. Ирисы, чемерица, анютины глазки, окопник — они гонятся за ним по лесу, вереница цветов радостно вспыхивает за ним на каждом шаге. Он набирает темп со страхом, все быстрее и быстрее. Мерлин всегда был самым быстрым в городе, с его длинными конечностями и склонностью к неприятностям — он мог бегать. Тем не менее цветы поспевают за ним. Его Магия. — Успокойся, ты должен успокоиться… — бормочет Гаюс, зная, что Прошлый Мерлин его не слышит, но ничего не может поделать. Артур напрягается, как камень, его глаза сжимаются, как петли. Мерлин не должен знать такого страха. И тем больнее знать, что подпитывает этот страх он сам. Он. И Утер. К тому времени, как Мерлин сильно падает, он не может ясно мыслить. Он не слышит своего сердцебиения. Он отрывается от земли, как будто она его обожгла, мотая головой из стороны в сторону ища свидетелей. Он мертв. Он мертв, его найдут, кто-то его видел, и он умрет, и это будут последние цветы, которые он когда-либо делал… Нет, он должен остановить это. Он должен, он должен … Мерлин падает на колени, и что-то хрустит. Он почти не замечает. С безумными глазами, судорожными движениями и истерическим дыханием, Мерлин вытаскивает нож, которым обычно срезает травы, и, не колеблясь ни секунды, режет им руку. Это не глубоко и не близко к вене, но Ланселот все равно кричит. Сквозь крик слышится вздох Гвен, вздох Хунит и крики Гаюса и Ланселота. — Мерлин! — рявкает Гавейн. — Все в порядке, я не… я пытаюсь нарушить поток магии, отвлечься или перенаправить… — Есть лучшие способы сделать это, Мерлин, мы практиковали это! — выдыхает Хунит, резко хлопая его по руке. — Я знаю, мам, я забыл на секунду. Прости, послушай, прости. Я в порядке. Еще до того, как кровь потекла, рана с шумом закрылась, его кожа расцвела обнадеживающим золотым цветом, словно целуя. Мерлин снова режет себя. Еще одно свечение. — Нет, — прерывисто выдыхает он, нанося удары раз, два, три, четыре. Тем не менее цветы распускаются, большие, более яркие цветы размножаются в надежде заставить его гордиться, когда он в ужасе качает головой, и его рана снова исцеляется. — Черт, — кусается он, зажмуривая глаза и качаясь вперед, когда он начинает чувствовать свое колено в том месте, где он ударился о землю, но этого недостаточно. Его бормотание усиливается, пока не становится почти связным. — О, мой мальчик, — стонет Гаюс. Он всегда упрекал Мерлина за то, что он недостаточно осторожен, глуп. Но такой реакции он еще не видел. — Откуда это пошло? Мерлин точно знает, что он имеет в виду, но пожимает плечами, не зная, что сказать. — Думаю, это был просто… плохой день, — тихо бормочет он. "Что она…она…что она говорила…как…что…о чем же она…" Мерлин умоляет себя вспомнить… пытается… Из-за паники он с трудом вспоминает видение матери, держащей его маленькие ручки перед ним. Она берет одну руку, затем другую и делает круги вокруг них кулаком, словно обматывая его невидимой лентой. «Сворачивай, сворачивай, сворачивай внутри», — четко поет она, пытаясь заставить его заучить. — «Храни свою особенность и плыви по течению реки». «Сворачивай, сворачивай, сворачивай внутри», — поет маленький Мерлин своим тихим скрипучим голоском, стремясь угодить. — ...