А шторм — лишь танец моря и ветра

Пробуждение болезненное и вязкое, будто попытка выбраться из раскаленного песка пустыни Гоби. Внутренности, пусть и несравнимо меньше, чем до этого, но все еще выкручивает, а кости ощущаются сломанными. Хэ Сюань дергает рукой и пытается повернуть голову. Конечно же, все цело, но чтобы функционировать этого мало. Тело слабое и не слушается, в нем не чувствуется ничего, кроме боли в венах и нестерпимого жара. Он хрипит, но своего голоса не слышит. В ушах раздается вой, очередная вспышка призыва горы Тунлу бьет по его телу, заставляя выгнуться в спине. К счастью, спасительный сон тут же утягивает его сознание прочь от этого чувства, и он отключается. Сквозь сон он все еще чувствует жар. Ему снится, что он вновь в Печи, и его кости плавятся, а кожа сползает с них кусками. В любом случае, он не сможет проснуться, чтобы что-то с этим сделать, пока толчок горы не ослабнет. Затем он чувствует на лице что-то холодное и влажное, и изо рта вырывается облегченный хрип. Ему снится дождь. Эта маленькая мимолетная прохлада мало чем может помочь, но она приятна и позволяет сну Хэ Сюаня стать полностью беспамятным. Когда волна жара и боли наконец спадает, а сон позволяет чуть успокоившемуся от агонии телу вернуться в реальность, Хэ Сюань чувствует эту холодную влагу у себя на лбу и инстинктивно хватает это рукой прежде, чем открывает глаза или хотя бы вспоминает, где он. Под его горячими пальцами оказывается что-то холодное и узкое. Он хмурится, неспособный определить предмет, перекатывает его в ладони, чтобы лучше понять. Их несколько, они довольно длинные и тонкие, мягкие на ощупь, но если сжать сильнее, внутри чувствуется нечто очень твердое. — Ой! — раздается над ухом тихое шипение, и пальцы в руке Хэ Сюаня дергаются. Точно, это пальцы. Хэ Сюань открывает один глаз и в режущем дневном свете видит Ши Цинсюаня. Он выглядит немного потрепанным и неловко улыбается. — Извини. Тебя очень сильно лихорадило, я просто решил: вдруг это поможет. Хэ Сюань хмурится и выпускает чужую руку из своей. На своем лбу он нащупывает холодную мокрую ткань. Такая наивная и в сущности человеческая мера борьбы с демоническим жаром кипящей духовной энергии вызывает слабый невольный смешок. Ни одно безумие в трех мирах не заставит Ши Цинсюаня сидеть на месте и не пытаться сделать хоть что-то, даже не имея никаких возможностей. Вопрос лишь: зачем? Хэ Сюань открывает оба глаза, поджимает губы от сдавившей виски боли и оглядывает комнату. Он в спальне на кровати. На его груди одеяло, а из окна в комнату бьет полуденное солнце. — Что ты здесь делаешь? — хрипит он, глядя на Ши Цинсюаня. Хотя правильнее было бы спросить, что он сам здесь делает. Его мысли все еще путаются после искусственного сна, но не напугать бывшего бога вчера — или он спал дольше, чем сутки? — он точно не мог. Хэ Сюань ищет взглядом на чужом теле повреждения, но взгляд отказывается концентрироваться, картинка расплывается, и он морщится лишь сильнее. — Оу, извини, — принимает это выражение лица за недовольство его присутствием Ши Цинсюань и заправляет прядь волос за ухо. Основная их масса собрана в простой пучок на затылке оставшейся еще от его наряда Повелителя Ветра изящной золотой шпилькой. — Я не знал, что с тобой происходит. Вдруг тебе понадобилась бы помощь, — пожимает он плечами. Хэ Сюань отнимает руку от своего лба и видит на ней аккуратную перевязь бинта. Где только откопал его, когда сам хозяин дома не помнит, когда в последний раз ими пользовался? В кладовке? Он не удивлен — Ши Цинсюань способен найти все, что ему по какой-либо причине нужно. Но в данном случае это спорный выбор для траты времени и усилий. Надеется ли Цинсюань как-то обезопасить себя, запертого наедине с монстром, если будет полезен? Другого варианта Хэ Сюань не находит, и раскаленные тиски, сдавившие череп, убеждают это объяснение и принять. На языке вертится вопрос, как может младший Ши стоять сейчас перед ним так близко и не порываться спрятаться? Воспоминания все еще не вернулись до конца, но не мог Хэ Сюань не быть вчера агрессивным по определению, так что сам факт того, что Цинсюань жив и на первый взгляд невредим, уже можно приписывать в достижения последнему. Разве не должен он бояться его еще больше? Вопрос остается неозвученным в своей нелепости. Разумеется, Цинсюань боится его. Боялся еще до открытия горы Тунлу, и даже если вчера сумел улизнуть от ярости лишенного разума демона, он не может не бояться. Просто Ши Цинсюань всегда был слишком горд и упрям, чтобы показывать свой страх, и чем сильнее тот был, тем активнее и жизнерадостнее Цинсюань становился. Это, в сущности, не было для Хэ Сюаня новым. Просто странно видеть подтверждение, что вытравить эту привычку и заставить Ши забиться в угол не способно ровным счетом ничего. Странно, и вызывает некое облегчение в любом случае. Нечто столь редкое и диковинное, схожего чему Хэ Сюань не встречал ни в одном боге, что уж говорить о смертных. Стать причиной исчезновения этой черты чужого характера не хотелось. — Ты меня сюда вверх по лестнице притащил? — хмурится он недоверчиво вместо слов благодарности. Мин И бы его поблагодарил за заботу. Хэ Сюань не должен был ее даже получать. Ши Цинсюаню необходимо помнить эту разницу и не помогать демону, который отобрал у него стабильную приятную жизнь. — О, это было совсем не сложно, — отмахивается Ши Цинсюань с беззаботным смехом, но тут же тушуется под подозрительным взглядом. Цинсюань даже в своем смертном теле не был слабым и мог бы справиться с такой задачей, но небольшая разница в их габаритах говорила о том, что без духовных сил это не было бы «совсем не сложно». — Ну, то есть… Вчера, эм… — Цинсюань мнется, суетливо поправляет шпильку в волосах, разглаживает несуществующую складку на своем ханьфу, и в конце концов неловко потирает лоб кончиками пальцев. Даже не смеется, это плохо. — Эм, кажется, ты случайно передал мне немного духовной энергии, — договаривает он наконец и, отводя глаза в сторону, подсознательно облизывает пересохшие губы. Секундное движение, тут же спешно прерванное, но оно привлекает внимание к припухлости и трещинам на этих губах. Сознание пользуется этим, чтобы тут же услужливо преподнести смутные воспоминания. Боль, равную которой Хэ Сюань ощущал лишь в Печи и в момент собственной смерти, разрывающая изнутри раскаленным потоком энергия, ярость на Ши Цинсюаня. Ненависть, забытая еще две сотни лет назад, погребенная чужими наглыми вездесущими руками под звон чужого смеха. Убийственное намерение, которое должно было достаться Ши Уду, но было кое-как проглочено, и под яростью зова Тунлу вылито на того, кто его не заслужил. А еще глаза цвета цин, напуганные, но не удивленные, только этого весь день и ожидавшие, по-видимому. Чувство неправильности, горечь на языке. Чужой