А шторм — лишь танец моря и ветра

Храм Ши Цинань находит быстро: он достаточно большой и богатый для этой местности, пусть и не сравнится с храмами Ветра и Воды ближе к Императорской столице. Однако, войдя внутрь, Цинсюань видит лишь одного верующего, преклонившего колени перед статуей Повелителя Воды. Алтарь Богини Ветров пустует. Скоро и Ши Уду перестанут поклоняться, раз уж тот уже потерял возможность отвечать на молитвы. А потом храмы начнут обворовывать и разрушать. В этих мыслях Ши Цинсюань дожидается, пока верующий, на чьи мольбы никто, к сожалению, не сможет ответить, покинет храм, и сам подходит к двум статуям. Строгая и грозная на вид статуя Ши Уду рядом с хрупкой, но величественной Фэн Ши Нян Нян. Ее божественная статуя, как всегда, улыбчива и прекрасна, ласково протягивает руки любому, кто перед ней предстанет, невзирая на свое одиночество. Цинсюань поддается мимолетному тоскливому порыву и касается пальцами каменной ладони, словно богиня может ожить и понимающе, тепло его обнять. Словно она единственная, кто способен разделить его горечь и скорбь по ней же. Забавно, учитывая, что он — она и есть. Соблазн вознести мольбу брату в надежде таким образом сообщить, что с ним все в порядке, велик, но Ши Цинсюань стискивает зубы, отворачиваясь от божественной статуи. Нельзя. Как любящий брат, он, конечно же, не хочет, чтобы Ши Уду терзался беспокойством за него и чувством вины. Но, как человек, высоко ценящий справедливость и честность, он не может себе позволить снять с брата наказание за его грехи, нарушив тем самым свою часть договора, на который так милосердно пошел Хэ Сюань. Положа руку на сердце, Цинсюань знает, что брат заслужил наказание, как и то, что смягчать его, просто потому, что Цинсюань, едва ли меньший виновник, попросил, Хэ Сюань был не обязан. Не обязан был идти на уступки, не обязан сдерживать свой гнев и свою боль, идти на компромисс, от которого выиграл один лишь Цинсюань. Не только, и даже не столько, он боялся этот компромисс потерять, сколько не желал отвечать на уступку со стороны Хэ Сюаня подлостью. Они могли больше не быть друзьями, но Цинсюань все еще дорожит человеком несколько сотен лет делавшим его счастливым, пусть и фальшиво. Он не хочет его боли. Не хочет вновь быть ее причиной. Быстро, пока в храм не зашел кто-нибудь еще, Цинсюань проверяет ящики для пожертвований. В кои-то веки он не злится на политику брата манипулировать смертными, чтобы получать от них богатства, а эгоистично радуется. В храмах Ветра и Воды всегда можно найти золото, которым торговцы задабривают божественную «пару» и Водного Самодура в частности, моля оградить их от шторма при перевозке товара, позволив тем самым заработать гораздо больше. Воровать же эти добровольно-принудительные пожертвования едва ли осмелится даже нищий, если хоть немного лелеет шанс подняться из трущоб и найти возможность подзаработать. Ши Цинсюань осмелится. Конечно, брать эти деньги ему стыдно, учитывая, что мольбы, за которые они были уплачены, никто не исполнит, ни Ши Уду, ни сам Цинсюань. Но он пытается успокоить свою совесть тем, что когда храмы начнут разрушать, деньги из них воровать будут отнюдь не честные люди. Рукава в одежде Хэ Сюаня непривычно узкие, но зато в ней имеются карманы, и Цинсюань шустро прячет в них монеты. Взглянув в последний раз с тоской на статую Фэн Ши Нян Нян, он поспешно покидает храм. Вернувшись в город, он немного плутает, но какой-то улыбчивый старик любезно провожает его до местного небольшого рынка. Мужчина также предлагает купить у него свежей рыбы, но Цинсюань, подумав немного, вежливо отказывается. Он пытается вспомнить, ел ли на его памяти Хэ Сюань рыбу, но проваливается. Правда в том, что Хэ Сюань ел практически все, что попадало в его поле зрения, и потому Ши Цинсюаню и в голову не могло прийти обращать внимание на то, нет ли случайно чего-то, что тот старательно игнорировал, пока не появился повод ассоциировать природу демона с возможными вкусовыми предпочтениями. Насколько эта мысль глупа? Вероятно, очень, но Ши Цинсюань все равно решает остановиться на курице. Торговка оказывается очень старой, ворчливой, и причитает, что «Такой взрослой девушке уже пора бы и научиться разбираться в мясе и птице, а не мяться, как мышь! Да ты еще и корзину дома забыла, кто ж тебя такую замуж возьмет?». Цинсюань всегда был вежливым юношей, потому решает, что если уж пожилая женщина не разглядела в нем юношу, несмотря на отсутствие макияжа и мужские одежды, то указывать почтенной госпоже на столь явные проблемы со зрением будет грубо. Он лишь пылко благодарит за помощь в выборе и ценные советы, прося не беспокоиться, ведь он может донести свои покупки и в подоле верхнего одеяния. Это, конечно, было бы неудобно, ведь Хэ Сюань, очевидно, одежды с длинными подолами не ценит, но об этом женщине знать не обязательно. Та лишь ошалело хлопает глазами. — На, — протягивает она Ши Цинсюаню старую плетенку. — Раз вежливая, то еще не все с тобой потеряно, а юбку задирать негоже. Бери-бери, пока я добрая, — ворчит старуха, и Цинсюань принимает ветхую корзину. — Благодарю, почтенная госпожа, благослови вас Верховный Владыка, — почтительно кланяется Цинсюань и уходит. — Чудеса, — смеется торговец овощами, когда Ши Цинсюань подходит к его прилавку. — Эту сумасшедшую каргу еще никому не удавалось умаслить. Терпение у тебя, парень, золотое. Цинсюань неловко смеется. Чешется язык полюбопытствовать, как может женщина со столь плохим зрением торговать, но он сдерживается. Деревня, судя по всему, одна на десяток ли, вполне возможно, что выбора у жителей не так уж много. Вопрос только, как женщину не обсчитывают и не обворовывают, и хочется надеяться, что у той есть дети или внуки, которые ей помогают. — Она на старости лет совсем рассудка лишилась, вечно несет чепуху да поносит всех подряд по чем свет стоит. — Думаю, она на самом деле довольно добра, просто по-своему, — пожимает плечами Ши Цинсюань, кладя картофель и капусту в позаимствованную корзину. Он понимает, что мужчина, скорее всего, прав, и эта бабушка просто слишком стара, но мысли об этом вызывают грусть. Торговец лишь недоверчиво хмыкает. В покупке не готовых продуктов Цинсюань и впрямь плох, в этом старая торговка права, как ни крути, ведь со дня своего вознесения он так ни разу и не был вынужден готовить. Несколько раз пробовал сотворить сложные, но интересные блюда, не по необходимости, а развлечения ради, но Хэ Сюань, попробовав несколько, запретил. Вернее сказать, запретить-то Повелителю Ветра что-либо не так-то просто, но когда человек, который не отказывается от еды никогда, категорически протестует против твоих кулинарных изысков, это несколько удручающе и куда приятнее заняться чем-нибудь другим. Так что сейчас он старательно выуживает из памяти забытые сотни лет назад вещи. На многое денег из храма не хватает, то ли от того, что тот слишком далеко от крупного богатого поселения, то ли поклонение Ши Уду уже начало медленно угасать. Но самое необходимое Цинсюань набирает, выторговав на остаток монет чай и имбирь, от чего к заброшенному храму возвращается донельзя довольный собой. На обратном пути он, рассчитав, что духовной энергии ему хватит без проблем, греет ей себя, чтобы не отморозить пальцы в наплывающих сумерках. В душе потихоньку рождается некое воодушевление, от которого он за последние две недели успел отвыкнуть. Подойдя к дверям храма, он с досадой понимает, что киноварь забыл в доме Хэ Сюаня, и оглядывается по сторонам в поисках чего-нибудь, чем можно нарисовать круг. Первыми на глаза попадаются обломки статуи божества, но Ши Цинсюань медлит, пытаясь найти что-нибудь другое, ведь использовать их кажется очень неправильным. В конце концов, покопавшись в обломках камней у алтаря, он находит старую кисть. Чернил нет, но есть духовная сила, и Цинсюань зажигает на ладони огонек, подпаливая деревянный кончик до угля, и тушит его. Этого хватает лишь на пару символов, затем приходится подпаливать и тушить снова, и так несколько раз, но это, по крайней мере, работает. Он вспоминает координаты, которые вписал в круг, чтобы попасть сюда, и внимательно выводит на двери все то же самое, только зеркально, заменяя север на юг, а запад на восток. Такой простой, но действенный способ, если хочешь вернуться именно в ту точку, из которой пришел. Плохо лишь то, что возвращаться нужно оттуда же, и ни чжаном в сторону, иначе рискуешь выйти не там, где нужно. Ну, или в случае Ши Цинсюаня: выйти из двери не внутрь дома, а наружу, и