храни свою особенность и плыви по течению реки, — заканчивает старший Мерлин, восстанавливая контроль над голосом и рывками повторяя движения сам. Его глаза немного расслабляются, щурясь менее яростно, но оставаясь прикрытыми. — Сворачивай, сворачивай, сворачивай внутри, храни свою особенность и плыви по течению реки. Он сидит там, раскачиваясь, повторяя строки снова и снова, пока снова не слышит. Пока пульс леса не стихает и растения не перестанут требовать его внимания. Мерлин замыкается в себе. Он выглядит жалким на свету, повторяя дурацкую детскую песенку, чтобы держать себя в руках, чахлыми движениями собирая части себя, выпадающие из швов, немелодично бормоча себе под нос... он не хочет, чтобы его видели таким. Они заслуживают лучшего, чем это. Никто ничего не говорит. Никто не смотрит на него. Его мать сжимает его руку, но он все еще чувствует себя неудачником. Затем Гавейн встречается с ним взглядом из затененного угла. Гавейн всегда видел его в самые тяжелые времена. Это всегда был Гавейн. Мерлин не мог сохранить свой образ в глазах Гавейна, но тот все равно никогда не смотрел на него по-другому, так что это не имело значения. Это не имеет значения. Мерлин с благодарностью принимает напоминание и именно это помогает ему пережить следующие несколько минут молчания и хныканья. — Что это было? — спрашивает Моргана в тишине. — Перенасыщение магией? — Не знаю, — с сожалением признается Мерлин. — Я… я не знаю. И в этом была вся суть, не так ли? Были нормальные люди и были маги, но никого похожего на Мерлина. Ничто не влияло на мир так случайно как делал он. Некуда было обратиться, не было стандарта, которого нужно было придерживаться, не было по умолчанию чего-то, чего не должно было существовать — что не имело права на существование. Мерлин был недосмотром, ошибкой. Монстром. Когда Мерлин наконец открывает глаза, они чисты. Никто не зовет охрану. Он должен выбраться отсюда. Он не может позволить себе сидеть на собственном месте преступления ни секунды. Мерлин, спотыкаясь, встает на ноги, вокруг него падают лепестки, он все еще сжимает руки, но вскрикивает, когда его левая нога подгибается, колено сокрушено в безумном стремлении ранить себя. Он опирается на дерево, которое находится достаточно близко, чтобы держаться, проверяя себя и находя способ двигаться, не перегружая ногу. Это болезненная прогулка домой. Однако Мерлин не проходит ее в одиночку. В какой-то момент он останавливается, и непонятно почему, но если проследить за его взглядом, то можно различить скрюченную фигуру маленького бурого соловья, с раздавленным под странным углом крылом. Его почти невозможно увидеть на фоне листьев, того же цвета, что перья, но Мерлин никогда не видел всё через обычную призму, и соловей очевиден ему как божий день. Ему требуется некоторое время, чтобы нагнуться, каким бы ни было его колено, и это вырывает у него несколько болезненных стонов и скованных выражений, но он полон решимости. В конце концов, он очень осторожно берет птичку в руки, ощупывая ее, прикасаясь, как если бы измерял ее температуру без каких-либо средств. Он чувствует ее маленькое сердце. Она жива. Он прижимает ее к своему сердцу и пытается шагать немного менее резко, чтобы не причинить ей боль, и продолжает свой путь. Гавейн издает звук, который вырывается прямо из его сердца. Моргана насмехается над чем-то, что является чистым недоверием. Она не понимает. Она не понимает. — Мерлин… — с благоговением шепчет Перси. Мерлин вопросительно смотрит на него, но не дожидается ответа. Артур размягчается, как масло на солнце, и все, что его интересует, это к а к Мерлин приносит ее Гаюсу, и только после того, как тот провел полный осмотр и определил, что у нее сломано крыло, прописал ей (мягкий) мазок липкого бальзама, он упоминает, что, возможно, тоже нуждается в его услугах. За это он получает озабоченный шлепок по голове, Гаюс суетится о том, как долго он напрягал ногу и что теперь он должен заботиться о себе лучше, глупый мальчишка. Мерлин обменивается с птицей усталым, но ласковым взглядом, словно говоря «добро пожаловать в мой мир». Гаюс усмехается чему-то с облегчением и нежностью, весь выжатый. -~о~- В другой день Мерлин пыхтит рядом с Артуром, совершенно