голос, хрипло зовущий его, столь же фамильярно, как это злополучное «Мин-сюн», но его настоящим именем. Его имя с этим дурацким ласковым суффиксом, что цеплялся за Хэ Сюаня веками и звенел в голове мелодичным радостным голосом Повелителя Ветра. Гул в ушах, попытки вернуть едва задевшее раскаленный мозг краешком волны сознание, мстящая ему за это боль. И вновь это чертово «Хэ-сюн», срывающееся с чужих губ. Губ, распевавших этот треклятый суффикс не один миллиард раз. Весело и радостно, скучающе и печально, озорно и игриво, со смехом, с притворной обидой, с беспокойством, с вызовом, с мольбой. Но никогда со страхом. Губы, капризно надувающиеся в попытке заставить Хэ Сюаня сделать так, как этому нелепому ветреному божеству хотелось, и каждый чертов раз добивающиеся своего. Изгибающиеся от того в довольной победоносной улыбке, которую так хотелось стереть, но Хэ Сюань никогда с ней ничего не делал, позволял это лисье самодовольство до поры до времени. Губы, улыбающиеся тепло и весело, ослепительно, беспечно и довольно, даже когда от хмурости и пренебрежительного лица Хэ Сюаня рядом увядали цветы, а карпы в озере переворачивались кверху брюхом. Губы, то и дело оставляющие мазки помады на его щеках без особого повода, просто потому, что «спасибо, Мин-сюн», просто потому, что «увидимся завтра». Просто потому, что это чертов Ши Цинсюань. Просто потому, что это его дурацкие губы и они могут творить все, что им вздумается. Желание поцеловать их сконцентрировало в себе всю боль от кипящей в теле энергии единомоментно. Сильнее голода, что мучал его перед смертью, больнее предсмертной агонии. Момент полной потери контроля память не сохранила, но мягкость чужих губ и жар чужого языка перед отрезвляющей болью отпечатываются в памяти издевательски четко. Это не первый раз, когда он позволил себе сминать губы Ши Цинсюаня, но в тот другой раз это не было плохо. Цинсюань был весел и игрив, он не боялся Мин И, а Мин И не целовал его так, будто от этого зависит его жизнь, лишь позволил себе ответить на шутку, которую глупый Повелитель Ветра пытался с ним шутить, чтоб неповадно было. Тогда Цинсюань смотрел на него со смехом и плутовской игривостью в глазах. Сейчас избегает смотреть на него вовсе. — Ты не волнуйся, там было совсем немного, я уже все потратил, — машет руками Цинсюань поспешно, по-видимому, поняв поджавшиеся в жесткую злую линию губы Хэ Сюаня по-своему. Хэ Сюань кивает, довольный хотя бы этим. На духовную силу ему плевать, но если Цинсюань не врет, и ее было передано действительно мало, значит, он нашел способ избавиться от неприятных прикосновений довольно скоро. Хорошо. — Я прошу твоего прощения, — произносит Хэ Сюань. Специально выбирает такую формулировку, ведь даже «прости» может прозвучать, как требование. Его брови все еще нахмурены, а голос грубый после долгого сна, но Цинсюань всегда умел безошибочно видеть разницу в немногогранном тоне его голоса, должен понять, что это не приказ, а искренняя просьба. Тонкие изящные брови удивленно выгибаются, и Цинсюань принимается мотать головой. — Нет-нет, ты ведь предупреждал, чтобы я ушел, ха-ха, — отмахивается он, и Хэ Сюань закатывает глаза. — Я просто не послушал, хах. — Хватит, — резко перебивает его Хэ Сюань, кривя губы. Цинсюань смотрит на него вопросительно. — Хватит брать вину на себя, словно это резко сделает настоящего виновника белым и пушистым, — на этот раз не просит, а грубо требует. Раздражает как сама привычка, так и то, что появилась она у Ши Цинсюаня лишь совсем недавно. — Я знаю, твой трусливый братец с радостью тебе это позволяет, но со мной забудь об этом, — отрезает он, вновь закатывая глаза. — Мой брат не… — начинает было Цинсюань пылко, но его перебивает холодный взгляд Хэ Сюаня. — Лучше не надо, — говорит он уже спокойно, но твердо, предупреждающе. Он не будет срывать на Цинсюане гнев на Ши Уду, не захочет. С этим знанием он успел смириться. Но ни одному из них не понравится его агрессивное молчание, заполняемое смущенным смехом Цинсюаня. — Точно, — кивает Ши Цинсюань, спохватившись, поправляет и без того туго сидящую в волосах шпильку. Хэ Сюань, тем временем, пользуется паузой, чтобы сесть в кровати прямо и растереть виски. — В любом случае, ничего страшного не случилось, правда, — пожимает Цинсюань плечами уже с привычной беззаботностью. — Я лишь немного испугался, но ты быстро пришел в себя, так что я правда в порядке. Хэ Сюань ему не верит, не до конца по крайней мере, но по чужому лицу видит: хоть беззаботность и фальшивая, прямо сейчас Цинсюань не боится его слишком сильно. Возможно, болезненное и, в сущности, немощное в данную минуту состояние Хэ Сюаня придает ему уверенности. Да и не дал бы Хэ Сюаню зов горы прийти в себя так просто, будь Цинсюань безвольной куклой, это уж точно. Он ею и не был никогда, ни единой секунды своей жизни, кому как не Хэ Сюаню знать, что он был каким угодно, но только не слабым и покорным, а это позволяет поверить, что он действительно в порядке. — Хотя я, конечно, был бы признателен, если бы ты так больше не делал, ха-хах, — неловко смеется Цинсюань, и вот этому уже Хэ Сюань верит. Он не собирался, это уж точно, но кто посмеет обвинить Цинсюаня в сомнениях? Если ему нужно обещание, Хэ Сюань его даст. — Не буду, — говорит он спокойно. — Не сомневайся, — Цинсюань серьезно кивает. В повисшем молчании Хэ Сюань слышит шум беснующегося во всю мощь моря и вспоминает о важном деле. — Дай руку, — просит он, прикладывая все усилия, чтобы его голос звучал спокойно и непринужденно. Не принуждающе. Цинсюань хмурится, недоумевая, к чему может быть такая просьба. В итоге, по видимому, решает, что Хэ Сюаню нужна помощь, чтобы подняться с постели, потому как он с готовностью протягивает свою руку ладонью вверх, чтобы на нее можно было опереться. Хэ Сюань лишь качает головой и хватается за чужие пальцы. Не слишком крепко и не за всю ладонь целиком, чтобы у Цинсюаня была возможность выдернуть свою руку из его хватки при желании. Глаза Цинсюаня удивленно расширяются, когда он чувствует, как слабые потоки духовной энергии — на данный момент не кипящей, но ощутимо теплой — начинают проникать ему под кожу. — Садись, стоять устанешь, — предлагает Хэ Сюань. Невольно позабавленно усмехается, когда видит, как по лицу Цинсюаня пробегает с десяток вопросов, но тот лишь, в свойственной Повелителю Ветра манере, с гордой невозмутимостью откидывает волосы за спину и пожимает плечами, опускаясь на край кровати в знак того, что не Бога Ветров пугать неопределенностью. Свою руку он так же оставляет в чужой, и теперь их ладони лежат на покрывале между ними, как нечто совершенно обособленное, что им не принадлежит и что они оба не замечают. Ши Цинсюань открывает рот, чтобы что-то спросить, но долго не может сформулировать вопрос, так что Хэ Сюань говорит то, что важно, сам. — Открылась