Стеклянный мальчик

Порой Гарри кажется, что он застрял в одном из тех кошмаров, что на него через шрам насылает Волдеморт. Или что Хогвартс превратился в один большой боггарт, против которого бессилен любой Ридикулус. Всё начинается в поезде. Заведённый плохим предчувствием от сцены в «Боргин и Бэркес», Гарри пытается донести своё беспокойство до Рона и Гермионы — довольно прямолинейно, да, ведь он совсем не силён в риторике, не говоря уже про тонкую науку иносказаний и намёков, поэтому вываливает правду как есть — но друзья лишь беспечно отмахиваются от него, оставляя наедине с разъедающей душу тревогой. Использовать ссору как повод пойти прогуляться, чтобы украдкой понаблюдать за Драко, так по-слизерински. Кинуть в вагон дымный порох и спрятаться под мантией-невидимкой на багажной полке — в духе Гриффиндора. Подслушивать, конечно, некрасиво, но Гарри сейчас не до высоких моральных принципов: всё, что его сейчас интересует, — это Драко. Тот, затянутый в чёрное, как в доспехи, потрясающе красивый и умопомрачительно чужой, что-то пренебрежительно-злобно шипит насчёт школы, намекает на какие-то далеко идущие планы, и Гарри они совершенно не нравятся! Потому что Драко тогда не будет в Хогвартсе. Умом он понимает, что так безопаснее — подальше от Англии, подальше от Волдеморта — но сердце отчаянно против: они не смогут хотя бы видеться, хотя бы украдкой касаться друг друга, случайно столкнувшись в коридоре. Неопределённость разрывает его на части, и Гарри, повинуясь внезапному импульсу, специально задевает сумку рядом с собой на полке, чтобы привлечь внимание Драко. Он просто хочет — впервые нормально! — поговорить, тем более что здесь и сейчас им никто не помешает. Но Драко всё решает за него: оглушает Петрификусом, прицельно бьёт каблуком ярко начищенной туфли по лицу, ломая нос, злобно шипит, набрасывая на закоченевшее тело мантию-невидимку: — Это тебе за моего отца, Поттер! Возвращайся в Лондон! Гарри почти не обижается — понятно же, что Драко снова играет в шарады, словно опасается, что кто-то всё же может их подслушать, да ещё и способ донести до него нужную информацию придумал — закачаешься! Гермиона о таком рассказывала, как под пытками заставляют людей запомнить что-то важное (спасибо, Мерлин, что родители с детства привили их умной подруге принципы гуманизма и она не применяет к ним подобные варварские методы!). Вот и Гарри теперь помнит: тепло деревянного пола вагона, запах машинной смазки, затихающий гул уходящих учеников, боль в сломанном носе, пару жёстко брошенных фраз. Гарри думает о них на ужине, вяло отмахиваясь от обеспокоенных его видом друзей, осторожно перебирает, как драгоценные жемчужины, спрятавшись наконец от всех за бархатным пологом кровати: что же Драко хотел ему сказать?! Лондон… школа… Люциус… Волдеморт! Накрывает острым чувством дежа-вю: почти как Добби на втором курсе. Значит, в Хогвартсе опять случится что-то страшное. И как после этого он может остаться в стороне? А если пострадает его Стеклянный мальчик? Нет, теперь он точно никуда не поедет, пусть ему хоть все кости переломают! Следить за Драко как дышать: наблюдать украдкой через плечо Гермионы — в Большом зале; прислушиваться, ловя каждое слово, пропуская объяснения учителей — на уроках; следить, умирая от невозможности быть рядом — осторожно прижимая пальцем точку с его именем на карте Мародёров. Оттого так легко замечаются чуть дрожащие руки, странная хрипота в тихом голосе, горькое отчаяние в уголках обкусанных губ. Гарри видит, чувствует, знает: его Стеклянный мальчик наполняется чернотой. Она клубится внутри, плотная, страшная, щерит зубы в ядовитом оскале, покрывая некогда прозрачные, как слеза, стенки жирными хлопьями сажи. Её нужно уничтожить. Стереть с лица земли, отправить в чёртов маггловский ад, на Луну, в другую вселенную — куда угодно, лишь бы оттуда она не достала Драко своими мерзкими щупальцами. Но времени, как