непринужденно сидящим верхом на Лламрее, которая делает всю работу за него. Мерлин пытается замаскировать свою хромоту, преувеличивая неровности земли и играя на своем истощении, не отставая от придурка. Это не так сложно. Слава всему святому, Артур продвигается медленно ради него, но это все равно скорее борьба. — Что!? Ты заставляешь его ходить! — Гвен сразу бросается на Артура. — Я не сказал ему, Гвен, — уверяет Мерлин. Она поворачивает к нему голову. Другие тоже оборачиваются. — Почему, черт возьми, нет? — требует Элиан. Мерлин пожимает плечами, чувствуя себя неловко из-за такого внимания, особенно когда у него нет хорошего ответа. — Просто… стараюсь не привлекать к себе внимания, — неуверенно говорит он. Для него это имеет смысл, но вслух звучит не очень хорошо. — Ты можешь привлечь внимание, если необходима помощь, - недоверчиво усмехается Гавейн. — Мне просто нравится быть самому по себе. Так э-э... — Безопаснее, — заканчивает Хунит понимающим тоном. Он кивает, обмениваясь взглядами с ней. — Прошу прощения? — спрашивает Артур так вежливо, как только может. Она посылает ему извиняющийся, но твердый взгляд: — Вы не поймете, сир. С учетом того, как вырос Мерлин, любое внимание может означать разницу между жизнью и смертью. Для него это не было естественным, но он сделал все возможное, и я… я… Господь знает. Я не была той матерью, которую он заслуживал, и я поступила неправильно, но не вините в этом Мерлина. Вы можете винить меня. — Мам, это смешно, если бы Судьба решила, что я заслуживаю какую-то другую мать, я бы отослал ее обратно. Ты сделала все и даже больше. — Я боюсь, что это может быть моя вина, если честно, — вздыхает Гаюс. — Мне и тебе это повторить? Я вполне способен наделать свои собственные ошибки и приползти домой, чтобы пожаловаться, этого должно быть достаточно. Гаюс смеется, Хунит тоже. Действительно, думает Мерлин, эти двое такие смешные. Артур несколько раз переводит взгляд с Мерлина на дорогу, его лицо остается непроницаемым. Трудно сказать, понял ли он, что что-то не так или нет. У этих двоих всегда были… чувства, когда дело касалось другого, как бы неправильно они их не интерпретировали. — Почему ты хромаешь? — требует он. — Я не хромаю. Артур поднимает бровь. — Я… — Мерлин сдерживает шипение. — У меня в голове застряла песня. — Что за песня? — Ивовая дева. — Нет. — Что? Да. — Нет, но хорошая попытка. Когда ты поешь её, твои шаги становятся быстрее. Мерлин слишком утомлен этим болезненным, напряженным шагом, чтобы даже придумать ложь получше. — На самом деле это застольная песня, отвали! — Тогда бы ты прыгал выше и иногда даже скакал. Не меняй тему, что случилось? Мерлин качает головой и, наконец, смотрит на Артура с защитным лицом, но в то же время изумленным. — Ты действительно обращаешь внимание, — разочарованно выдыхает он, словно злясь на Артура за это. Затем его глаза сужаются, и что-то вспыхивает в их глубине. Артур торжествующе отводит взгляд, но Мерлин с ним еще не закончил: — Ты не знаешь о… — Да, Мерлин, о чем бы ты ни говорил, я гарантирую, что знаю. Лицо Мерлина проясняется, когда на него накатывает облегчение, уверенный, что Артур определенно не знает. — Верно, — Мерлин ищет что-нибудь еще, чтобы отвлечь Артура. — Почему бы тебе не дать мне лошадь? Как он и надеялся, Артур закатывает глаза, выглядя гораздо менее озабоченным: — Боже, Мерлин, ты когда-нибудь заткнешься насчет лошади? — Гвен завела лошадь. — Гвен — леди. Ты же ленивый бездельник. Мерлин злобно смотрит на затылок Артура: — В следующий раз я не буду проверять твою еду на яд. Артур почти останавливается. Его глаза удивленно смотрят на ворчащего слугу: — Ты проверяешь мою еду на наличие яда? Мерлин даже не смотрит на