упасть в Черное Море. Когда он наконец оказывается в доме, где так же пусто и тихо, как когда он уходил, он расслабляется. Хах, он справился без происшествий и почти без заминок. Вот уж действительно: беззаботная жизнь и широкие плечи брата и «Мин И», на которые всегда можно было положиться, позволяли ему ребячество и легкую несамостоятельность в бытовых делах. Будучи сильным повелителем одной из пяти стихий, он, разумеется, имел острый ум и находчивость, способный самостоятельно усмирить и стихию, и демона. Но в совсем простых и невинных вещах, посильных любому, кто когда-либо был смертным, он позволял себе небрежность. Задуматься, отвлечься на разговор и спалить мясо до углей; потратить непозволительно много на рынке, попросту не посчитав нужным прикинуть разумность цены; выбросить мантию из-за небольшой дырки в подоле, потому что попытки зашить все равно обернутся исколотыми пальцами; забыть что-то, ведь «Мин-сюн» напомнит. Забавно то, что в детстве и юношестве он умел очень многое и весьма хорошо справлялся со всем, дабы облегчить жизнь брату, который и без того работал на износ, чтобы позаботиться о Цинсюане вместо родителей. С малых лет он учился заботиться как о себе, так и о Ши Уду, и никогда не позволял себе испортить обед или же потратить лишнюю монету. После вознесения все это забылось настолько скоро и старательно, будто вместе с этой ответственностью к быту и умениями он может похоронить и страх перед Преподобным. Словно так он мог сказать себе «все закончилось, ты в безопасности, тебе больше не нужно заботиться об этих вещах, забудь их поскорее, никогда о них не думай, и они не понадобятся». Теперь, когда он методично чистит овощи и по памяти педантично разделывает курицу, крутится на маленькой кухне в свете заходящего солнца и под шум беснующегося моря, он понимает, что руки помнят все. Сотни лет так упрямо ронялись вещи и неловко резались пальцы, и все лишь для того, чтобы сейчас, когда их хозяин больше не пытается лелеять свой драгоценный покой и тешиться безопасностью, твердо и четко делать то, что умеют. Лишь тревожная жизнь позволяет лицу Цинсюаня быть расслабленным. Такова ирония его существования: беззаботность божественности, за которую он так цеплялся и которую так сильно в душе боялся потерять, будто где-то на самом краешке сознания всегда догадывался, что не заслужил ее и пользуется ей временно, несла за собой легкую, едва уловимую, как тончайшая вуаль, но никогда не снимаемую с его лица, тревожность. Тревожность, попытки отогнать, задушить, закопать как можно глубже под ребра которую вызывали уйму мелких компульсий. Божественность, брат, Хэ Сюань, легкая, не обремененная ничем скучным жизнь, никак не похожая на его смертную — четыре основных. Они все осыпались одна за другой, как замок из золотой фольги, и вуаль слетела с лица Ши Цинсюаня, столкнув его с жестокой реальностью вновь, в обмен подарив освобождение от постоянной тревоги. Не может быть страха потерять то, что уже потеряно. Можно концентрироваться на простых вещах. Ему хватило денег на чай и имбирь — уже хорошо. Теперь он ждет, пока приготовится суп — одно из немногих блюд, что он научился готовить в детстве. Кипятит воду в чайнике на зажженном духовной силой огне и по памяти заваривает чай с кусочком корня. Совершенно неверно, не так, как делают в чайных, но так, как умел маленький мальчик, оставшийся один без брата на целый день, не имеющий подходящей посуды и знаний, но искренне пытающийся сделать теплый и вкусный напиток, чтобы порадовать брата, когда тот вернется домой уставшим. Теперь брата рядом нет, но Цинсюань пьет чай сам. Ему вкусно. Слабая улыбка трогает его губы. Она грустная, но и облегченная тоже. Его жизнь больше не будет беззаботной. Зато настоящая. Преподобного больше нет и не будет, а его новый демон… что ж, с ним можно договориться. Кухню Ши Цинсюань не покидает до тех пор, пока еда не готова полностью, отчасти боясь оставлять ее на огне и случайно испортить, отчасти оттягивая момент, когда вынырнет из этого временного умиротворения. Но суп готов, огонь погашен, а чай выпит, и Цинсюаню попросту нечем больше заняться, кроме как пойти проведать хозяина дома. Он стучится в комнату и ждет некоторое время, но ему никто не отвечает, так что он осторожно открывает дверь самостоятельно. Хэ Сюань лежит на кровати неподвижно, одеяло сброшено к ногам, а брови болезненно нахмурены. Других признаков жизни — насколько это слово применимо к демону — он не подает, дыхания нет, ни поддельного, маскирующего под человека, ни невольного лихорадочного. Нет и болезненных стонов, что доносились сквозь сон утром. Бездвижное, беззвучное, белокожее тело действительно навевает мысли о покойниках, и хоть формально Хэ Сюань им и является, но это несколько другое. Душа без живого тела не то же самое, что тело без живой души. И примерять этот образ на Хэ Сюаня Цинсюаню не нравится, пусть это и глупо. Он аккуратно, чтобы не повторилось, как днем, касается кончиками пальцев чужого лба, и тут же невольно отдергивает их из-за жара. Кожа, бледная и на вид ледяная, обжигает подобно кипяченой воде. Ткань, которую днем Цинсюань использовал, как компресс, лежит возле подушек полностью сухая, и Ши Цинсюань берет ее в руки, направляется на кухню за холодной водой. Он так и не узнал у Хэ Сюаня, помогает ли это хоть сколько-то или же в корне бесполезно, но если уж не знает наверняка, то хоть попробует на случай, если сработает. Он зачерпывает из бочки воды, выливает на ткань, и лишь тогда осознает, что того, что в бочке осталось, хватит разве что на несколько раз попить. Ши Цинсюань грустно вздыхает. Он проходил мимо ручья дважды сегодня, но так и не подумал о воде. Да и, откровенно говоря, не смог бы он принести много. Сейчас же духовных сил в нем не хватит и на одну печать, так что придется использовать ее на то, чтобы не было обезвоживания, если Хэ Сюань не очнется долго, а когда очнется, просить одолжить еще немного силы. Намоченную холодную ткань он все-таки кладет Хэ Сюаню на лоб, и когда тот никак не реагирует, покидает комнату. Остатки воды кое как вычерпывает из бочки в кувшин, и та заполняет его хорошо если на треть. На этом варианты, чем заняться, иссякают. Солнце к этому времени уже село и в свете огней и камина, который Цинсюань позволил себе зажечь, чтобы не замерзнуть, дом кажется особенно мрачным и звеняще тихим. От скуки он вспоминает, что голоден, — потребность тела в еде так и не успела пока войти в привычку — и лениво съедает порцию супа. Получилось хуже, чем, если он правильно помнит, получалось в юношестве, но, тем не менее, съедобно. Цинсюань помыл бы посуду, но воды нет. Искупаться не выйдет по той же причине. Он тяжело вздыхает, трижды обходит главный зал по кругу, оглядывая незамысловатый интерьер, двигает редкие вещицы на столах и полках, но возвращает на место. Порывается стереть пыль, но не находит подходящей тряпки. Вновь глубоко вздыхает. Хэ Сюань был прав: ему не нужно было искать подвох и думать, что демон обошелся с ним снисходительно. В самом деле, чтобы взять на себя часть наказания Ши Уду, вовсе не обязательно подвергаться страданиям, скука маленького пустого дома мучает Цинсюаня эффективнее всего. Он даже не может выйти за пределы дома, посидеть у моря, как делал это вчера, ведь сейчас его обитатели вовсе не будут к нему дружелюбны или хотя бы безразличны. Третий обреченный вздох, и Ши Цинсюань идет вниз искать тряпку для пыли в той комнате, которая, судя по всему, была кладовой. Он шарит по полкам долго и упрямо, но так и не находит желаемого, вместо этого едва не роняет себе на голову весьма массивную коробку. Внутри что-то громко шуршит, и любопытство Ши Цинсюаня подталкивает сунуть свой нос внутрь раньше, чем тот даже успевает подумать. Неизвестно, что именно он ожидает там увидеть, но содержимое поражает в любом случае. Внутри оказывается несметное множество самых длинных палочек благовоний. Такие же горели вчера у алтаря в комнате с четырьмя урнами. Но зачем так много? Невольно вспоминается, что хоть вчера утром палочки в той комнате еще горели, ближе к ночи от Хэ Сюаня пахло свежими благовониями. Ответ приходит сам собой: Хэ Сюань зажигает их каждый день. Любопытство толкает Цинсюаня в спину и он, вернув коробку на место, украдкой проскальзывает дальше по коридору и заглядывает в ту самую комнату. В ней стоит кромешная темнота, догорели не только благовония, но и свечи, предназначенные для освещения, от чего в помещении царят холод и мрачность. Картина навевает тоску и печаль, чувство одиночества, которое вряд ли принадлежит самому Цинсюаню. Конечно же Хэ Сюань не мог спуститься сюда сегодня. В груди рождается мимолетный порыв зажечь благовония самостоятельно, ведь неизвестно, когда это сможет сделать Хэ Сюань, но он тут же подавляется. Имей Цинсюань меньше причастности к смертям людей, в успокоение душ которых зажигались эти благовония, он бы поддался порыву. Но он не смеет. Даже если он не разозлит эти души, он определенно точно разозлит Хэ Сюаня. Однако, оставить комнату в тьме и холоде ему не позволяет что-то глубоко внутри тоже. Он мнется на пороге долгие минуты, но в итоге решает, что души этих людей не разозлятся, если он просто зажжет свечи, а Хэ Сюань… быть может и не обратит на это внимания. Ши Цинсюань медленно, чтобы не тревожить место памяти шумом и суетой, достает с полки в дальнем углу новые свечи и расставляет их на места догоревших, после чего зажигает каждую с помощью духовной силы. Закончив, он почтительно кланяется алтарю и покидает комнату, тихонько прикрыв за собой дверь.