назло, нет даже на то, чтобы просто нормально вздохнуть: его с дополнительными занятиями постоянно дёргают то Снейп, то Дамблдор, то проникающий в сны Волдеморт, то брат и сестра Уизли, сверхмеры озабоченные квиддичем. Так что когда предоставляется шанс узнать наконец правду из первых рук — о, Гарри многое бы мог рассказать, что хотел бы сделать с этими руками! — он не намерен ждать ни секунды. Но Гарри совсем не готов к тому, что ждёт его в заброшенном туалете на третьем этаже. Драко плачет. Худые острые плечи сотрясаются, как в ознобе, тонкие длинные пальцы судорожно цепляются за облезлую раковину, крупные слёзы катятся по осунувшемуся, серому от недосыпа и тревог лицу. Драко плачет — и Гарри раскалывается вместе с ним на части: он опоздал! Тьма убивает его мальчика — прямо сейчас, прямо в эту минуту!.. Палочка, будто живая, сама прыгает в руку. Драко опережает его буквально на секунду. «Не смей вмешиваться, Поттер!» — плюется каменной крошкой разнесённая Редукто стена. «Я могу… я хочу помочь!» — скалится острыми осколками разбитое зеркало. «Поздно, Поттер, уже поздно…» — журчит под ногами ледяная вода, вымораживая душу отчаянием. Дышать становится невыносимо больно, словно воздух наполнен не живительным кислородом, а мельчайшим стеклянным крошевом. В голове бухает, картинка перед глазами плывёт, то и дело норовя схлопнуться проколотым воздушным шариком. Руки с трудом удерживают палочку, Гарри сильнее сжимает закоченевшие пальцы, и это неожиданно заставляет мозг работать. «Сектумсемпра. От врагов», — всплывает в памяти страница из учебника Принца-полукровки. Ну, конечно! Ведь Тьма — его враг, их враг, значит, заклинание должно сработать. После грохота, хлюпанья и звона тишина кажется почти зловещей. Гарри делает несколько неуверенных шагов, огибая угол, за которым прятался, и застывает соляным столбом. Он будто снова оказался в доме на Тисовой, только вместо гостиной — разнесённый в щепки туалет, тётю Петунию замещает Плакса Миртл, а пушистый ковёр на полу — ярко-алая кровь. Кровь его Стеклянного мальчика. «Нет. Нет-нет-нет! Всё должно быть не так!» — хочет закричать Гарри, но из горла вылетает лишь какой-то надтреснутый сип. Профессор Снейп в развевающейся чёрной мантии похож на карающего Ангела милосердия — грозен и ужасающе точен в быстрых скупых движениях палочкой, залечивающей страшные раны. И Гарри как никогда рад его видеть. Он не обижается ни на холодный приказной тон, ни на бесконечные отработки, наложенные профессором, — за исцеление Драко можно простить даже пожирательское прошлое. Сердечная благодарность переходит в бесконечную глубокую признательность, когда на Астрономической башне с палочки Снейпа срывается зелёная Авада. Дамблдора по-человечески жаль, но у них тут — на минуточку! — идёт война, а свои приоритеты Гарри уже давно расставил. Ему ли, неотёсанному сыну горшечника, бояться грязи и крови? Надо — пойдёт по головам, собственными руками придушит красноглазого урода, перероет всю Англию в поисках крестражей, но больше не позволит даже малейшему пятнышку замарать его Стеклянного мальчика. Ноги с лёгкостью пересчитывают ступеньки Астрономической башни, стучат по каменным плитам холла, утопают в молодой травке, уже густо укрывшей холмы вокруг замка. Он бежит за Пожирателями до тех пор, пока не теряет светловолосую макушку среди деревьев Запретного леса — и не напарывается на палочку Снейпа, упёршуюся ему в грудь. Дождь холодными каплями колет лицо и шею, покрывает мутными разводами очки. Под лопаткой зудит от впившегося туда мелкого камушка, дёргает ушибленное колено, всё тело ноет — у профессора и так рука тяжёлая, а про заклинания и говорить нечего. Но на душе — в противовес погоде и страшным событиям прошедшей ночи — спокойно и тихо: Драко пока не в безопасности, но рядом с ним есть те, кто сможет его защитить. Гарри поднимается и, запинаясь, бредёт к замку. На востоке медленно бледнеет небо.