гора Тунлу, — оповещает он, и глаза Цинсюаню округляются от шока. — Появится новый Непревзойденный? — спрашивает он настороженно. Как любой небожитель, он знает, чем это чревато. — Вряд ли, — пожимает плечом Хэ Сюань. — Хуа Чэн управляет демонами на суше, я в воде. Нам в этом мире друг с другом не тесно, но и кто-то еще, претендующий на него, нам двоим не нужен. Небожителям тоже, несмотря на последний, так скажем, инцидент, — иронично усмехается Хэ Сюань, и Цинсюань неопределенно фыркает. — и тот факт, что они практически все вздрагивают при упоминании цветов и городов. Но их устраивает наше главенство над демонами. Князья демонов нужны, чтобы держать в узде всех остальных, иначе ни один храм не простоял бы дольше месяца, ведь небожители попросту не смогли бы защитить людей ото всех демонов. Даже сейчас многие смертные возносят мольбы и одаривают благодетелями обоих Непревзойденных, — Хуа Чена, главным образом — прося о защите, удаче, богатстве и прочем, с чем по каким-то причинам не справились небесные чиновники. Поэтому, пока незаконные дела Непревзойденных не выходят за воображаемые рамки, внутри которых боги могут себе позволить притвориться слепыми, их существование небожителям выгодно. Выгодно то, как красное и черное Бедствия ведут дела, не трогая их ощутимо сильно. — Рисковать и проверять, что поменяется с появлением нового Непревзойденного, Цзюнь У не станет. — И вы не станете тоже, — предполагает Ши Цинсюань. — Мало кто рискнет бороться с достаточным количеством водных гулей, чтобы в итоге быть способным сместить меня на моей территории, — безразлично пожимает плечами Хэ Сюань. Если составлять список тех, кого в трех мирах коснется появление нового Непревзойденного, его имя будет в хвосте. — Мало кому это будет нужно. Так что намеренно я ничего делать не собираюсь. Да и Хуа Чэн слишком самоуверенный ублюдок, чтобы лишний раз дергаться и предотвращать появление нового Непревзойденного просто, чтобы не возиться с ним после. Но Цзюнь У будет посылать Богов Войны, чтобы это решить, и, как показала практика, нет ни единого шанса, что это Ваше Высочество не окажется в самом центре. А где он, там и Хуа Чен. А тот, скорее всего, втянет меня, — закатывает глаза Хэ Сюань, и Цинсюань усмехается на это. — Так то, что с тобой вчера происходило, это из-за открытия горы, — догадывается он, и Хэ Сюань кивает. — Зов горы Тунлу вызывает кипение духовной энергии, чем ее в демоне больше, тем невыносимее, — поясняет он. — Так каждый демон с маломальскими силами испытывает неконтролируемую потребность эту энергию выплеснуть. Убийственное намерение, похоть, разрушения, пожирание более слабых демонов. Все, что угодно, лишь бы быстро удовлетворить этот зов — потому на гору стекутся десятки тысяч духов. — Так что, чем выше ранг, тем сложнее сохранять рассудок? — уточняет Ши Цинсюань, хмурясь. Сложно с ходу понять, пугает его угроза для людей, что попадутся на пути сильных демонов в эти дни, или перспектива быть рядом с Непревзойденным самому. — Основную угрозу несут Свирепые, — Хэ Сюань трет висок пальцами. Головная боль вновь нарастает. — Их сил достаточно, чтобы уничтожить поселение, а ответственности и повода себя сдерживать никакого. Но с ними и Боги Войны управятся. Что до достаточно влиятельных, близких к Непревзойденным, у нас обычно есть ответственность за контроль остальных, так что мы находим способы оставаться в своем рассудке. Большинство, впрочем, во время первого зова проливают кровь множества смертных, которым не повезло оказаться рядом. Но об этом Хэ Сюань молчит, частично потому, что Цинсюань, как бывший бог, и сам это знает, частично — чтобы не заставлять его сейчас об этом думать. Сложно определить, когда чаша стойкости Цинсюаня переполнится, вгоняя его в истерику, которую он уже давно подавляет, а им обоим сейчас это не нужно. — Тебе так становится легче? — кивает Цинсюань на его ладонь со своими пальцами в ней. — Когда выливаешь куда-то энергию? — Нет, — отвечает Хэ Сюань честно. Это приносило облегчение лишь вчера во время самой болезненной вспышки, сейчас же разницы практически нет. — Того количества энергии, что я могу отдать тебе, недостаточно. Что помогло бы лучше всего, это временно заблокировать духовную силу. Хуа Чен, к примеру, мог бы себе это позволить, но не я. — Потому что существа, которые тебе подчиняются, выйдут из-под контроля? — предполагает Ши Цинсюань, и Хэ Сюань смотрит на него удивленно. Впрочем, догадливости ветреного божества никогда не мешало отсутствие знаний о чем-то. — В отличие от хуаченовских демонов, они в большинстве своем не обладают человеческим разумом, без контроля их оставлять нельзя, — кивает Хэ Сюань. — И раз не можешь заблокировать свою духовную энергию, чтобы не чувствовать боли от нее, ты спишь? — Улыбается Ши Цинсюань, взбудораженный, как ребенок, от того, как догадывается обо всем сам. Ну что за непосредственность. — Сейчас тебе не больно, раз ты проснулся? — Пока гора не закроется, ее влияние на демонов непрерывно, — закатывает глаза Хэ Сюань. Вот уж в чьей компании он никогда не планировал пережидать этот треклятый период, так это Ши Цинсюань. А он вообще ни в чьей компании не хотел этого делать никогда. — Но я не могу впасть в полноценную спячку, а сводят с ума лишь вспышки зова, половину времени его можно терпеть. —Тогда… — Цинсюань мнется мгновение, но когда бы у него получилось сдержать язык за зубами хоть на секунду, когда он хочет что-то спросить. Он кивает на их руки, между которыми все еще лежит мостик духовной силы. — Зачем это? — Я не могу пользоваться этой энергией без разрушительных последствий, не говоря уж о том, что могу в любой момент отключиться на сутки, — смотрит Хэ Сюань на него, как на идиота. Разве это не очевидно? — Гора закроется минимум через неделю, а то и позже, и все это время я не смогу приносить тебе еду и воду, разжигать огонь, а демоны во всем Черном море будут переполнены убийственным намерением, стоит мне погрузиться в транс, — разжевывает он, как маленькому ребенку. — Ты здесь, будучи простым смертным, не протянешь. — Оу, — только и выдает в ответ на это Ши Цинсюань, опуская взгляд. Хэ Сюань ничего не отвечает, лишь вновь утомленно откидывается спиной на подушку. В висках пульсирует тупая боль в преддверии новой вспышки, так что скоро нужно будет выставить Цинсюаня отсюда. Духовная энергия между ними мерно струится, как песок из верхней половины часов в нижнюю, отмеряя минуты их неловкого молчания. Через руки она передается немного медленно, придется подождать еще несколько минут. Он уже дал Цинсюаню достаточно, чтобы начертить не одну, а две печати сжатия тысячи ли, но пусть будет чуть больше, в конце-концов, ему самому сейчас от этой энергии только хуже. Он бы напомнил себе, что ему должно быть плевать, что будет с Цинсюанем, когда тот