***

Когда Хэ Сюань вновь открывает глаза глубокой ночью, на это уходит довольно много времени и усилий, но он все равно в первые минуты не может понять, поднял ли он веки или нет. В комнате не горят свечи, а ночное небо за окном затянуто беспросветными тучами, отчего спальня окутана чернотой. Что открыты глаза, что закрыты, разницы нет ровно никакой: все так же темно, все одинаково болят глазные яблоки. Ирония искусственного сна заключается в том, что пусть тот и отключает все чувства практически полностью и оберегает разум от ломающей кости и рвущей внутренности боли, но чем больше в нем находишься, тем сильнее изматывается тело. Все равно, что смотреть на палящее солнце, отключив свою неконтролируемую потребность моргать. Потому Хэ Сюань, дав телу несколько мгновений на то, чтобы вернуть чувствительность, решительно встает с постели, игнорируя вспыхнувшую от этого боль под всей поверхностью черепа. Под ноги ему падает что-то мягкое и приземляется на пол с влажным звуком. Хэ Сюань нащупывает это босой ступней и понимает, что это та тряпка, что Ши Цинсюань клал ему на лоб в качестве компресса. Как только не высохла до конца за все это время? Рука дергается в порыве зажечь свечу, но пламя на пальцах Хэ Сюаня вспыхивает мощным потоком под самый потолок и так же быстро гаснет. Хэ Сюань лишь грязно выругивается, находит дверь по памяти и наощупь. Он без понятия, чем будет заниматься все эти дни, пока гора не закроется, без возможности использовать духовную силу, как следует, но одно знает точно — ему необходимо двигаться. Выплеск заполняющей до краев энергии, хоть какой есть. В основном зале свечи горят, что могло бы показаться странным, ведь как мог Ши Цинсюань оставить их гореть, если уходил при свете дня, но Хэ Сюаня сейчас не волнуют такие мелочи. Он подходит к стеклянной стене, прикрывает глаза, настраиваясь на море, медленно, чтобы не захлестнуло разум буйством его обитателей. Медленно концентрирует духовную энергию внутри себя — это, по крайней мере, как и передача силы, не вызывает хаотичных всплесков, так что, пусть ограниченно, но хоть так он может ее использовать. Море признает хозяина медленно и неохотно, слишком уж его штормит от буйствующих внутри него духов и демонов, чтобы внимать приказам, но в итоге успокаивается. Не до конца, разумеется, но значительно. Хэ Сюаня удовлетворяет и это. Хорошо, что Цинсюаня здесь не будет. Памятуя, как тот, стоя в шаге от этого самого моря, беспечно гладил костяного монстра, будто тот был домашним кроликом, было бы лишь вопросом времени, когда Ши Цинсюань заскучает в край и выйдет на берег. А море до закрытия горы не оставит шанса никому, безжалостно поглотит любого, хоть ты стой в трех чжанах от кромки воды. Упорядочивание своих владений чуть ослабляет головную боль, пусть и не до конца, и Хэ Сюань решает этим воспользоваться. Сегодня его вырубило на сутки почти без перерыва, неизвестно, сколько продлится эта передышка, потому он без лишних промедлений идет выразить свое каждодневное почтение праху близких. По дороге он растирает саднящие глаза пальцами, открывая их, лишь когда сворачивает на лестницу. Лишь секунду он видит перед собой спешно поднимающийся силуэт, глядящего под ноги человека, а затем тот врезается прямо в него. — Ай! — раздается вскрик голосом Ши Цинсюаня, и Хэ Сюань так опешивает от его внезапного присутствия, что медлит мгновение, когда тот оступается от удара и падает спиной назад на ведущие вниз ступени. Он дергается вперед, пытаясь поймать, но чужое тело оказывается слишком низко, пальцы Хэ Сюаня хватают воздух. Сам Цинсюань в этот момент в панике рефлекторно взмахивает рукой, и в тот же миг невесть откуда взявшийся мощный поток ветра с силой пихает его в спину снизу вверх, поднимая едва-едва, но достаточно, чтобы Хэ Сюань схватился за тонкое запястье и резко вытянул в коридор. — Осторожнее! — шипит он Ши Цинсюаню в его опешившее лицо. Тот лишь тяжело дышит, глядя на него широко распахнутыми от испуга глазами, а затем нервно смеется. — Спасибо, — бормочет он, неловко потирая запястье, которое Хэ Сюань в спешке сдавил слишком сильно. — Я думал, ты не можешь так хорошо использовать духовную силу сейчас, хаха. — Это не я, — Хэ Сюань закатывает глаза, и на него смотрят с удивлением и вопросом. Но возможный ответ лишь один. — Я? — хлопает глазами Цинсюань, словно эта вероятность так уж и неожиданна. — Но я даже не пытался — я даже не успел ничего подумать. — Тебе и не нужно, — пожимает плечами Хэ Сюань. — Новый Повелитель Ветра вознесется еще не скоро, а тебя ветер знает хорошо. Потому, пока не появится новый повелитель, и пока у тебя есть духовная сила, пусть и позаимствованная, он будет тебя признавать и временами слушаться. Даже без веера. Это логично и просто, тем более, что Ши Цинсюань — это Хэ Сюань вынужден признать — несмотря на то, что жил не свою судьбу, но Повелителем Ветра был… да, прекрасным, тут уж спорить трудно. Ветер — самая живая из всех стихий, наделенная своим особым характером, словно чувствовал в младшем Ши родственную душу, такую же легкую, своевольную, игривую, капризную порой, но сильную и опасную, если требуется. Он подчинялся своему Повелителю, как дорогому другу, даже без веера порой слушаясь желаний Цинсюаня. Словно не веер был его духовным орудием, а непосредственно сам ветер, и связывала этих двоих взаимная нежная любовь. Хэ Сюань тихо хмыкает, когда видит, как Ши Цинсюань пораженно оглядывается, будто бы сможет увидеть свой милый ветер. Понимание, что тот наверняка скучает по своей стихии, ощущается странно, и Хэ Сюань спешит перевести мысли на куда более важные вещи. — Что ты здесь делаешь? — А, — лицо Ши Цинсюаня тут же делается напряженным, каким-то даже виноватым, он вновь оборачивается на лестницу вниз, но быстро прерывая это невольное действие, и принимается смущенно теребить завязки на поясе ханьфу. — Я, а-ха-ха, — нервный смех заставляет Хэ Сюаня подозрительно нахмуриться. Да, какой бы ни была причина, почему Цинсюань задержался в этом доме, говорить на эту тему может быть неловко для него, наверное. Но вести себя так, будто провинился и пытается это скрыть? Вот уж бред. Так в чем дело? — Прости, я шарился по твоей кладовой, — выдает в итоге Ши Цинсюань, неловко усмехнувшись, и машет рукой себе за спину. И это определенно не является чем-то, что Хэ Сюань ожидал бы услышать. — Что? — переспрашивает он, хмуря брови, в корне не понимая, как это относилось к его вопросу. Не мог же Ши Цинсюань, в самом деле, воспринять его настолько буквально. — Пытался найти подходящую тряпку для пыли, — поясняет тот, пожимая плечами. Нет, наверное, мог. Или же он просто избегает шаткого разговора? По вновь ставшему беззаботным лицу не понять толком. Хэ Сюань хочет повторить свой вопрос четче, не дать улизнуть от него, но его опережают. Цинсюань складывает руки на груди и хмурится, — У тебя вообще есть что-то подобное? Ты вообще убираешься? Звучит несколько возмущенно, почти капризно, так что Хэ Сюань одновременно опешивает от такой резкой перемены настроения и ощущает, как под ребрами что-то странно и неприятно переворачивается от того, как знакомо звучит этот тон, как знакомы эти поза и выражение лица. После них обычно следуют следовали шутливые нотации, а он отвечал колкостями и все превращалось в состязание в остротах. В этом-то Хэ Сюаню никогда не было равных, но Цинсюань брал упрямством и абсурдностью доводов к своей правоте. — Пф, — Хэ Сюань не удерживается, руки на