него, утвердительно отмахиваясь. — Мерлин, это может убить тебя. Мерлин недоверчиво смотрит на него: — Да неужели? Никогда раньше так не думал. Хорошо, больше я не буду этого делать. Перси фыркает. И просто назло ему Мерлин нецелесообразно топает вперед, насколько можно топать с хромотой. Через час Артур поймал не менее четырех кроликов и двух фазанов. Мерлин чувствовал каждую стрелу, вонзившуюся в бьющееся сердце, каждый изгиб тонкой, покрытой перьями шеи. Теперь их крошечные тела качаются в его рюкзаке — в конце концов, он там, чтобы нести добычу. Мерлин чувствует себя плохо. — О, Мерлин, — вздыхает Хунит, точно понимая, как сильно это, должно быть, причиняло ему боль. — Я привык, — тихо напевает он ей себе под нос, надеясь ее успокоить. — Что с тобой не так ? — весело спрашивает Артур с широкой улыбкой на лице. На этот раз Мерлин не может поддержать его. — Этой ночью мы хорошо едим! — Ты хорошо ешь каждую ночь, — резко парирует Мерлин, шагая вперед, чтобы увеличить дистанцию между ними. — Когда «быть смелым» стало означать «быть терпимым»? — спрашивает он себя под нос. — Хорошо сказано, — серьезно констатирует Гавейн. — Я стараюсь держаться этого, — уверяет его Мерлин так же серьезно. Иногда он думает, что это было единственное, что мешало ему стать Морганой. По их возвращении Мерлин проходит мимо конюха. При дальнейшем осмотре на правой стороне его груди обнаруживается синяк в форме отпечатка копыта. — Это чертова сумасшедшая лошадь, — сообщает он Мерлину, помогая ему подняться к Гаюсу. — Никогда не встречал таких, как прежде. Он демон. — Борьба за свою свободу сделает тебя таким, — благосклонно бормочет Мерлин в ответ. Мерлин предлагает остаться и помочь, но Гаюс бросает взгляд на его лицо и мертвых животных, которых он все еще несет, и отсылает его. Он берет этих животных на кухню, как и должен. Он должен передать их Куки, но он понятия не имеет, что будет делать после этого. У него, вероятно, есть тысяча вещей, которые он всегда делает, но он чувствует себя слишком потерянным, чтобы думать о чем-то прямо сейчас. Однако вместо того, чтобы просто взять их, Куки возвращает фазана. Может быть, она видит что-то в его лице. — Разделай его, — приказывает она. Мерлин быстро справляется с задачами, которые она ему дает, пока они знакомы ему. Раньше он помогал своей маме, но она никогда не заставляла его оставаться на время худших моментов — он кричал что-то ужасное каждый раз, когда кто-то умирал, прежде чем он вообще научился говорить. Обычно она чувстовала это раньше, чем видела: когда Мерлин заливался слезами, а она не готовила ужин, через несколько минут кто-нибудь приходил и сообщал, что один из их соседей скончался. Так что Хунит никогда не позволяла ничему умирать в доме, даже если оно нужно было мертвым на обед, и Мерлин не плакал так сильно. Когда Куки протягивает ему нож и уговаривает разделать кролика, он делает паузу. — Ты не знал как? — удивленно спрашивает Элиан. Мерлин качает головой. Его мать избавила его от этого, потому что она была и остается матерью, которую он не заслуживал. Куки кладет одну из своих огромных мозолистых рук на его: — Это важно, Птичка. Убивая животное и не выполняя эту часть, ты являешься просто убийцей. Однако делая что-то с ней дальше, ты так же естественен, как и всё остальное в природе. Когда ты готовишь, ты уважаешь мясо, ты уважаешь животное и следишь за тем, чтобы оно имели значение в мире. Настолько естественно, насколько это возможно. Я покажу тебе. Она рассказывает ему о движениях, как аккуратно разрезать и откуда выходит кровь. И под ее руководством Мерлин находит это возможным. Альтернатива - просто оставить тело, и тогда это просто... убийство. Ни один из них не