окажется за пределами этого дома, но проблема в том, что на память он не жалуется, спасибо. А вот Ши Цинсюань, решивший позаботиться о нем, несмотря на все, что произошло за последние дни, не оставляет безразличию места. Конечно, его доброта, вероятно, лишь наполовину продиктована сердобольностью, и она ни в коем случае не сможет перекрыть ненависти к Ши Уду. Не откройся гора, Хэ Сюань точно не отказался бы от мести. Он и сейчас скрипит зубами, представляя, как Цинсюань побежит к своему драгоценному братцу, и тому, отделавшемуся лишь легким испугом, в очередной раз все сойдет с рук. Но и игнорировать тот факт, что братья Ши — два разных человека, и Цинсюань за дела своего брата ответственности нести не должен, у него тоже больше не получается, как ни пытайся. Оставить Ши Цинсюаня без духовной силы — лишить воды, еды и защиты. Дать ему достаточно, чтобы тот смог позаботиться о себе — значит дать достаточно, чтобы просто-напросто уйти. Начертить печать, найти Се Ляня, получить защиту от Хэ Сюаня для себя и братца у небожителей. Выбор Цинсюаня очевиден. Как, впрочем, и выбор Хэ Сюаня, несмотря на его безграничную ненависть к проклятому Ши Уду. — Все, иди, — говорит он сухо, отпуская чужую руку, когда чувствует, как кости во всем теле начинает выламывать. Он и так дал Ши Цинсюаню более чем достаточно энергии, а очередной спазм он предпочтет переждать в одиночестве. Цинсюань выглядит растерянным от такой резкой смены настроения, но ничего не спрашивает. Лишь открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрывает, теребит в руках пояс верхнего одеяния в какой-то плохо понятной Хэ Сюаню нерешительности. С другой стороны, это же Цинсюань, в его манере чувствовать себя неловко в такой ситуации. Они ведь оба знают, для чего будет использована эта духовная энергия, и тот факт, что Хэ Сюань ему ее дает, наверняка заставляет искать подвох. Наконец Ши Цинсюань оставляет свои попытки подобрать слова и лишь поднимается на ноги. — Спасибо, — только и произносит он, складывая руки в почтительном жесте, и легонько кланяется. Хэ Сюань молча кивает. Он рад, что больше Ши Цинсюань ничего не говорит — зная его характер, он мог бы попытаться поговорить на прощание, а это было бы нелепо и неуместно. Дверь за Цинсюанем закрывается, и Хэ Сюань наконец-то закрывает глаза. Боль сдавливает виски все сильнее, но пока недостаточно, чтобы его поглотил спасительный сон, так что вместо блаженной темноты перед глазами застывает последняя зацепленная взглядом картинка. Губы Цинсюаня, ранки на которых под действием прилива духовной силы полностью зажили. Воспоминание, медленно перетекающее в сон. — Мин-сюн, я красивая? — нараспев вопрошает Повелительница Ветров, и ее губы, такие же мягкие и нежные, подкрашенные персиковым цветом, растягиваются в широкой улыбке, которую она демонстрирует, подняв лицо, чтобы Хэ Сюаню было лучше видно розоватый блеск. Хэ Сюань так же сегодня в женском облике и оттого ниже своего мужского обличия, но Богиня Ветров все равно ниже на полголовы. Видят все живущие в трех мирах демоны, Хэ Сюань не знает, почему вообще идет на поводу у Ши Цинаня и принимает этот чертов облик вместе с ним. Исключительно потому, что его женское обличье красиво, не иначе. Высокая, не такая болезненно худая, как сам Хэ Сюань, но стройная молодая женщина с уверенной гордой осанкой и красивым, но строгим лицом. Это лицо Хэ Сюаню нравилось и отдавало легкой болью одновременно. Доживи его мэй-мэй до зрелой женственности, выглядела бы очень похоже. Привычная Хэ Сюаню мрачность в этом облике, в отличие от мужского, выглядит не убийственно, но властно. Хэ Сюань уже успел заметить, что в этом облике с ним куда охотнее заговаривают и делятся информацией, при этом все так же держатся на расстоянии, не смея лезть под холодным повелительным взглядом. — Ну же, Мин-сюн, скажи, я красивая? — не унимается Ши Цинсюань, крутится вокруг своей оси, разметая подол бледно зеленой накидки веером, и хватается за скрещенные на груди руки Хэ Сюаня. Тот лишь закатывает глаза. В самом деле, этот вопрос он слышит едва не каждый день, и никогда еще его ответ не менялся. — Какой смысл спрашивать, когда ответ и так очевиден? — ворчит он. Его женский голос мягче, от чего пренебрежение в голосе чуть скрадывается, но недовольство несомненно слышно. — А вот и нет! — возражает Ши Цинсюань, звонко посмеиваясь. Есть недовольство в голосе Повелителя Земли, или нет, ей до нелепого плевать. — Я каждый день выгляжу немного иначе, вдруг сегодня я не так прекрасен, как вчера? — Повелительница Ветра почти натурально вздыхает и надувает губы, и, возможно, этот вопрос действительно ее заботит. Но Хэ Сюаню, знающему прекрасно, до чего непоколебимо хорошенькой Ши Цинсюань считает свою женскую внешность, плохо верится, что он может искренне так считать. Скорее ему просто доставляет удовольствие слушать ответ. — Ну так что, я красивая? — шустро перескакивает между мужским и женским обращением к себе, в отличие от Хэ Сюаня воспринимая свой женский образ не как натянутую сверху на свое мужское «я» личину, а как свою вторую личность, полноценную женщину, равную по значимости Цинсюаню-мужчине. — Красивая, — отвечает Хэ Сюань, ведь иначе от него не отстанут. Он не врет, Богиня Ветров действительно прекрасна в своих мягких кокетливых чертах, легкая и яркая, как весенний ветер, кружащий сотни розовых вишневых цветов. Игриво улыбающаяся, хрупкая на вид, но бойкая и опасная в гневе, не стесняющаяся своей красоты, завораживающая и манкая. Это истина, с которой трудно спорить даже Хэ Сюаню, которому, быть может, и хотелось бы уколоть младшего Ши, да только врать ради этого — глупо и нелепо. Цинсюань красив, и Хэ Сюаню нет нужды отрицать это, чтобы сохранять общее презрение к нему. — Ах, ты тоже! — радостно щебечет Ши Цинсюань звонким мелодичным голосом и цепляет тонкими пальцами с красными ногтями собранные в высокий хвост черные волосы Хэ Сюаня. Тот скептически хмыкает. Комплименту он верит, но вот слово «тоже», как бы объединяющее их двоих, звучит смешно. Богиня Ветров в ярком легком платье, с драгоценными заколками в мягких, волнистых волосах, свободно струящихся по прикрытым лишь полупрозрачной тканью хрупким плечам. Ее тонкая талия плотно опоясана бледно лазурным шелком, в цвет сияющим радостным глазам, а пухлые губы блестят нежным розовато-оранжевым цветом, улыбаясь хитро и озорно. И рядом с ней тонкая и твердая фигура в строгом черном ханьфу, с ровной спиной и надменно поднятой головой. Изящная, но сдержанная и покровительственная. Черные волосы собраны на макушке простой заколкой, лишь одна прядь выбивается из хвоста и спадает на лицо, подчеркивает белую кожу, отстраненный взгляд черных глаз, поджатые в безучастную ровную линию бледные губы, и изогнутую в насмешке черную бровь. Ни единого яркого пятна. Даже ханьфу