груди складывает, чужую позу отражая, глаза закатывает, позволяя себе на секунду отвлечься от главного в пользу этого успевшего немного подзабыться чувства. — Сказал тот, за кого последние несколько сотен лет убирались слуги, — говорит он, вздергивая бровь, позволяя этому замечанию свою привычную насмешку, лишь потом думая: а не воспримет ли Ши Цинсюань в новых обстоятельствах это, как реальное обвинение с попыткой уколоть? Тот не воспринимает, или, по крайней мере, реагирует более чем невозмутимо, пожимает плечом небрежно. — И даже с учетом этого про порядок в твоем доме вспомнил избалованный я, а не господин, пренебрегающий помощью слуг, — фырчит он, взмахивая рукой, ныне пустой, но обычно этим жестом он либо демонстративно изящно раскрывал веер, либо стервозно взмахивал веничком. — О, посмотрите на эту хозяюшку, — усмехается Хэ Сюань, искреннее позабавленый, но маскирует это под сарказм. — Хочешь, я сделаю вид, что это не оттого, что твой верткий зад, за неимением приключений, не может усидеть в четырех стенах на одном месте дольше секунды, а больше тебе здесь заняться нечем? — Именно, — ничуть не смутившись, разводит руками Ши Цинсюань. — Не дом, а тоска смертная, еще и пыльно, — он показательно закатывает глаза, откидывая волосы за плечо, и Хэ Сюань не может удержаться от смешка. То, как свободно — по крайней мере внешне, уж кто знает, так ли невозмутим Цинсюань в своих мыслях — младший Ши отбивает реплики в привычной деланой перепалке, ощущается несколько натянутым в их обстоятельствах, но, по крайней мере, дает понять, что вчерашнее не заставило Ши Цинсюаня бояться его больше. Это радует, хотя и должно быть все равно. Тем не менее, слова Цинсюаня возвращают к главному вопросу. — Так почему же ты остался здесь? — спрашивает он повторно, с куда большим нажимом. — Я ведь дал тебе духовную силу, ее должно было хватить на несколько печатей, — добавляет он, частично чтобы уж точно конкретизировать, что именно он имеет в виду, чтобы Ши Цинсюань не свернул с этой темы вновь, частично уточняя, а точно ли он дал достаточно хотя бы для одной печати? Ведь то, что он ошибся и передал недостаточно энергии, для Хэ Сюаня единственная логичная причина, почему тот еще здесь. Есть, конечно, еще и та, где Ши Цинсюань не поверил, что действительно может уйти, не подвергнув тем самым опасности жизнь своего драгоценного братца, такое весьма возможно, но не слишком правдоподобно лично для Хэ Сюаня. Бывший Повелитель Ветра никогда не был глуп, и даже наивен бывал довольно редко, вопреки тому, что Хэ Сюань обычно о нем говорил. Одно дело не сообразить что-то простое и неважное, вроде того, кем работает ярко разукрашенная косметикой и вульгарно одетая девица, выловившая его на улице и зовущая «пойти с ними» ведь с таким хорошеньким личиком у них с ним «отбоя от клиентов не будет», вынуждая Хэ Сюаня злобно выдергивать его из длинных ногтей и утягивать прочь. И совсем другое, когда дело касалось чего-то важного, вроде выпутывания из опасных ситуаций и защиты других людей. Не уловить того, что сейчас Хэ Сюань точно не сможет прийти по душу Ши Уду, а позже, когда Тунлу закроется, и Хэ Сюань будет иметь силы завершить свою месть, оба Ши с помощью небожителей уже смогут быть надежно скрыты в мире смертных и защищены, так что не найдешь, а найдешь — не подберешься так уж просто. Да, шанс провала остался бы, но слишком незначительный, чтобы струсить и не попытаться. Так что, черт возьми… — О, да, их хватило, не волнуйся, — все так же невозмутимо кивает Ши Цинсюань, и Хэ Сюань в очередной раз чувствует, что чего-то в этом мире, в этом конкретном человеке не понимает напрочь. — Я сходил, просто не решился долго задерживаться, потому что вечерело и было довольно холодно. Да и местность оказалась мне незнакома, хотя люди там весьма приятные, вроде бы, но знаешь, веселого мало там бродить в потемках. О, а еще корзина с едой получилась тяжеловата, да и… — Стоп, стоп, заткнись, — грубее, чем рассчитывал, прерывает его поток мыслей Хэ Сюань. Он не пытается быть грубым, вообще-то, но от мешанины информации, которая не укладывается ни в какие логические рамки, притупившаяся на время головная боль вспыхивает с новой силой. Ши Цинсюань послушно замолкает, а Хэ Сюань хмурится, пытаясь понять, к какой из его фраз адресовать вопрос в первую очередь. Под весом всей этой нелепости и нелогичности его привычное хладнокровие громко трещит. — Какого… Куда ты, твоего брата, ходил вообще? — На рынок за едой, — отвечает Ши Цинсюань, хмурясь, всем своим видом показывая, что улавливает чужое недоумение, но искренне не понимает, чем оно вызвано. — Оу, или ты про город? Я не знаю, если честно. Я пользовался тем способом рисования печати, который ты мне когда-то показывал, так что без понятия, где оказался, ха-хах. Но лучше способа я не придумал, иначе я не знал бы, что вписать в печать, чтобы вернуться. — Зачем? — голос Хэ Сюаня теперь звучит устало. Он наконец понял, что произошло, не понял только одного. — Зачем тебе было возвращаться? — спрашивает он четче, когда Ши Цинсюань хмурится в недоумении. Лицо бывшего Повелителя Ветра распрямляется, а глаза смотрят на Хэ Сюаня… не удивленно, пожалуй нет, но резко серьезно. Очевидно, он не избегал этой темы, а наоборот не ожидал, что она в принципе требует обсуждения, но сейчас, когда разговор об этом все же оказывается необходим, тушуется. Он не смеется нервно, не перебирает в пальцах одежду, замирает статуей божества, словно силится понять, в каком именно ключе его спрашивают. Самому Хэ Сюаню тоже этот разговор не то чтобы улыбается, то, что Ши Цинсюань посчитал необходимым вернуться сюда из страха за Ши Уду, очевидно и без вопросов, но тот уже сорвался с губ, и почему-то просто замять его не выходит. Они молчат долго, глядя друг на друга спокойно, но серьезно, и в тишине коридора дыхание Ши Цинсюаня звучит очень отчетливо. Как и отсутствие дыхания Хэ Сюаня. — Потому что это то, на что мы договорились, — произносит в итоге Ши Цинсюань. Не нервно, не слишком тихо, с тем самым спокойствием и серьезностью, которые в нем на памяти Хэ Сюаня совмещались редко, лишь когда дело касалось шатких, но подконтрольных Повелителю Ветра вещей. — Заметь, договорились, а не ты меня заставил. Я сам попросил тебя об этом, и условия этого договора меня устраивают, — пожимает он плечами, а Хэ Сюань мрачно хмыкает. — Ну да, конечно, — закатывает он глаза, опираясь спиной о стену и складывая руки на груди. Он не собирался развивать этот разговор, но формулировка Ши Цинсюаня его смешит. — Можно ли считать отсутствием принуждения добровольный выбор всего из двух вариантов? — Ши Цинсюань поджимает губы и опускает взгляд. — Впрочем, гора Тунлу дала тебе и третий. То, что ты выбираешь быть здесь из страха, что в противном случае я пойду и сверну шею твоему поганому брату, понятно, но пока врата открыты, я ему ничего не смогу сделать. Что толку соблюдать какой-то там договор с демоном, если он все равно не может навредить? — шипит Хэ Сюань тем самым тоном, какой использовал «Мин И», чтобы рассказать, в каких местах Повелитель Ветра сглупил, проявил недальновидность или подвергнул себя опасности. — Сейчас не можешь, но потом-то ты все равно попытаешься его убить, — пожимает плечом Цинсюань, впрочем, оставаясь невозмутимым, будто они спорят, как правильнее заваривать чай. — Через неделю, если не больше, когда бы вы оба уже скрылись с помощью небожителей в мире смертных, так что вас искать пришлось бы два десятка лет, а найдя, еще попробуй подступись? — иронично ухмыляется Хэ Сюань. — Ты не мог поглупеть за сутки, ты должен был это сообразить. — Пф, — из всех возможных реакций Хэ Сюань в последнюю очередь ожидал того, как Цинсюань насмешливо фыркнет и небрежно поведет плечом, будто в продолжение их недавней шутливой перепалки. — То, что надежно спрятать гэ от тебя можно, лишь когда ты ослаблен и лишен возможности нормально использовать духовную силу? Да, думаю, это я прекрасно сообразил, спасибо, — закатывает он глаза, судя по всему, оскорбившись, что старый «друг» мог усомниться в том, что в принятии решений он думал головой и видел все свои возможности. — Злишься, что я сомневаюсь в твоих умственных способностях? — вскидывает бровь Хэ Сюань под острым ядовитым взглядом, и Цинсюань надменно щурит глаза, складывая руки на груди. — Ну уж прости, но другой причины, почему ты, имея эту возможность и достаточно духовной силы, чтобы покинуть мой дом, всего-навсего сходил проветрился и вернулся, я не вижу. Если уж совсем