***
— Убей меня, Аарон, — шептала Адель, вымученно, даже болезненно улыбаясь. — Я так больше не могу. — Ты просишь слишком многого, — с грустью глядя на нее, сказал я, не шелохнувшись с места. — Убей меня, — попросила она чуть громче. Маленькая кухня. Темнота, тишина. Адель подняла меня с постели под предлогом того, что ей срочно нужно выпить воды, а на кухне в очередной раз гуляют «тени». Обычно я не поддавался на такие провокации, зная, что она будет в очередной раз умолять меня о смерти, но сегодня во мне что-то сломалось и я покорно встал, следуя за ней. — Ты безумна, — я попытался схватить жену за руку и усадить к себе на колени. Обычно это работало, чтобы хоть как-то успокоить голоса в ее голове. — Я не могу больше! — она вырвала ладонь, схватившись за вилку, некстати лежащую на столешнице позади нее. — Я мучаюсь, мучаю тебя. — Ты выпила те голубые таблетки сегодня? — чеканил я спокойно, не выдавая лишние эмоции, но при этом не сводя глаз с вилки, зажатой в руке. — Они не помогают! Этот очередной врач — просто шарлатан! — выкрикнула она, разрезая ночную тишину квартиры. — Адель, — позвал я, поднимаясь к ней навстречу, хотя чтобы достичь ее, мне нужно было каких-то три маленьких шага. — Вернись ко мне. — Убей меня, я ненавижу тебя! — в сердцах крикнула она. Красивое лицо превратилось в злобную гримасу. — Нет, — произнес я достаточно отчетливо. Холодная сталь воткнулась в нежную кожу. Фонтаном брызнула ярко-алая кровь, окропляя все вокруг. Она упала в ту же секунду, как я кинулся к ней, зачем-то вынул вилку из ее шеи. Адель холодела. Она не кричала. Не плакала. Лишь уставилась на меня стеклянным взглядом, в котором читалось лишь чистое животное безумие. И совершенно никакой остаточной любви ко мне. Она умирала у меня на глазах, но все, что я чувствовал — слепое освобождение, будто груз рухнул с плеч, и мне больше не нужно его тащить на собственном горбу. Я свободен. Адель сделала это сама, лишив меня мук совести и тихой, практически шепчущей мольбы за свое упокоение. Она лишила меня возможности пострадать, выплакать свое горе, потому что все, что я мог, я уже отдал. Год я переваривал ее страшнейший диагноз, а еще год боролся с ним, как со страшным змеем, пожирающим ее изнутри и вытягивающим на волю все внутренности. И любви потому и не осталось, только осознание того, что она теперь в лучшем мире, что вышла на свет из темного тоннеля. И те самые голоса в голове наконец утихомирились. Я не спеша вызвал скорую. Торопиться будто бы и не хотелось. Казалось, что последнее, что я мог подарить Адель — это ту самую смерть, которую она так долго желала. Мне нужно было выждать, осознать, что она действительно умерла, и даже когда медики уже приехали и констатировали смерть, в груди все равно было то самое странное чувство, будто она сейчас встанет и начнет снова требовать от меня прибить ее до конца. Но нет. Холодное посиневшее тело покоилось на носилках, а длинные рыжие волосы разметались по лицу, навсегда закрыв от меня тот самый остекленевший взгляд. В квартире резко запахло смертью. Полиция прибыла буквально следом за скорой. Офицеры, торопясь, обошли всю квартиру, долго о чем-то совещались, долго задавая мне одни и те же вопросы. Я отвечал неохотно, не стремясь поддерживать длинные задушевные беседы в четвертом часу утра. Меня тянуло выпить, а потом отчаянно проблеваться, чтобы вышло все то дерьмо, что я испытал сейчас. — Мистер Хилл, мы вынуждены отвезти вас в участок. Вас подозревают в доведении до самоубийства, — с каждым новым словом сердце все больше рушилось, отрывая от себя огромные куски. — Вы имеете право хранить молчание до прибытия государственного адвоката. Холодная сталь отрезвляюще обожгла запястья. И тут я, наконец, понял, что Адель даже на том свете в очередной раз разрушила мою хрупкую жизнь.***
Повинуясь внезапному порыву, я распахнул скрипучую калитку и мрачно оглядел белую обшарпанную дверь бывшего дома Сары. Шанс на то, что она сбежала именно сюда, был довольно призрачным, но проверить стоило. Поднявшись по крыльцу, я смело повернул ручку двери, оказавшись в темной, пахнущей затхлостью, гостиной, на ощупь пробрался к дивану, включая низенький торшер. Никакого эффекта не последовало. Сквозь занавешенные окна пробивался слабый уличный свет, отбрасываемый фонарями, и когда мои глаза чуть-чуть привыкли, я разглядел пустующую кухню, покрытую приличным слоем пыли. На что я, собственно, надеялся? Поднявшись на второй этаж дома, я толкнул дверь в комнату Сары. Здесь ничего не изменилось с момента, как мы вместе покинули эту комнату. Я вспомнил, как трогательно она сжимала игрушку в виде медвежонка, с какой спешкой собирала вещи, желая поскорее сбежать из дома, ставшим ее личной темницей. Она здесь явно не появлялась. Побродив по ночным кварталам, я, наконец, вернулся домой и, не раздеваясь, завалился в постель. Я сбегал от собственных мыслей, сбегал от осознания, что Сары наверняка уже нет в живых. Звонить в полицию и заявлять о пропаже? Взаимодействовать с легавыми — последнее, что мне хотелось, учитывая ложную статью и сырые холодные стены тюрьмы, до сих пор не выходящие у меня из памяти. Я не знал, что делать, не знал, где искать ее дальше, и жива ли она вообще. Руки опускались: казалось, я