женское лишь упрямством Ши Цинсюаня, ведь в первые два раза, когда Хэ Сюань соглашался на перевоплощение, он так и оставался в своей мужской одежде, заявив на все причитания Повелителя Ветра, что ему плевать, как это выглядит, и тратиться на женские вещи ради этой нелепой затеи он не собирается. Лишь когда Ши Цинсюань самостоятельно спустился в мир людей и заказал для него штук пять или семь комплектов и безапелляционно ему вручил, Хэ Сюань согласился. Вернее, он бы не стал, но его подкупило, что вечно недовольный его «мрачным» стилем Ши Цинсюань купил что-то, опираясь не на свой вкус, а принес ему безупречные, черные и удобные, украшенные лишь слегка и не такие легкомысленные, как обыкновенные женские наряды, но тем не менее качественные одежды. Хэ Сюань тогда даже не поблагодарил, лишь закатил глаза, но Повелитель Ветра был доволен просто тем, что его подарок пришелся по вкусу и им регулярно пользовались. Следующей на очереди стала угольно-черная краска на верхних веках у самой кромки ресниц. На нее Хэ Сюань согласился, скорее, чтобы избежать долгого нытья со стороны Ши Цинсюаня, но сопротивлялся недолго, не найдя это неподходящим ему. Но на цветные тени наложил строгий запрет, с которым даже Цинсюань не посмел спорить. Как и на вычурные украшения и заколки. Так золотые серьги-кисточки и тонкая золотая вышивка на черном ханьфу остались единственными не черными или белыми элементами в образе Повелителя Земли. Сейчас глаза Цинсюаня загораются знакомым блеском, и Хэ Сюань понимает, что это хотят исправить. — Ты прав, твоему чудесному образу не хватает кое-чего, — стучит Ши Цинсюань пальцем по подбородку и тут же хватает Хэ Сюаня за руку и тянет за собой, так что тот даже не успевает возразить, что никакого образа, тем более «чудесного» — тьфу ты, что за мерзкое слово — у него нет. Ему нахально надавливают ладонями на плечи и усаживают на лохань-чуан перед низким столиком, заставленным баночками с пудрой, кремами и косметическими красками. Хэ Сюань опешивает от наглости настолько, что позволяет тонким пальцам лечь на свой подбородок, повернуть его лицо в сторону озорно улыбающейся в предвкушении Ши Цинсюань. — Не дергайся, а то криво получится, — строго предупреждает Повелительница Ветров, и Хэ Сюань замирает. Потом эту дрянь можно стереть. Его нижней губы мягко касается тонкая кисть с тем же нежным персиковым цветом на ней, что на губах Ши Цинсюаня, и Хэ Сюань закатывает глаза, зная наперед, что это будет выглядеть ужасно. К его удивлению, Цинсюань, очевидно, того же мнения, и придирчиво кривит губы, видя результат. — Нет, это совершенно не то, — заявляет она и выхватывает белоснежный платок из рукава. Все еще удерживая впавшего в ступор Хэ Сюаня за подбородок, она аккуратно проводит тканью по его губам, стирая не угодивший ей цвет. — Нужно что-то более насыщенное, — задумчиво бормочет Повелительница Ветра и тянется к другой помаде. — Так, хватит, еще не хватало на твои глупые игры время тратить, — закатывает глаза Хэ Сюань, отстраняя чужую ладонь от своего лица и поднимаясь на ноги, но его тут же хватают за руку и с силой, которую в хрупкой девушке не заподозришь, тянут обратно вниз. — Мин-сюн, даже не думай! — заявляет Богиня Ветров строго. — Это не игра, а качественная маскировка, — деловито поднимает палец вверх. — Кто поверит, что такая прекрасная молодая госпожа пренебрегает косметикой? Это подозрительно. А помада хоть от твоего убийственного взгляда отвлечет. Откровенно говоря, Хэ Сюаню плевать, что там подозрительно, а что нет. От его «убийственного взгляда», как и от всего остального, к слову, людей отвлекает Ши Цинсюань, у которого и цветов, и блеска, и внутреннего сияния за двоих и даже больше. Но чужие глаза сейчас светятся такой несгибаемой решительностью, что время и силы сэкономит как раз таки позволение быстро сделать, что Цинсюань хочет. — Вот и умница, — с лелейной покровительственностью улыбается, вновь берясь за чужой подбородок, и принимается наносить новую краску. Хэ Сюань лишь закатывает глаза. Что за нелепое существо. — Хм, нет, это тоже не подходит, — задумчиво постукивает пальчиком по собственным губам Богиня Ветров, оглядывая губы Хэ Сюаня. Тот пытается перехватить платок в ее руках, чтобы стереть помаду, но та слишком увлечена процессом, легонько бьет по тонкой бледной ладони и смотрит на Повелительницу Земли тем самым своим взглядом, приказывающим немедленно перестать мешать ей веселиться. Когда Хэ Сюань послушно — больше пораженно — замирает, кропотливо стирает помаду с чужих губ самостоятельно и тянется за новой краской. — Ну же, Мин-сюн, не будь такой злюкой, не сжимай так губы, — канючит Ши Цинсюань, когда видит тонкую напряженную линию замученных губ. Хэ Сюань лишь насмешливо вздергивает бровь и ничего не делает, демонстрируя тем самым свое недовольство и пренебрежение этим занятием. Богиня Ветров смотрит на поджатые губы с недовольным прищуром. Хэ Сюань чувствует, как ее упрямство начинает клубиться между ними, смешиваться с его собственным — еще немного и взорвется, вопрос только, у кого этого самого упрямства окажется больше. В себе Хэ Сюань более чем уверен, но грех не признать, что в такие моменты, как сейчас, азарт Ши Цинсюаня добиться своего любой ценой стоит сотен тысяч добродетелей по силе. Видя, что облегчать ей задачу никто не собирается, Повелительница Ветра бесцеремонно ведет указательным пальцем вниз по чужим губам, мягко, но настойчиво, одновременно с этим надавливая остальными четырьмя пальцами на чужой подбородок, так что держать челюсть плотно сжатой становится трудно. Хэ Сюань приоткрывает рот больше от изумления такой наглостью, чем в жесте послушания, но Богине Ветров плевать, она улыбается довольно, глазами блестит и шустро проводит ярко алой кистью по пухлым губам. Язвительный комментарий, что кому-то не иначе, как жить надоело, так и остается на кончике языка, когда Хэ Сюань ловит свое отражение в зеркале. Есть что-то в этом кроваво-красном цвете, нечто острое и пленительное, хлесткое. Хэ Сюань никогда не имел страсти к косметике, но не признать, что ему нравится, как выглядит его лицо, строгое и мрачное во всем, кроме алого надменного изгиба губ, он не может. Впрочем, это все еще слишком броско, слишком ярко, слишком соблазнительно. Такой цвет хочется не носить на своих губах, а слизывать с чужих. Яркой и вечно игривой Богине Ветров бы пошло, не холодной Повелительнице Земли. — Хм, выглядит хорошо, но как-то слишком… М-м, слишком светлый цвет для тебя, — заключает Ши Цинсюань после длительного разглядывания чужих губ, и вновь берется за платок, на котором едва ли осталось свободное от красных и розовых разводов место. Тянется ко рту Хэ Сюаня, чтобы стереть неугодную помаду, но тот перехватывает чужую руку у своего лица. — Хватит уже, — шипит Повелительница Земли. Пусть Ши