начистоту, то у Ши Цинсюаня была и другая возможность: получить от небожителей достаточно большое количество энергии, вернуться в этот дом — печать его, в отличие от других богов, пропустила бы, ведь Хэ Сюань сам однажды его впустил — и убить Хэ Сюаня, который в своем нынешнем состоянии едва ли мог ответить на выпад опытного бога достаточно искусно. И пусть без уничтожения праха дух Хэ Сюаня не мог бы быть уничтожен, но это тело тем не менее — его настоящее, убей его — и Демону Черных Вод понадобится восстанавливаться десяток лет, если у того и вовсе будет достаточно упорства, чтобы оставаться в этом треклятом мире. Но этого Хэ Сюань, конечно же, не озвучивает, по чужому лицу видя, что его скорее стукнут в противном случае. Ши Цинсюань в своей многогранности и артистичности был буквально кем и чем угодно в этом мире, всем по чуть-чуть, но чем он не отличался никогда, так это жестокостью. Конечно, убей тогда Хэ Сюань Ши Уду, все было бы ой как иначе, но в тех условиях, что есть у них сейчас, Хэ Сюань действительно не может представить Ши Цинсюаня, желающего ему смерти. Многовековая ложь и насильная потеря божественности могут вызвать в нем неприязнь к демону, но их явно недостаточно, чтобы такой, как Ши Цинсюань, реально возжелал ему смерти. Уж в чем в чем, а в том, что братья Ши не похожи между собой ничем, он в итоге убедился. Сам Цинсюань все это время смотрит на него молча, прямо в глаза, не моргая. Его лицо медленно расслабляется, из раздраженного становясь каким-то задумчиво-печальным. Таким оно было вчера вечером, когда тот спокойно и беззаботно говорил Хэ Сюаню, что всегда знал, что никому в Небесной столице не нужен по-настоящему. Они молча смотрят друг на друга долгие минуты, так что Хэ Сюаню уже начинает казаться, что ответа он не получит, да и это правильно, лучше всего будет просто напросто закрыть эту тему и не возвращаться к ней никогда. — Потому что ты был моим другом, — произносит вдруг Ши Цинсюань тихо, но твердо. Пожимает плечом еле заметно, но глаз от Хэ Сюаня не отводит. Тот замирает, как статуя. В списке того, что он ожидал бы услышать, это было почти в самом конце. Ши Цинсюань, тем временем, устало опирается спиной о каменную стену, себя руками за плечи обнимая, будто ему холодно. — Знаешь, мне ведь всегда было чертовски важно не быть одному, когда мне плохо, больно, обидно или страшно. Важнее, чем быть в безопасности и здравии, — признается он. — И это, вот ведь ирония, всегда был ты. В крови ли я, в собственном ли самобичевании и печали, или же в полной… катастрофе, в которую сам же и влез. Вряд ли я однажды пойму, зачем тебе это было нужно, но ты был рядом, — все это время Цинсюань задумчиво глядит в пол, но после небольшой паузы поднимает на Хэ Сюаня серьезные глаза. — Потому что я тебя, как выяснилось, совсем не знаю, но если хотя бы сотая доля того, что ты мне показывал эти пять веков, была правдой, то ты не заслужил быть преданным и оставленным в одиночестве, когда тебе плохо и физически больно. После этих слов в коридоре повисает тишина, плотная и абсолютная. Лицо Ши Цинсюаня все так же невозмутимо и спокойно, его ровное дыхание — единственное, что наполняет пространство между ними звуком. Хэ Сюань в дыхании не нуждается. Не нуждается в том, чтобы моргать, поэтому глаз от лица Цинсюаня не отводит ни на мгновение. Его сердце не бьется и потому не ускоряется на последних словах. Большая часть слов Ши Цинсюаня его не удивляет, нечто похожее он ему говорил еще вчера. Но уровень значимости этих вещей для Цинсюаня до него, кажется, доходит только сейчас. Да, Хэ Сюань сам никогда не сможет до конца понять, зачем делал все это, но то, что тем самым сделал образ Мин И слишком ценным для сентиментального ветряного божества, понятно без труда. Сейчас уж и припоминается-то с трудом, но, кажется, несколько сотен лет назад это и было изначальной целью. Позволить Повелителю Ветра привязаться к этой красивой маске, чтобы от того еще больнее ему было, когда Хэ Сюань эту маску снимет. Сейчас же демон Черных Вод ловит себя на мысли, что лучше бы этого всего не было. То, что Мин И был хорошим другом — пусть любой нормальный человек, который не был бы Ши Цинсюанем, так бы не посчитал, — это заслуга Мин И. То, что после того, как его образ растворился, его заслуги перекочевали к Хэ Сюаню, — исключительно ошибка Ши Цинсюаня, который еще пока что не разглядел под такой знакомой ему личиной обглоданные кости и черные воды вместо крови. Эта ошибка раздражает, но уже не так сильно, ведь первоначальный гнев спал, и теперь Хэ Сюань почти что может понять. Наверное, сложно перестать видеть в безразличном во всем, кроме ненависти, демоне человека, который был тебе дорог, если ты не получил достаточно отрезвляющую дозу боли и ужаса, позволяющую перестроиться с привязанности на ненависть мгновенно, как и должно. Наверное. Хэ Сюань не в курсе, у него все наоборот. Беспокойство и заботу Ши Цинсюаня наложить поверх образа эгоистичного избалованного ребенка, разрушившего все, что у Хэ Сюаня было, который и оправдан-то никогда не был, но так упрямо был лелеем веками, тяжело. Отпустить то, что, сам Хэ Сюань знает, является бредом. Но если это не прописная истина, то останется лишь признать, что выстроил все свои действия вокруг нее зря, надломил чужую душу и едва не растоптал целиком понапрасну. Просто потому что ненависть, справедливую к тому, кто ее в пятикратном размере заслужил, не смог вовремя отделить от того, кто ни в чем и виноват-то не был. Признать, что стоишь сейчас посреди коридора в нелепом молчании неподвижно, как идиотская дарума, исключительно из-за того, что запутался и не знаешь, как должен был поступить, и как поступать впредь. Ши Цинсюань ни в чем не виноват, он просто человек. Бог, да, но боги от людей отличаются лишь количеством власти и гонором, а нутро у них точно такое же, мыслят они так же и чувствуют одинаково. Любит брата — защищает любой ценой, какая бы гниль из него ни полилась, стоило встряхнуть. Помнит доброту Мин И — захочет отдать ее в ответ. Дай повод для ненависти — возненавидит тоже. Но тут нужно, чтоб либо одно, либо другое: либо сохранять образ друга до конца, либо ломать до мерзкого хруста в мелкую крошку, чтоб и при большом желании осколки воедино не удалось собрать. И то, и другое Хэ Сюаню оказалось не под силу. И оттого сейчас они и смотрят друг на друга, как два зеркала. Заглядывая в глаза, силясь разглядеть эмоции друг друга, но натыкаясь лишь на собственные отражения, так что голову сдавливает спазм, и хочется закрыть глаза синхронно, молча согласиться не копаться в этом больше никогда. Просто договориться сделать вид, что… Что? Что все нормально, все, как раньше? Не тогда, когда один из них заперт здесь, как в тюрьме, лишь бы ярость второго не обрушилась на его брата, а второй в схожей тюрьме этого осточертелого еще пятьсот лет назад мира, который не может покинуть, пока смерти его близких не будут отомщены. Что они враги? У них у обоих наскребется слишком мало причин, чтобы реально ненавидеть друг друга. Слишком мало причин наслаждаться болью друг друга. Но и перестать причинять ее они не смогут, даже при желании. Закованные в кандалы и цепями друг к другу привязанные. Слишком крепко, чтобы далеко друг от друга отойти, слишком слабо, чтобы этими же цепями самих себя задушить и покончить с этим. Так по-идиотски, так раздражающе. Ши Цинсюань отнюдь не так наивен, каким его в приступах раздражения называл Хэ Сюань, он четко знает, что не стоит демон того, чтобы относиться к нему так же хорошо, словно ничего не произошло — не происходит. Хэ Сюань по глазам это видит, серьезным и немного печальным, по губам поджатым, по хмурым бровям и появившейся привычке коситься на собеседника краем глаза. Но он так же недостаточно жесток и сломлен, чтобы относиться к Хэ Сюаню плохо. И стоит теперь неприкаянный, себя за плечи обнимая, сочувствие к Хэ Сюаню со страхом перед ним смешивая, слепую любовь к брату с ненавистью к бесчестию Ши Уду, Мин И — с демоном Черных Вод. «Потому что я тебя, как выяснилось, совсем не знаю, но если хотя бы сотая доля того, что ты мне показывал эти пять веков, была правдой, то ты не заслужил быть преданным и оставленным в одиночестве, когда тебе плохо и физически больно». Фраза ироничная и нелепая буквально во всем. Одновременно признающая, что демон перед Ши Цинсюанем — не тот человек, который заслужил беспокойство о себе, но тут же опровергающая это. Была ли хоть сотая часть «Мин И» реальной? Откровенно говоря, реальным было