останавливается на разделке, поэтому она также рассказывает ему о готовке. Он нарезает морковь, а она объясняет, какие специи она добавляет, когда и почему, как это влияет на бульон и сколько времени потребуется на приготовление. Мерлин впитывает все это, как губка, задает вопросы и относится к этому так же серьезно, как к занятиям с Гаюсом. — Куки учила тебя?! — Артур задыхается. — Неудивительно, он такой хороший, — вслух понимает Леон. — О, спасибо, — мычит Мерлин. — Молодец, Мерлин, — тихо говорит Хунит своему сыну. Во время следующей охоты Мерлин наблюдает, как Артур убивает оленя. Когда он идет за ним, он бормочет небольшое «спасибо» над его телом и забирает его, выглядя немного менее зеленым, чем в прошлый раз, пытаясь предсказать, что Куки сделает с мясом. Может быть, если это не слишком затруднит ее, она сможет показать ему. Мерлин сейчас в своих покоях, копируя что-то в свой дневник, но не обычное письмо. У него на колене открыта волшебная книга, и он, кажется, выводит из нее символ с надписью «защита». Запомнив его, он стаскивает с пола нагрудник Артура. Он должен отполировать его. Мерлин неловко просовывает руку в одну из пройм. Он не видит своих рук, поэтому необходимо запомнить символ. Он делает это вслепую. Он закрывает глаза, обводя его, не глядя на внутреннюю часть брони, повторяя этот процесс со всеми частями Артура. В конце внутри есть небольшой символ, который более или менее соответствует рисунку на странице. Мерлин торжествующе сияет: — Ха-ха! Попробуй умереть с этим, придурок! Персиваль издает еще один из своих запатентованных звуков, который невозможно объяснить словами. Леон смеется в потолок своим искренним смехом. — Что, защитная магия? На моих доспехах? — спрашивает Артур. — Сейчас я намного лучше в этом. Мне пришлось выучить заклинание гламура только для того, чтобы скрыть все метки. Я знаю, что хорош, но ты мог бы чуть менее усердно стараться умереть. — Я обязательно сообщу врагам Камелота, что мне не позволено умереть в доспехах по приказу моего слуги. — Ценю это. Даже напишу им благодарственное письмо за понимание. — Мерлин, подойди и помоги! — голос Гаюса звучит из-за двери. Мерлин убирает вещи и выскакивает к нему. Очень квадратный мужчина осторожно прислонился к стене. У него короткие седеющие волосы и по-настоящему взволнованное выражение лица, вытягивающее его гранитные черты из их каменной резьбы. Рубашка снята и весь левый бок покрыт синяками. — Оооо, ай, — шипит Элиан. Брови Хунит озабоченно хмурятся. Мерлин подбегает, приподняв брови, готовясь помочь, чем может. Гаюс кладет немного пасты, чтобы растереть ее в руках: — Колин, что, черт возьми, случилось?! Колин болезненно вздыхает, когда Гаюс садится напротив него с тряпкой, смоченной чем-то. Он смотрит на Мерлина глазами, круглыми, как круги внутри ствола дерева. — Я не хотел иметь с этим ничего общего, Мерлин. Я слишком стар. Но этот чертов конь заставил Джаспера плакать, Мерлин. Плакать. — Конь? Какой конь? Тот самый?? — Точно. Гавейн откидывает голову назад и смеется. Элиан качает головой, когда она падает ему в руку. — Конь моего сердца, — нежно мычит Мерлин. — Гребаное наказание, — поправляет Артур. Мерлин согласно кивает. Это то, что он имел в виду. Мерлин приседает рядом с Колином, озабоченно щурясь: — Ты лучший наездник по эту сторону Эссетира, Колин, только не говори мне, что он одолел тебя. Колин стонет: — Может, я и наездник, но это не конь. Это монстр, Мерлин. Дьявол во плоти. — Теперь ты просто драматизируешь. — Э-э, нет, — не соглашается Лэнс. Колин горячо качает головой, широко распахнув глаза: — Я не боюсь ни человека, ни лошади, сынок. Но эта штука… она меня пугает, — шепчет он. Мерлин отстраняется, глядя на Колина