Цинсюань и озвучивает то, что Хэ Сюань и сам заключает, но эта возня уже изрядно раздражает, особенно после последнего маневра с прикосновением к его губам. Сотрет эту, нанесет следующую, та ее тоже не удовлетворит, снова сотрет, и снова новый цвет, и так снова и снова, и все это время будет держать пальцами за щеки, задевать губы, бесцеремонно наклоняться к самому лицу, а Хэ Сюаню только и сиди смирно, послушно принимай чужое веселье за счет себя. Довольно, путь остается этот цвет и они уже наконец-то пойдут. А Ши Цинсюань пусть развлекается тем, что на брате своем эксперименты проводит. Богиня Ветров, впрочем, не сдается, выхватывает платок свободной рукой и снова тянет его к чужим губам, но Хэ Сюань перехватывает и эту руку тоже. — Мин-сюн, не капризничай, дай мне закончить! — требует Ши Цинсюань возмущенно, дергает руками, силясь либо освободить их, либо дотянуться платком до чужих губ. — Хватит, — повторяет Хэ Сюань раздраженно, с силой опускает чужие руки на лохань-чуан, удерживая их там, подальше от своего лица. Будь он в женском облике, а Ши Цинсюань в мужском, тот бы оказался сильнее, но когда они оба в женском, перевес на стороне Хэ Сюаня. — Оставь, как есть, и пойдем, неугомонное ты существо, — шипит Повелительница Земли, и чужие огромные светлые глаза темнеют и сужаются от азарта и упрямства. — Ну уж нет, это совершенно не то, это необходимо стереть! — заявляет Ши Цинсюань безапелляционно, почти яростно, хотя до того, как Хэ Сюань принялся спорить, была почти безразлична. Они редко сталкиваются лбами столь упрямо, обычно один из них уступает: либо Хэ Сюань, ленясь спорить, либо Ши Цинсюань, идущий на поводу у «Мин И» и не давящий на него, чтобы не ссориться. Но сейчас это превращается в соревнование, а в этих вещах твердолобому Ши Цинсюаню, а тем более горделивой Богине Ветров, равных нет, даже Хэ Сюань тягаться не может, если уж начистоту. — Я сказал: нет, — чеканит Хэ Сюань, все еще удерживая тонкие руки, чтобы те не добрались до его губ и не стерли эту треклятую помаду. Он сам это сделает минут через десять, но сейчас это дело принципа. Ши Цинсюань на это ничего не отвечает, лишь очень нехорошо щурится и перестает сопротивляться. Не успевает Хэ Сюань среагировать, как она резко подается вперед и, за неимением свободных рук, проводит по нижней губе Повелительницы Земли тонким кончиком языка. Хэ Сюань выпускает ее руки из своих моментально и отшатывается так далеко, как позволяет бортик лохань-чуана. Глаза широко расширены, а рот приоткрыт, неспособный произнести хоть слово от изумления. О том, что азарта ради Ши Цинсюань способен на самые нелепые и странные вещи, которые нормальному существу с человеческим разумом и в голову бы никогда не пришли, Хэ Сюань осведомлен прекрасно, но это… Богиня Ветров тем временем победоносно улыбается и, пользуясь замешательством Хэ Сюаня, стирает помаду с его губ. Заливисто смеется с чужого выражения лица, и это ее ошибка. Глаза Повелительницы Земли недобро темнеют, а многострадальные губы раздраженно поджимаются. — Ой-ой, — соображает, что перегнула палку Ши Цинсюань, и спешит вскочить на ноги, но убежать ей не удается. Ее хватают за руку и заставляют сесть на место, вжаться в угол между двумя спинками. Женское, относительно небольшое и тонкое тело нависает над ней оттого не менее угрожающе, холодные пальцы ложатся на щеки так же, как минуту назад Ши Цинсюань держала Хэ Сюаня. — Жить надоело? — шипит Хэ Сюань. Он не удерживает чужие руки, не сжимает хрупкие плечи, даже пальцы на чужом подбородке держат крепко, но не больно. Он раздражен и хочет осадить разошедшегося Ши Цинсюаня, чтобы тот притих хоть на несколько минут, рыкнуть на него так, чтобы в ближайшее время и не думал так шутить. На то, что сможет отбить эту манеру вовсе, он не рассчитывает, страха в лазурных глазах нет и в помине. Испугайся Богиня Ветров его гнева, использовала бы руки, чтобы оттолкнуть от себя. Но по ее глазам видно — чужая угроза воспринимается лишь как продолжение игры. Хэ Сюань закатывает глаза, жалея, что не может отвесить подзатыльник, чтобы подкрепить свои слова. Это Повелителя Ветра можно несильно ударить и тот лишь посмеется и примется притворно канючить, что «Ах, Мин-сюн, какой ты злой, я же твой лучший друг!». Повелитель Ветра не хрустальный, он воспринимает такое проявление раздражения Хэ Сюаня, как естественную часть мужской дружбы. Сам периодически по плечу бьет, или веером по спине, когда чем-то недоволен. Богиню Ветров же бить нельзя ни при каких обстоятельствах даже самым мягким из всех возможных подзатыльников. Не то чтобы у Хэ Сюаня поднялась бы рука в любом случае, все же воспитание родителей и личность, сформированную вокруг роли старшего брата для любимой сестры, не вытравишь и сотнями лет бытия демоном. Но он также не сомневается: Ши Цинсюань обидится, разозлится, оттолкнет, больше не будет доверять так сильно, как сейчас. Что-то в самом ее образе кричало о том, что если юноша Ши Цинсюань может спокойно отнестись хоть к пяти подзатыльникам за день, то это тело неприкосновенно к проявлениям грубости. Это Ши Цинсюань-мужчина со своим крепким, отнюдь не беспомощным телом может оправдать по отношению к себе любую грубость, не она. Хрупкое тело, гордый хлесткий характер. Сделай больно, предай доверие — тебя никто не простит. Впору бы задуматься, почему Хэ Сюаня это вообще заботит, ведь ему же и лучше, если это ветреное недоразумение перестанет за ним таскаться, да и вообще, разве не заключается сама его исходная и единственная цель в том, чтобы делать Ши Цинсюаню больно и предавать доверие? Да, но… Но не сейчас, не так. Он уничтожит обоих Ши, чуть позже, он подождет хорошего момента, а пока что держит чужой подбородок в своих пальцах аккуратно, твердо, но чтобы не причинить лишней боли. — Как же надоело твое ребячество, — произносит Повелительница Земли мрачно, холодно, притягивает за подбородок к себе ближе, чтобы хоть так добавить своим словам угрозы. Не удается, их никто не воспринимает всерьез, судя по блеснувшим озорством бледно-зеленым глазам. Руки Богини Ветров свободны, но вместо того, чтобы использовать их, чтобы освободиться, она решает указать Хэ Сюаню на то, как слаба его угроза. Высовывает из шкодливой улыбки язык и коротко мажет им по краю указательного пальца Повелительницы Земли. Вероятно, ее расчет был вызвать новую волну шока и ступора, заставить отпрянуть, и, смеясь, убежать. Но вызывает лишь раздражение, граничащее с настоящей злостью. Только Ши Цинсюань может себе позволить болтать ногами, громко расплескивая воду, в реке с гулями. Хэ Сюань недобро прищуривает глаза и притягивает чужое лицо к своему. Накрывает чужие горячие губы своими холодными, и те в шоке приоткрываются. С них срывается удивленный, полузадушенный писк, а дыхание Ши Цинсюаня так и замирает на резком вдохе. По