намного больше, Хэ Сюань мало в чем утруждал себя действительно притворяться, так и не найдя за эти годы причин, ведь и его естественный характер Повелителя Ветра почему-то устраивал. Но это отнюдь не делает вывод Цинсюаня логичным. «Ты не заслужил быть преданным и оставленным в одиночестве». Нет, не заслужил. Как не заслужил и обратного. Хэ Сюань не заслужил смерти и боли, но получил их, не заслужил привязанности и заботы Повелителя Ветра, но получил их тоже. Он не заслужил ровным счетом ничего: ни беспокойства, ни сочувствия, ни компании, но, судя по всему, получит и их, просто потому, что пройдет какое-то время, прежде чем Ши Цинсюань устанет прощать и оправдывать в память о прошлом и начнет думать, как и должно, о себе самом. Хэ Сюань не уверен до конца, заслужил ли он ненависть и презрение, но и их он получит тоже со временем. Единственное, что он точно заслужил, это упокоиться, наконец, с миром. И именно это является тем, чего он как раз не получит. Хах, ничего удивительного, с Цинсюанем в комплекте всегда шли десятки тысяч парадоксов. В итоге Ши Цинсюань не выдерживает тишины первым: вздыхает устало и, глаза прикрыв, точку между бровей двумя пальцами растирает. — В самом деле, почему бы нам просто не пойти поесть? — всплескивает он руками почти что ворчливым тоном, и Хэ Сюань невольно усмехается. Он кивает с полуулыбкой на губах, поддерживая. Если Ши Цинсюань по каким-то своим причинам решил проявить честность и остаться, то да будет так. Если в благодарность за это он просит лишь закрыть эту тему и сделать вид, что они все те же друзья, так привычно разделяющие вместе ужин, то так тому и быть. Цинсюань, видя что его поняли и согласились подыграть, приободряется и распрямляет плечи. Встряхивает головой, перебрасывая волосы себе за спину, тем самым поспешно смахивая с себя пыльную тяжесть неприятного разговора. — Вот и чудненько. Он немножко перебарщивает и в привычной повелительной манере хватает Хэ Сюаня за рукав, утягивая за собой по коридору. Тот не сопротивляется, лишь тихо хмыкает, но идет следом. Однако Ши Цинсюань все равно одергивает себя и выпускает ткань его одежд из своих пальцев, неловко поджимая губы, но это они оба игнорируют. В прошлом Повелитель Ветра часто говорил, что без его инициатив они двое никогда никуда бы не сдвинулись, и уж что греха таить: не бахвальство, а прописная истина. — Ты что, готовил? — Хэ Сюань недоверчиво вздергивает бровь, стоит им только оказаться на кухне. — Ну а что мне еще оставалось делать? — пожимает плечами Ши Цинсюань, неловко смеясь, будто резко начав стесняться хоть чего-то в этом мире. — Знаю, я мог бы использовать духовную силу, чтобы не нуждаться в пище, но ты прав: сидеть здесь без дела для меня то еще мучение, так что я не мог не воспользоваться поводом как-то себя занять. К тому же, есть еду приятно, а ты и вовсе всегда голоден. — Я? — брови Хэ Сюаня невольно устремляются вверх в совершенно позорном удивлении. — Ты что, и на меня тоже готовил? — Ну да, — Ши Цинсюань на него даже не смотрит, пожимает плечом, пока открывает крышку горшка и разглядывает его содержимое, затем кивает на него Хэ Сюаню. — Будешь? Вряд ли тебе вдобавок к зову горы Тунлу еще и чувства голода не хватало, ха-хах. Хэ Сюань смотрит на него пустым взглядом и кивает, почти не отдавая себе в этом отчета. Слишком уж часто за последние полчаса его сбивают с толку. А впрочем… Ши Цинсюань в этом весь и заключается, едва ли ему можно удивляться слишком долго. Непосредственность, превосходящая сам ветер, у него по венам течет и кости вместо мышц оплетает. На стол приземляется миска чего-то пахнущего курицей и с виду похожего на суп, а Ши Цинсюань садится. Хэ Сюань щурится на содержимое тарелки, но опускается на циновку напротив. — Еще теплое, — кивает Ши Цинсюань. — Сам-то есть не будешь, — подмечает Хэ Сюань, на что Цинсюань лишь беззаботно поводит плечом. — Я уже поел, — кивает он на грязную тарелку у себя за спиной. А затем, когда видит, что собеседник не торопится притрагиваться к своей порции, лукаво усмехается. — Что, думаешь, отравить пытаюсь? — смеется он задорно. — Есть основания так полагать, — лениво пожимает плечами Хэ Сюань, больше отпуская шпильку в сторону кулинарных способностей бывшего бога, нежели имея в виду личное отношение. Цинсюань понимает это тоже, и притворно обиженно надувает губы. — Не драматизируй, тебя невозможно убить таким образом, — отмахивается он. — Тем не менее Его Высочеству это почти удалось, — стоит на своем Хэ Сюань, ни капли не впечатленный аргументом. Воспоминания из Храма Пу Цзы пробегают по спине холодными мурашками, а отголоски ехидных комментариев Хуа Чэна, что тот отпускал тогда тайком от двух небожителей через сеть духовного общения, заставляют поморщиться. — Ах, ну как же грубо, — Ши Цинсюань весело смеется, и уголок губ Хэ Сюаня едва заметно приподнимается. — Его Высочество прекрасный человек. А его стиль готовки исключителен, и очень грубо с твоей стороны полагать, что я смогу с ним сравниться, даже если попытаюсь, — произносит он предельно серьезно и чинно, так что не знающий человек и не поймет истинного смысла этих слов. — И все же, способностями к этому ты на моей памяти никогда не блистал, — закатывает глаза Хэ Сюань. Он пробовал. — Ну, мои попытки готовить изысканные блюда могли и не быть столь удачными, — уклончиво тянет Ши-младший. — Но не вся моя жизнь была на твоей памяти. В юности у меня кое-что получалось довольно неплохо, — заявляет он, гордо вскинув подбородок. — Попробуй, это съедобно. Какое-то время Хэ Сюань еще смотрит на него, подозрительно сощурив глаза, но в итоге лишь вздыхает. Правда в том, что он действительно голоден, а после почти суток сна и истязающего кипения духовной энергии этот голод ощущается особенно болезненно. Да и прав Ши Цинсюань: как бы плох он ни был, но со стряпней Се Ляня не сравнится уж точно, а помимо нее Хэ Сюань и впрямь может проглотить все, что угодно, и не поморщиться. В супе действительно оказывается курица, и ее кусочки, как и все остальное содержимое миски, выглядят подозрительно съедобно. Пока он пробует, Ши Цинсюань гордо делает вид, что не обращает на демона никакого внимания, но когда тот никак не реагирует больше пяти секунд, не выдерживает и смотрит на Хэ Сюаня пытливо. Тот находит это забавным, на секунду подумывая даже изобразить отравление, но он сегодня определенно точно не в настроении для такого рода ребячества. — Видишь, ты не умер, — фыркает Ши Цинсюань, слишком гордый, чтобы спрашивать вкусно ли. — К моему удивлению, неплохо, — кивает Хэ Сюань, цепляя палочками и отправляя в рот кусочек курицы. — Я же говорил, — триумфально ухмыляется Ши Цинсюань, словно только что выиграл спор на деньги. — Курица немного недоварена, — обрубает его Хэ Сюань лениво, впрочем, жевать не переставая. — Да? — Цинсюань хмурится, он не заметил. — Это очень плохо? — Мне-то все равно, я мертв, — безразлично пожимает плечами демон. — Это тебе лучше бы не есть сырое мясо. — Ох, ладно, ха-хах, в конце концов, я не обратил внимания. — А рис переварен, — продолжает констатировать Хэ Сюань, поглощая содержимое тарелки. — Это я уже заметил, спасибо, — закатывает глаза Цинсюань. — В следующий раз не забрасывай все в горшок одновременно, добавляй курицу самым первым ингредиентом, — советует Хэ Сюань невозмутимо. — Через некоторое время все остальное, и уже потом рис. Рис варится быстрее, чем мясо, — его голос будничный и ленивый, а взгляд Ши Цинсюаня на него любопытствующий. — И откуда ты в этом разбираешься? — хмыкает он с усмешкой. — Моя семья держала ресторан, — напоминает Хэ Сюань спокойно, но поднимает при этом глаза на Ши Цинсюаня, и тот неуютно ежится. — Кхм, значит, ты действительно хорош в готовке? — ни то заключает, не то спрашивает Ши Цинсюань. Наверное, ступать на тему смертной жизни демона до того, как Ши Уду ее забрал, ему неловко, но он, тем не менее, предпочитает вопросы смущенному молчанию. — Нет, — только и отвечает Хэ Сюань к удивлению бывшего бога. Суп действительно неплох, и голод постепенно притихает, так что Хэ Сюань решает, что он в настроении. — В детстве и юности я помогал родителям на кухне, но после шестнадцати лет времени на это стало мало. — Почему? — Изучал точные науки, — только и пожимает плечами Хэ Сюань. — Много времени уходило на учебу. В этих словах, как и в тоне Хэ Сюаня, нет ничего выделяющегося, ничего раздражительного или мрачного, но Ши Цинсюань почему-то затихает и отводит глаза в сторону, подтягивая свои руки, до этого широко раскинутые