Фёдор Логвинов:
«Отъебись от меня, пьяное животное.»
«Только по синьке писать можешь.»
«Забудь мой номер блять.»
Ауч. Удар под дых. Андрей чувствует, как обида вновь закрадывается в его хрустальное сердце и в горле комком собирается отвращение. Плакать не хочется. Внутри — омерзительно пусто. В момент хочет сорваться и написать — «Почему. Почему я тебе не нужен. За что ты так со мной, я же люблю тебя, Федя.» Перечитывает еще раз. Нет. Не хочет ничего писать. Хочет разъебать свой новенький айфон об стену. Фёдор, наверное, его ненавидит. Оглушающе звенит пустой стакан, с ударом поставленный на барную стойку. Да, мне повторить. Следом шёл сет из шотов — и Серафим, любезно согласившийся составить ему компанию в этот отвратный вечер. Идёт тяжело — он явно перепил, но ему уже всё равно. Пусть хоть оставят спать на полу у барной стойки в собственной блевоте, ему просто поебать. — Любовь — хуйня ебаная, Фимочка! — с отчаянной улыбкой восклицает Федорович, поднимая очередную рюмку, и Сидорин, конечно же, молча соглашается с ним. Грустно ухмыляется, чокается и глотает обжигающее пойло. Правда, твоя любовь к нему, Андрей, — хуйня. Пора завязывать. Читается по глазам. Андрей знает, что каждый из его свиты будет рад, когда всё закончится — потому что им он нужен только переломанный к хуям, от отчаяния готовый на всё. Красивая смерть пригвождённой иглой бабочки. Трепыхается в болезненных конвульсиях, перед последним взмахом узорчатых крыльев, и все смотрят, но никто не поможет. Спасение утопающих дело рук самих утопающих, не так ли? /// Андрей тянется с поцелуем — потому что теперь ему плевать, кого целовать. Сидорин теряется в моменте, но всё-таки отвечает и берёт инициативу на себя. Лезет языком, лапает везде, куда только дотянутся его жадные до тела Андрея руки. Какое у тебя животное желание — думает Федорович, когда пальцы сжимаются на бёдрах. Возбуждение подступает механически — не может не реагировать на мокрые следы на шее, на невесомые касания к тазобедренной кости и тяжести тела, придавливающего его к стене, на то, что Серафим так его хочет. А Андрей хочет свести его с ума — чтоб не оставить шанса не смотреть на то, как Федорович будет сжигать себя в пепел — поэтому опускается на колени. Андрей знает, что он будет ненавидеть себя и считать главным предателем, но своими изящными длинными пальцами всё равно тянется к ширинке. Улыбается и томно смотрит в глаза, пока Серафим стонет от прикосновений к затвердевшему члену. Пока лишь через ткань боксеров — что же будет, когда он ощутит на горячей плоти холод его переливающихся колец? И конечно же ему всё равно на Сидорина, как и на Юру, и Федю или на любого другого, кто попадётся на его крючок. Но так хотелось почувствовать, что тебя любят хотя бы на пару часов. Что кому-то нужно хотя бы твое тело. А Фёдору теперь не был нужен сам Андрей в целом, но осознание этого каждый раз ранило настолько, что он всеми силами пытался бежать от этих мыслей. Ведь когда-то ты сходил с ума по мне также, как все они — и это было взаимно. Интересно, как бы отреагировал Фёдор, если бы увидел, как покрасневшие губы обхватывают головку, а разноцветные глаза смотрят снизу так мутно и послушно. Не на него. Приревновал бы, разозлился или, может, с отвращением назвал Андрея последней блядью? А может, ему бы и на это было всё равно. Даже сейчас думает о Фёдоре. Опускает взгляд. Конечно, Серафим видит безучастный взгляд Андрея — сосет красиво, но думает совсем не о нём. Режет по сердцу обидой. Раздражала эта его нездоровая привязанность к Логвинову. Даже не трахнешь нормально. Сидорин сжимает выжженные краской пряди и грубо пихается к горло, пытаясь привлечь на себя внимание, вызвать хоть какие-то эмоции. Андрей давится — тут же расхлопывает мокрые глаза и поднимает их на Серафима. Поддатливый блеск — даже не возражает на такое пренебрежительное отношение. Красиво — думает Серафим, возвращая Андрея в реальность. Вот теперь — хорошо. Выебистая натура Андрея требовала дать понять, что Сидорин ахуел, но нет, не сегодня, в этот раз он согласится, прогнется, сыграет по правилам Серафима. Пусть ощутит эту иллюзорную власть над Андреем, так будет проще привязать марионетку на ниточки. Андрей думает, что хочет, чтобы на его месте стоял Фёдор. Хочет ощущать его руки на волосах и слышать его стоны. Он ведь любил, когда Федор с ним так… Через эту нарочитую грубость будто можно было во всей красе прочувствовать его самого, поэтому Андрей часто намеренно нарывался, чтобы в итоге Логвинов был резче, жестче, чтоб кусал его шею и сжимал ягодицы до синяков, чтобы давал понять, что не будет плясать под его дудку. Возможно, если закрыть глаза и растворится в спиртной истоме… Воображение с удовольствием подкидывает кадры из прошлого, когда ещё можно было ничего не представлять, а видеть наяву. Насаживается ртом так глубоко, как только может. Андрей слышит Серафима и до боли сжимает пальцы на бедрах. Сука, замолчи, не стони, это возвращает меня в реальность. Просто заткнись. Рука на макушке ослабляет хватку и Серафим со всей нежностью, на которую только способен, проводит ею по щеке Андрея. Заворожен этой картиной, просто тащится от происходящего. Поверил, что Федорович старается для него, а не для выдуманного образа в голове. Андрей усмехается про себя. Так смешно, что он способен заставить идти на поводу у себя любого. Кого угодно — но не так жизненно необходимого ему Фёдора.