рукаву черного ханьфу скользит тонкая ладонь, цепляет пальцами мимолетно, но так и не отталкивает удерживающую лицо Повелительницы Ветра руку. Хэ Сюань сдерживает свой порыв укусить за нижнюю губу, сдерживает хватку пальцев, не позволяя тем сжаться слишком сильно, оставляет возможность вырваться, если Ши Цинсюань захочет, но делает так, чтобы этого не произошло. Целует обманчиво мягко, но страстно, водит по чужим губам своими с ласковой настойчивостью, размазывает эту гребаную помаду, проводит языком по приоткрытым губам, будто просит разрешения. Цинсюань медленно выдыхает, ее рука все же ложится на запястье Хэ Сюаня, но не отталкивает, лишь крепко сжимает, а губы податливо открываются, позволяя… Позволяя, что угодно, но Хэ Сюань не планирует соблазняться разнообразием выбора, у него своя цель. Аккуратно, чтобы не напугать, проникает языком в чужой рот, скользит по кромке зубов, гладит кончиком верхнее небо, вызывая еще один резкий вдох, и чувствует, как чужой язык, до этого боязливо замеревший, дергается навстречу и на пробу скользит по языку Хэ Сюаня. Повелительница Земли гладит его своим языком, поощряя, проводит большим пальцем по чужой щеке ободряюще, приглашает быть смелее, проявить инициативу. Убирает язык из чужого рта, напоследок мазнув по нижней губе, окончательно слизав чертову персиковую помаду. Приглашает последовать за собой. Неизвестно, чем затуманен разум Ши Цинсюань, раз та ведется на это, но ее язык аккуратно скользит в рот Повелительницы Земли, проводит кончиком по верхней губе, затем по нижней, что Хэ Сюань позволяет. Пропускает ее язык дальше, за границу зубов. Выжидает мгновение, ловит изворотливый кончик чужого языка и кусает. Не слишком болезненно, но ощутимо. Из чужого рта вырывается громкий писк, больше удивленный и возмущенный, чем болезненный, и Ши Цинсюань торопливо отстраняется. Ее рот все еще пораженно приоткрыт, и из него виднеется кончик саднящего языка, будто Цинсюань пытается его охладить. Смотрит широко распахнутыми недоуменными глазами, возмущенно хмуря брови, на что Хэ Сюань отвечает лишь спокойным, но надменным холодом на лице. Не обращая на Богиню Ветров внимания, поворачивается к столику с косметикой и набирает на кисть самую темную в арсенале Ши Цинсюаня, насыщенно винную помаду, и невозмутимо наносит на свои губы. Затем подбирает со стола ту самую кисть со светло-алой краской, из-за которой и началась эта потасовка. Разворачивается к все еще замершей в шоке и замешательстве Богине Ветров, и вновь берет ее за подбородок. Та позволяет, лишь смотрит пристально своими огромными глазами. — Больно? — спрашивает Хэ Сюань с усмешкой, проводит кистью по нижней губе. — Может быть ты в кои-то веки научишься не совать язык, куда ни попадя, и не облизывать, что попало, — по верхней. Непреклонно, но аккуратно. Бережно почти. Проводит большим пальцем под губой, стирая разводы смазанной помады, и отпускает. В тот же миг губы Богини Ветров медленно растягиваются в слабой, но игривой улыбке. Признающей поражение, но не побежденной. Кошачьей. Губы с кроваво-алой помадой выглядят выразительнее, пленительнее, хитрее. Обнажают игривый и самоуверенный, капризный даже, но решительный и несгибаемый характер. Словно могут своим мягким кокетливым изгибом свести в могилу, если провинишься, или же заставить вознестись, если Богине так будет угодно. Именно так, как оно есть на самом деле, а не эта нелепая розовая обманка хрупкой, слабой и наивной девочки. Кому ты врешь, Ши Цинсюань? Та, впрочем, стирать помаду не торопится. Хорошо. Хэ Сюань поднимается на ноги и, не глядя на Ши Цинсюаня, идет в выходу из комнаты. — Ах, Мин-сюн, ты так жесток! — тут же прилетает ему в спину звонкий смех, и слышится цокот каблуков. — Стой же, подожди меня, грубиян! — Если ты потратишь на свою внешность еще хотя бы минуту, смертные решат свои проблемы самостоятельно, — закатывает глаза Хэ Сюань, не оборачиваясь. — Мы бы уже были внизу, если бы ты не заупрямился и дал мне закончить, — гордо заявляет Повелительница Ветра, цепляя его локоть пальцами. Хэ Сюань ее игнорирует. — Кстати, этот цвет тебе идет, — мурлычет она. Хэ Сюань все еще на нее не смотрит, но то, как она мимолетно касается кончиками пальцев собственных губ, видит. — И зачем ты вечно делаешь вид, что у тебя нет ни капли вкуса? — Заткнись, — закатывает Повелительница Земли глаза, и Богиня Ветров заливисто смеется.

***

Оказавшись в коридоре и закрыв за собой дверь, Ши Цинсюань не выдерживает и наваливается на нее спиной, едва способный держать ноги прямыми и не сползти по ней на пол. Чужая энергия плещется внутри теплыми волнами, уже не такая обжигающая и острая, как вчера, почти приятная. Заполняет опустошенное разговором нутро. Цинсюань прикрывает глаза, позволяя сердцу успокоиться, а мыслям перестать мельтешить и бить по вискам. Весь день он ждал и вместе с тем боялся пробуждения Хэ Сюаня. Разговор о вчерашнем, если вообще состоялся бы, виделся тугим и неловким, коим, впрочем, и получился, только в меньшей степени. По крайней мере, теперь все хорошо. Воспоминания о чужих холодных пальцах, сжимающих шею, все еще вызывают неприятную дрожь, но Цинсюань знает, видел по чужому лицу, что в своем рассудке Хэ Сюань не хочет его убивать. Чужая просьба о прощении казалась искренней, и даже если Цинсюань вновь наступает в тот же капкан и видит то, чего нет, то он хотя бы знает: просить прощения фальшиво Хэ Сюаню смысла нет. Ему вообще больше не нужно ни врать, ни притворяться, ни успокаивать Ши Цинсюаня, ничего. Так что обещанию, что он так больше не сделает, Цинсюань позволяет себе поверить хотя бы на время. Наполовину бездумно он поднимает ладонь и зажигает на ней огонек. Он такой же, как и от его собственной духовной энергии небожителя, яркий и теплый, и демоническая энергия Хэ Сюаня, струящаяся от груди по венам к руке, теплая тоже. Она больше не обжигает, не режет, как битое стекло, лишь слегка покалывает кончики пальцев. И то замечает Цинсюань это лишь потому, что успел привыкнуть к мысли, что больше никогда не ощутит этого. Факт того, что Хэ Сюань дал ему духовную силу, да еще и так много, осознанно, а не в лихорадочном замутнении, укладывается в голове медленно и неохотно, как свиток на переполненную полку, но Цинсюань делает усилие и принимает его. Хэ Сюань может злиться, может ненавидеть, но он не жесток, если для того нет цели. Если в его желания не входит смерть Ши Цинсюаня, как он сам так четко обозначил, то и смысла проявлять жестокость и оставлять его наедине с его слабым смертным телом без ресурсов ему ни к чему. По крайней мере, это единственное объяснение, которое Цинсюань может придумать и с горем пополам принять. Впрочем, сколько ему придется пользоваться этой позаимствованной энергией, Цинсюань не знает, потому поспешно гасит успокаивающий его огонь, чтобы не тратить