по столу, себе на колени. Ни один из них ничего не говорит, но причина неловкости ясна. Бывший Повелитель Ветра вспомнил, что помимо Непревзойденного Демона Черных Вод когда-то существовал еще и студент Хэ. Обыкновенный юноша, живущий в маленьком городе, в доме, на первом этаже которого был небольшой ресторанчик. Юноша, живущий спокойную честную жизнь, имеющий рвение к науке и планы… ни одна душа теперь уж не знает, какие именно планы были в горячем молодом сердце, но они были столь же вдумчивы и благородны, как сам юноша. Планы, в которых его семья счастлива и гордится им. Однажды он вознесся бы за свое чистое спокойное сердце, трудолюбие и блистательный ум. Пожалуй, об этом покойном и навсегда утерянном юноше двум фальшивым небожителям лучше не вспоминать. — Сам-то ты зачем притворялся криворуким? — сжаливается и меняет тему Хэ Сюань, когда неловкое молчание Цинсюаня затягивается. — Ох, ну что за грубость! — тут же оживляется, возмущенно всплескивает руками Ши Цинсюань. Сейчас его наигранность бросается в глаза особенно сильно, но Хэ Сюань не заостряет на этом внимания. — Я не притворялся, и я не криворукий, просто ты был не в состоянии по достоинству оценить мои кулинарные эксперименты, — заявляет он, выставив вперед указательный палец. Хэ Сюань смеряет его взглядом, полным неприкрытого скепсиса. Откровенно говоря, даже без учета вкуса еды сам процесс ее готовки подразумевает под собой слишком много шансов что-то просыпать, разбить, сжечь или порезать руки. В то, что Ши Цинсюань мог упустить их все, верилось с трудом. Уж точно не тот Ши Цинсюань, который крутился под боком у Хэ Сюаня последние несколько сотен лет. Но тот, что сейчас сидит перед ним, кажется, не особо горит желанием это признавать, так что Хэ Сюань лишь безразлично уступает, не настаивая. — И все же, ты кое-что умеешь, — напоминает о своем вопросе. Он предположил бы, что, как и его самого, младшего Ши незатейливым блюдам научила мать, но быстро вспоминает подробности ранней судьбы Цинсюаня, которые в своей неуемной злости выучил наизусть. — Неужто Ши Уду снисходил до того, что надевал фартучек и лепил с тобой маньтоу? — издевательски приторно интересуется он. Лицо Ши Цинсюаня на это реагирует одновременно беспокойством от мыслей о брате и усмешкой, словно представшая в воображении картина его веселит. — Хотел бы я на это посмотреть, — закатывает глаза Хэ Сюань. Впрочем, в кои-то веки упоминание Ши Уду не раздражает по-настоящему. Цинсюань это тоже улавливает, потому, глянув на демона внимательно, позволяет себе тоже говорить о брате. — Нет, гэ занимался самосовершенствованием с утра до ночи, он возвращался в дом лишь чтобы поспать пару часов, — качает он головой. Хэ Сюань закатывает глаза еще раз, едва только успевает вернуть их в нормальное положение. Что поделать, не может он слушать о Ши Уду иначе. Но Цинсюаня он не обрывает. — Поскольку я был в доме один, мне пришлось чему-то да научиться, ха-ха. К тому же… — он запинается, смущенно опуская взгляд и теребит прядку волос, будто собирается сказать что-то глупое. — Я ведь в детстве притворялся девочкой, чтобы Преподобный меня не нашел, да и брат боялся оставлять меня совсем без присмотра, когда я был маленьким. В те годы он еще не начал культивировать, только работал дни напролет — у нас были деньги, оставшиеся от родителей, но не очень много и надолго их бы не хватило, так что гэ брался за любую работу. Хэ Сюань подпирает рукой подбородок и откладывает палочки для еды. Как некогда лучший друг он, разумеется, знал о прошлом Ши Цинсюаня, тот сам рассказывал, но, в отличие от своего обыкновения трещать обо всем на свете часами, о теме своего смертного прошлого он, почему-то, всегда был немногословен. Мимолетные слова о том, что почти не помнит своих родителей, годы спустя — вскользь брошенная фраза, что они умерли по его вине, без каких либо объяснений, почему он так считает. Лишь спустя столетие после знакомства и один особо сильный ночной кошмар на постоялом дворе: руки цепляющиеся за плечи «Мин И» и дрожащий голос, рассказывающий историю с Преподобным. История, общую суть которой Хэ Сюань успел разузнать и сам, но впервые услышал от первого лица. В ту ночь он позволял ненавистному ему существу уткнуться лицом ему в грудь и плакать, рассказывая о своем страхе и чувстве вины перед родителями и братом за свою проклятую судьбу. В ту ночь Хэ Сюань, знающий прекрасно, чего стоил этот страх конкретно ему, и раздраженный самим фактом чьего-то чувства вины перед таким подонком, как Ши Уду, чувствовал злость. Он так и не смог тогда испытать хоть немного жалости. Но наутро с досадой обнаружил, что потерял часть своей ненависти к младшему Ши. Это злило еще больше, потому Хэ Сюаня полностью устраивало, что Повелитель Ветра больше на тему своей смертной жизни не трепался особо. Теперь же Хэ Сюань невольно задается вопросом: почему столь болтливое и открытое божество впервые так подробно рассказывает о своем прошлом какому-то демону с нулевым кредитом доверия, хотя никогда не горел желанием делиться этим со своим лучшим другом? Слушать про Ши Уду и не закатывать глаза сложно, но интерес Хэ Сюаня сильнее, потому он слушает молча и внимательно. — Некоторые торговки с ближайшего рынка, у которых брат покупал еду, по очереди ко мне заглядывали, — продолжает тем временем Цинсюань. — Присматривали и заодно по просьбе брата приносили продукты, чтобы я не выходил из дома сам в те дни, когда брат не мог зайти на рынок. Так вот, они считали меня девочкой, звали меня Цин-эр, ха-хах, — об этой подробности из детства Ши Цинсюаня Хэ Сюань тоже слышит впервые, хотя о попытках спрятаться от Пустослова за девичьим образом он осведомлен. — Так что, когда у них была свободная минутка, они учили меня готовить. Ну, то, что мог бы приготовить ребенок семи лет. Я был им благодарен, потому что когда я более менее научился, это облегчило жизнь гэ. У Хэ Сюаня на языке вертится едкий комментарий про Ши Уду, но он решает не озвучивать его. Сегодня можно обойтись и без споров на тему того, хорошим тот был братом или нет, тем более, что они оба все равно останутся при своем, только временное спокойствие нарушат. — Кажется, это были хорошие женщины, — решает отметить он вместо этого. — О, да! Правда они все, как одна, постоянно приговаривали, что я красавица, и если научусь хорошо готовить, то, когда вырасту, выйду замуж за богатого купца и не буду больше знать тревог, — Цинсюань, кажется, впервые за последние дни смеется так заливисто, легко и искренне. От его слов Хэ Сюань не может удержаться от громкого смешка и прячет лицо за ладонью. Он знает этот типаж сердобольных женщин еще по собственному смертному прошлому, когда точно такие же говорили нечто подобное сестрице, а ему с ранних лет пророчили красавицу-жену. Он не удивлен ни капли, смеется лишь, представляя Ши Цинсюаня, выслушивающего такие наставления. — Ну и как? — насмешливо подкалывает он, и Цинсюань пожимает плечами. — Как видишь, не научился, — притворно вздыхает тот. — Но они научили меня каким-никаким основам, и за то им спасибо, — улыбка на его лице теплая и искренняя, дает понять, что то, о чем он рассказывает, вызывает в нем чувство ностальгии. — Кажется, тебе это было по нраву, — подмечает Хэ Сюань. — Это было хорошее время, — пожимает Цинсюань плечом. — Правда вскоре Преподобный меня нашел, и мы с гэ были вынуждены уехать. Он тогда сразу ушел культивировать на гору, а я жил в домике у подножья. Он сам ходил на рынок, или же я, но редко и быстро, чтобы как можно меньше времени проводить вне дома. Жаль, потому что я больше тех милых женщин не видел. — А я-то все думаю, откуда в тебе этот характер торговки с рынка, — качает головой Хэ Сюань, еле заметно приподнимая уголок губ. Он догадывается по голосу Цинсюаня, что после того переезда для младшего Ши началось «не хорошее» время, но выбирает перевести тему. Ши Цинсюань заливисто смеется. — Ну… Видимо, да, — не обижается он. Хэ Сюань в очередной раз думает, что познакомить его со старухой Шань Ю было бы забавным зрелищем. — Я вообще многосторонний и способный, знаешь ли. — А деньги на продукты ты где взял, способный ты наш? — В храме Ветра и Воды, где ж еще, — пожимает плечами Ши Цинсюань. — Мне, конечно, было стыдно брать эти деньги, учитывая, что на мольбы людей, пожертвовавших их, уже никто не сможет ответить, но больше неоткуда. Все равно храмы скоро начнут разрушать, кто-нибудь эти деньги сворует, так что добрым людям разницы мало, ха-хах. — Если стыдно брать из храма Ветра, бери