затеял все это зря, ведомый безумными идеями Вишни и его спекуляциями. Впервые после возвращения мне вновь захотелось уехать, чтобы забыть ее и будто бы начать все с чистого листа. Мне сложно ответить самому себе, люблю ли я Сару. Определенно была какая-то искра, но я все списывал на то, что помогаю ей, чтобы искупиться. Будто все то, что я не додал Адель, я отдавал теперь Саре, и от этого становилось как-то легче. Во всяком случае, удавка вины на шее ослабевала. Любил ли я когда-нибудь Адель? Любил, в самом начале, когда она ворвалась в мою грешную жизнь рыжем вихрем, сразу же унося в такое буйство эмоций, что голова шла кругом. Она любила меня, так отчаянно, не требуя ничего взамен. Лишь потом я узнал, что это одно из проявлений ее болезни. Когда карты раскрылись, я увидел совершенно другую картину: жена теперь казалась сущим демоном, разговаривающим со своими голосами в голове, боящимся выходить из дома, самостоятельно ходить в ванную. Голоса в ее голове не умолкали даже после того, как мы сменили пятерых врачей. Наоборот, становилось все только хуже. Ей говорили, что она должна умереть. Она просила меня об этом в любую свободную минуту, превращая мою жизнь в такой же сущий кошмар наяву, какой была и ее собственная. Я жалел ее. Поначалу, когда диагноз только поставили, я подолгу гладил ее рыжие спутанные волосы, шептал на ухо нежности, чтобы хоть как-то переключить внимание на себя, но она лишь цепенела у меня на коленях, беззвучно плача. От былой ласки, нежности и заботы не осталось ни следа. Мне будто бы подменили жену. Я больше никогда не видел, как она смеется или искренне плачет. Целых два года мы боролись с болезнью. Все знакомые говорили мне, что я идиот, что мне нужно сдать ее в психушку и на время забыть ее, навещая раз в год. Но я не мог. Не поднималась рука, хотя сейчас, наверное, я бы так смог поступить. Пройдя все круги ада, после ее самоубийства, оставшись без денег и лишенный свободы, я возненавидел ее еще больше. Я почти был уверен, что дело против меня целиком и полностью сфабриковал ее отец, до последнего не желавший верить в то, что дочь больна. У меня не было шансов отстоять свое право в суде, как и не было возможности оплачивать нормального адвоката, пользуясь услугами государственного, который все больше топил меня. Поэтому я боялся вновь влюбиться. Я боялся, что снова обожгусь. Но когда эти чистые голубые глаза Сары смотрели на меня так по-детски, с добротой и наивностью, я растворялся. Определенно. Она нравилась мне, и ее хотелось безбожно защищать от всех на свете. Какой же ты дурак, Хилл. Сам все испортил. Сны снились яркие. В одном из них я все-таки добрался до Сары, почти протянув ей руку, но в последний момент резкий порыв ветра подхватил ее, унося как Элли из Волшебника Изумрудного города. В другом — я бился как настоящий гладиатор с полчищем различной нечисти, но меня смертельно ранили прямо на поле битвы. Остальные запомнились мне хуже, и буквально через пару минут после пробуждения забылись насовсем. Оставаться дома не хотелось. Я думал над тем, чтобы объехать ближайшие к Сентфору места, побродить по местному лесу. Но мысль о том, что я могу наткнуться на ее труп, не давала мне покоя. Не хотелось вновь видеть любимого человека посиневшим и с окоченевшими конечностями. А учитывая, сколько прошло времени — с признаками разложения. Приготовив завтрак и съев его в гордом одиночестве, я долго смотрел на пустующий стул, где так любила сидеть Сара, поджав под себя ноги, чтобы не казаться такой маленькой и хрупкой. Я даже вновь обыскал комнату, надеясь найти хоть какую-нибудь записку, но все было тщетно. У меня снова и снова опускались руки, я не мог найти себе место. Теплилась надежда, что она еще жива, мне хотелось в это верить. Накинув на плечи куртку, я уже было готовился спустится вниз, как вдруг на столике у телевизора неожиданно зазвонил телефон. Стремглав бросившись к нему, я в ту же секунду схватил трубку, прижав ее к уху. — Алло, — с трудом пробормотал я, откашлявшись. — Добрый день. Могу я услышать Сару О’Нил? — раздался бодрый женский голос в трубке. — К сожалению, нет, — тихо ответил я, разочарованно вздыхая. — Она оставила этот телефон, когда выписывалась, — спешно проговорила женщина. — Простите, я не представилась, меня зовут доктор Норберг, я звоню вам из Сентфорской больницы. Я неправильно набрала номер? — Думаю, правильно. Просто Сары сейчас… нет. — Ох, понятно, — на том конце облегченно вздохнули. — Передайте ей, что в палате остались кое-какие ее вещи, и их следует забрать. С двух до семи. — А если я сам заеду? — отчего-то меня забили крупные мурашки, проскользившие волной по спине. — Что ж, там все равно ничего ценного, так что, я думаю, вы сможете сделать это самостоятельно, — доктор Норберг усмехнулась в трубку. — До свидания. Она отключилась. В трубке послышались короткие гудки. С грохотом положив трубку на место, я сел в кресло, задумчиво тряся ногой, будто нервничая перед чем-то. Вдруг в этих самых вещах я найду какую-нибудь зацепку, где ее можно искать? Я должен делать это, пока лицом к лицу не встречусь с ее трупом. Иначе, я сам себе никогда не прощу. Мне тоже нужен шанс на искупление. Бог, если ты слышишь меня, дай мне шанс отыскать ее живой и невредимой.