так, будто тот сошел с ума. Это конь! То, как говорит Колин… слишком похоже на то, как говорили о нем суеверные жители деревни. Дитя дьявола. — Соберись, мужик. Если ты не сломаешь его, никто этого не сделает. Ты понимаешь меня? Они упокоят его, Колин. Убьют его. — Лучше он, чем я, — вот и все, что говорит старик. Глаза Мерлина расширяются: — Ты отпустил его, не так ли? Его сейчас схватят. — Что?! — Леон бросается вперед со своего места. Ланселот задыхается. Гвен произносит короткое «нет!». Синий — чертово наказание, но он член семьи. Колину стыдно. Мерлин роняет миску и выбегает за дверь. — Иди за ним, Мерлин! — вопит Гавейн, вскидывая кулак в воздух. Трое мужчин и столько же веревок изо всех сил пытаются вытащить коня-демона из середины загона, но он не идет. Он дико мотает головой, грива развевается, как знамя, бросая вызов каждому, кто посмеет посмотреть ему в глаза. Он кусает веревку, которая не попала в него, и стаскивает с ног одного из мальчишек-конюхов поменьше, отбрасывая его в сторону конюшни. Никто не может подойти ближе из-за его топающих копыт, удар которых вызывает дрожь в земле. — Да, вот так, так его! — кричит кто-то, бросая веревку и хватая арбалет, который протягивает ему слуга, прицеливаясь. — СТОЙТЕ! Двое из трёх так напуганы, что отпустили свои веревки, и без их поддержки третий тоже вынужден отпустить. Мерлин даже не похож на Мерлина. Его голос не просит, он приказывает. Мерлин шагает по площади так же, как и конь, который отреагировал на его громоподобное появление так же сильно, как и все остальные. Он понял, что это тот человек, на которого стоит обратить внимание, новый претендент, и смотрит на Мерлина с кипящей ненавистью и интригой. Странный мальчик вернулся и у него молнии в глазах. Мерлин не собирается останавливаться, подходя все ближе и ближе, мимо перепуганных конюхов и силачей, которые начинают кричать, чтобы остановить его, предупредить. Мерлин не останавливается. Он идет прямо к Синему, пока они не оказываются в дюйме друг от друга. — Уоу, уоу, эй- — Мерлин, подожди… — Отойди немного! Синий — семья. Но он также чертовски опасен. Вы не можете просто подойти к нему, они, как семья, знают это лучше, чем кто-либо другой. Ради одного человека Синий даже не удосуживается встать на дыбы. Он тяжело топает в своей первой и последней угрозе. Мерлин неумолимо приближается. Уши Синего навострились от удивления, и он посмотрел вниз, чувствуя, как дрожат собственные копыта. Синий не может принять решение драться или ускакать достаточно быстро, когда Мерлин бросается вперед и обхватывает руками его шею. Вокруг них раздается несколько вздохов, несколько человек в страхе взывают к Мерлину, уверенные, что он мертвец. Синий ведет себя очень, очень тихо. Единственный глаз широко раскрыт, дыхание нехарактерно трепетно. Он никогда раньше не встречал никого похожего на Мерлина. Возможно, более заметно то, что он никогда раньше не чувствовал объятий. — Я не боюсь тебя, — напевает Мерлин в шею Синего своим твердым, успокаивающим голосом, нежным, как ветерок. — Так что хватит. Я знаю, ты не хочешь умирать, поэтому тебе нужно успокоиться. Сорок шесть секунд они оба стоят, а Мерлин держит коня-демона, который остается неподвижным, как смерть. Вся толпа наблюдает за ними. Наконец Мерлин отстраняется, продолжая смотреть ему в глаза. Синий отвечает на его взгляд с крайним подозрением, все его чувства направлены на Мерлина. Мерлин задумчиво оглядывается, что-то вспыхивает в его глазах, когда у него появляется идея, его губы озорно изгибаются. — Ты не хочешь быть под человеком, не так ли? —спрашивает он. Синий фыркает. — А у меня нет лошади, — говорит Мерлин, широко улыбаясь. — Хочешь пойти нарушить правила?