силу впустую. Он отталкивается от двери и бредет по направлению к главному залу. Оставлять Хэ Сюаня одного в таком состоянии кажется неправильным, но, подумав, Ши Цинсюань решает, что лучше сделать это сейчас. В конце концов, Хэ Сюань сам дал ему силы для этого, медлить с тем, чтобы воспользоваться этой добротой было бы глупо. Он подходит к входной двери и задумывается. Энергии в нем хватит на три печати сжатия тысячи ли, но он мысленно позволяет себе две, чтобы сохранить что-то на другие нужды. Так что рисовать печати следует аккуратно и вдумчиво, точно рассчитав направление, чтобы не оказаться там, откуда потом не сможет выбраться. Хорошо то, что печать не откроется там, где нет никаких дверей, так что он не выйдет из нее в середину Черного Моря, если выберет недостаточно далекую точку. Плохо то, что он не знает, где именно находится прямо сейчас. Единственное решение, которое приходит на ум, несколько рискованное и вынуждает положиться на свою не всегда идеальную память и качество навыка, которому его когда-то учил Хэ Сюань, но в котором он едва ли практиковался. Не так уж часто ему требовалось пользоваться печатью, лишь когда рядом не было «Мин И», который, будучи Повелителем Земли, всегда был тем, кто эти печати рисует, как само собой разумеющееся. Но сейчас Цинсюаню никто любезно не поможет, и пытаться вспомнить, как рисовать печать с направлением, а не с конечной точкой, ему необходимо самостоятельно. И благослови Владыка, чтобы в месте, где он окажется, было то, что ему нужно. Он осматривает комнату и кухню, пытаясь найти что-то, чем пользуется Хэ Сюань, чтобы рисовать печати, пыхтит, шарясь по шкафчикам и полкам, и в итоге находит баночку со специальной киноварью прямо на столике в центре комнаты. Ну да, смысл Хэ Сюаню ее прятать от человека без духовной силы. Да и если бы хотел спрятать, положил бы туда же, кто как не он осведомлен о нелюбви Ши Цинсюаня к легким путям, право слово. Цинсюань зачерпывает краску кончиками пальцев и вновь подходит к двери, старательно выводя символы сторон света и чисел. Он выбирает комбинацию, которую сможет запомнить, и которая даже при самом дальнем расположении дома от побережья приведет куда-нибудь поближе к скоплению городов и деревень. Трижды оглядев каждый иероглиф, Ши Цинсюань обводит круг, завершая его, и осторожно отворяет дверь. За ней оказывается проселочная дорога и край леса. Цинсюань закрывает дверь за собой и открывает ее вновь. Полуразрушенное здание, из которого он вышел, оказывается старым заброшенным храмом. Ни именной таблички, ни статуи божества Цинсюань внутри не видит, алтарь пуст и покрыт пылью. Кому бы этот храм когда-то ни принадлежал, этот бог пал давно, и вряд ли Цинсюань его знал. Присмотревшись, он понимает, что груда каменных обломков вокруг алтаря и была когда-то статуей божества. Стало неуютно и горько. Он видел оскверненные храмы прежде, но теперь к сочувствию к безымянному богу примешивается осознание, что очень скоро храмы Вод и Ветров начнут выглядеть так же. Ши Цинсюань покидает храм, обходит его со всех сторон, кропотливо запоминая, как он выглядит, и что расположено вокруг, чтобы было проще найти его вновь. На расстоянии меньше одной ли от храма виднеется деревня, и Цинсюань торопится туда. Он зябко ежится и пытается натянуть непривычно узкие рукава позаимствованного у Хэ Сюаня ханьфу на ладони. Без толку. Стоит конец осени, и даже здесь, на юге, судя по ландшафту, довольно холодно, а никакой мантии у Ши Цинсюаня не имелось. У Хэ Сюаня, возможно, должна быть теплая одежда, но просить о ней Цинсюань не мог. Деревня оказывается небогатой на вид, но довольно большой, с рисовыми полями на одной стороне и пастбищем с коровами на другой. На задних дворах нескольких из ближайших домов виднеются участки земли, где летом, предположительно, выращивают овощи. Ши Цинсюань чувствует воодушевление от этих фактов, ведь, если его логика верна, и местные люди развивают земледелие и торговлю едой, то и нужный ему храм должен быть не слишком далеко. Конечно, куда вероятнее встретить здесь храм Ее Превосходительства Повелительницы Дождя, но если жителей деревни хоть сколько-то интересует торговля, храм его брата у них тоже должен быть. — Прошу прощения, госпожа, — улыбается Цинсюань приветливо какой-то женщине, идущей навстречу, и кланяется, сложив руки в почтительном жесте. Та смотрит на него удивленно, оглядывая жизнерадостное юношеское лицо и строгие мрачные одежды с чужого плеча, но останавливается, чтобы ответить. — Не подскажите ли вы так любезно, есть ли здесь поблизости храм Вод и Ветров? — В трех ли на север, — машет женщина рукой в указанном направлении, все еще погруженная в какие-то свои мысли, из которых Ши Цинсюань ее выдернул, но доброжелательно. Дружелюбная вежливая улыбка Ши Цинсюаня всегда вызывала нужный отклик у людей, за сотни лет дав осечку лишь на одном. И тот человеком не является. — Не обходи деревню стороной, срежь по этой дороге, будет быстрее, — советует она уже более ласково, кажется, приметив, что неприкаянный на вид юноша годится ей в сыновья. — Вот по ней и иди, никуда не сворачивая, пока не увидишь ручей. Дальше вдоль него вниз по течению до самого храма. — Благодарю, госпожа, — низко кланяется Ши Цинсюань. — А то и вовсе в храм Дождя обратись, скорее мольбы услышат, — бросает женщина ему в догонку. — Он и ближе, всего в одной ли, — она машет рукой в другую сторону. — Госпожа Повелительница Дождя вне всяких сомнений способна помочь во многом, — вежливо соглашается Ши Цинсюань. Если он правильно понял и находится сейчас на юге, то не удивительно, что госпожу Юйши Хуан здесь почитают больше всего. — Но боюсь, мне нужен именно храм Вод и Ветров. — Ну, удачи, — хмыкает женщина мрачно. — Говорят Фэн Ши Нян Нян давненько на мольбы не отвечает. — Вряд ли это происходит по ее воле, — аккуратно возражает Ши Цинсюань, в душе содрогаясь. Он потерял свои силы чуть больше недели назад и еще несколько дней до этого мучался из-за Преподобного, так выходит двух недель отсутствия достаточно, чтобы даже жители тихих деревень заметили его? О чем же они молились, чему он уже никогда не поможет? — Она всегда внимала к мольбам каждого, думаю, если сейчас они не достигают ее ушей, значит с ней что-то случилось. Женщина лишь фыркает и безразлично пожимает плечами. Смертным не особо интересно, по каким причинам тот или иной бог их больше не слышит, если мольбы не выполняются, то подношения и храмы этому богу ни к чему. Это кажется Ши Цинсюаню одновременно логичным и жестоким. Не то чтобы он не знал об этом ранее. Он вновь почтительно кланяется женщине, желая той доброго дня, и уходит в указанном ею направлении, обнимая себя за плечи, чтобы не было так холодно. Его спасает лишь высокий ворот ханьфу, в который он прячет подбородок и нос. Черная ткань пахнет морем.