в следующий раз из храма Земли, — произносит Хэ Сюань буднично, отпивая воды из стакана на столе. Ши Цинсюань смотрит на него удивленно, но тот не обращает на него внимания, принюхиваясь к содержимому. Это что, имбирь? — Хах, ну и чем же это лучше? — недоверчиво качает головой Цинсюань, подавая кувшин с чистой водой. — Это чай, который я не допил, вот вода. — Не нужно, — лишь отмахивается от него Хэ Сюань. Чай, хоть и холодный, оказывается вкусным. Мэй-мэй, несмотря на юный совсем возраст, любила чай с имбирем. Наверное, привыкла, потому как вечно болела. — А молитвы последователей Мин И, по крайней мере, будут продолжать исполняться, когда гора Тунлу закроется. Я исполнял несколько вчера, неделя или две моего отсутствия их не встревожит. — Стой, ты планируешь продолжать выполнять обязанности Повелителя Земли? — глаза Ши Цинсюаня становятся до смешного огромными. — Я же не Хуа Чэн, которому возводят храмы, прося о том, что небожители не могут дать, — поясняет Хэ Сюань, как ребенку. — Большая часть моих духовных сил приходит от молитв Повелителю Земли. — И тебе так просто позволят продолжать это делать после того, как небесам открылась правда? — недоверчиво вскидывает брови Ши Цинсюань. Ах, ну какая очаровательная наивность. — А кто мне запретит? — ухмыляется Хэ Сюань. — Ты ведь не хуже меня знаешь, на каком месте у небожителей стоит мораль, когда дело касается того, что им не выгодно. — Ссориться с тобой, конечно, опасно, но не до такой же степени, — Ши Цинсюань закатывает глаза и скучающе подпирает щеку рукой, словно ему рассказывают давным давно устаревшую байку. — А я и не про это. Но давать смертным хоть как-то прознать, что на небесах сотни лет свободно разгуливал Непревзойденный, слишком сокрушительно для небес, Цзюнь У этого не позволит. А потому храмы Земли начнут разрушать только если Повелитель Земли перестанет отвечать на молитвы, — поясняет Хэ Сюань. — В таком случае небожителям и делать-то ничего не нужно, лишь подождать, пока это грязное пятно смоется само собой. Но что, по-твоему, будет, если молитвы верующих продолжат исполняться? — Небесный двор уничтожит твои храмы сам, — отвечает Цинсюань уверенно. Логика безукоризненная. — Да, несомненно, — тянет Хэ Сюань лениво, делая еще один глоток из стакана. — Когда-нибудь. Когда-нибудь, когда Дворец Лин Вэнь не будет стоять на ушах, а все боги войны не будут бегать, как бешеные псы, по всему миру смертных из-за открытия горы Тунлу. — Значит, они сделают это, когда гора закроется? — предполагает Ши Цинсюань, но из-за невозмутимого, надменного даже голоса демона уже не так уверенно. — Это тоже вряд ли. Видишь ли, пять стихий фундаментальны, их повелители не боги войны, которых легко заменить. Длительная потеря покровительства от Повелителей стихий в той или иной степени несет много вреда смертным. Одна госпожа Юйши Хуан чего стоит, поскольку голод накроет бесчисленное количество земель, стоит только ее убрать. Вы с Ши Уду может и не так важны, как покровительница сельского хозяйства, но потеря сразу двух Повелителей стихий для небес — большой удар. — Потому что где стихийные бедствия для большого количества людей, там и недовольство всеми небесами, как единым целым, — кивает Ши Цинсюань, наконец-то понимая, к чему клонит демон. — В частности Цзюнь У, — кивает Хэ Сюань. — Новые Повелители Ветра и Воды вознесутся еще не скоро, как и новый Повелитель Земли, а это делает оставшихся Повелителей в разы более значимыми. Последствия, если отсутствовать будут покровители не двух, а сразу трех стихий, губительны. Так что, когда дрожайшая Лин Вэнь доложит Цзюнь У, что Демон Черных Вод имеет наглость продолжать выполнять обязанности Повелителя Земли… это, конечно же, будет непростительной грубостью и стыдом Небес, но делать с этим что-либо слишком невыгодно, чтобы не потоптаться по собственному горлу и не закрыть на это глаза, пока не вознесутся новые Повелители Ветра и Воды. — Я, наверное, должен быть огорчен таким раскладом, — тянет задумчиво Ши Цинсюань после паузы. — Но раз уж я больше не принадлежу Небесам, могу себе позволить признать, что это даже несколько забавно, — пожимает он плечом с усмешкой. — Всегда подозревал, что ты втайне ненавидишь этот серпентарий, — хмыкает Хэ Сюань, собирая со стола грязную посуду. — Вовсе нет! — протестует Ши Цинсюань возмущенно. — Там бывало довольно весело, а некоторые боги довольно приятные, если их разговорить. А лучше напоить, — Хэ Сюань хмыкает еще раз, прекрасно зная, что за этими словами учтиво прячется парочка жирных «но». — Не отнимай у меня хоть какие-то способы себя занять, не смей мыть посуду! — практически гаркает Цинсюань, когда видит, что собирается делать демон. — Ладно-ладно, как хочешь, — послушно поднимает руки вверх Хэ Сюань, когда к нему подлетают и выхватывают из рук тарелку. Иногда кажется, заставь Ши Цинсюаня маяться от безделья достаточно долго и тот станет пятым бедствием за сутки. Жестокости только не хватит, а вот энергии, упрямства и хаотичности даже больше, чем надо. — Ой, — Цинсюань бьет себя ладонью по лбу, резко вспоминая что-то. — Совсем забыл сказать, чистая вода ведь кончилась, — для наглядности он поднимает крышку с бочки, демонстрируя пустоту внутри, словно Хэ Сюань мог не понять смысл его слов. — Я, конечно, был вблизи водоема, но много я бы все равно сам не дотащил. Как ты вообще ее каждый раз набираешь? Я уж не говорю о купальне. — Не так уж часто я здесь бываю, — пожимает плечом Хэ Сюань. Но теперь придется здесь жить постоянно, судя по всему. — Иди сюда, покажу. Он берет с полки киноварь и подходит к дверце высокого, но узкого шкафа вблизи бочки для воды. В шкафу, помимо двух полок с никогда и не используемой по сути кухонной утварью и давно забытой метлы, стоит большое ведро, которое Хэ Сюань под любопытствующий взгляд Ши Цинсюаня и достает, закрывая дверь обратно. Баночку с киноварью он всучает Цинсюаню. — Будешь рисовать печать, — поясняет он. — Если ее нарисую я, она засбоит. — Но что рисовать? — Ши Цинсюань недоуменно моргает, вертя краску в руках, но все же подходит и становится перед дверью рядом с Хэ Сюанем. — И у меня не хватит духовной энергии на печать. — Я дам, в передаче проблем нет, — отмахивается тот, и Цинсюань недоверчиво окунает кончики пальцев в киноварь. Хорошая, специально для печатей, та, которую Лин Вэнь лениво рекомендовала в общем потоке духовного общения, но слушали лишь самые занудные и Хэ Сюань, для которого печати невольно стали прямой обязанностью. Краска исчезает с пальцев и двери, как только печать перестает действовать. Жаль, что в будущем покупать ее придется не в Небесной столице почти задаром, а в Призрачном городе по скотским ценам. Демону Черных Вод, по особому распоряжению градоначальника, еще и дороже заломят. — Я возьму тебя за руку, — предупреждает Хэ Сюань, заходя за правое плечо бывшего Повелителя Ветра, когда тот зависает с поднятой к двери рукой, не зная, какие символы чертить. Это не то чтобы просьба в привычном ее смысле, в конце концов, символы, нужные для этой настроенной давным давно печати, отличаются от обычных обозначений сторон света или названий городов, и объяснять их, как и их точное расположение в кругу, было бы непростительно долго и утомительно для них обоих. Так будет в сотни раз быстрее и проще, и проблемы с таким простым и поверхностным контактом возникнуть не должно. Но их с Ши Цинсюанем спокойные дружелюбные взаимодействия не прожили еще и часа, все еще шаткие, да и после вчерашнего Хэ Сюань тем более не хочет касаться его без предупреждения и согласия. Он дожидается кивка Ши Цинсюаня, и сгребает испачканные красным пальцы в свои, чуть поджимая безымянный и мизинец, так что указательный и средний пальцы Цинсюаня превращаются в кисть, которую он аккуратно направляет вперед. Вместе с этим он посылает сквозь белую кожу потоки духовной энергии, вливая ее в чужую ладонь. Сам он пользоваться ей не может, но передавать кому-то и этого же кого-то направлять — запросто. Или не запросто, ведь через руки и энергия в таком состоянии ее хозяина передается слишком медленно, и это мерное течение несколько раздражает, но для написания печати подойдет. — Запоминай, потом будешь сам рисовать, — кивает Хэ Сюань на дверь перед ними, и Цинсюань кивает в ответ. Хэ Сюань аккуратно управляет ладонью Ши Цинсюаня, рисуя его пальцами символы на двери. Рука в его руке напряжена, но сам Цинсюань, по крайней мере, выглядит спокойным. Как минимум внешне, а с неспособностью Ши толком держать эмоции при себе — это уже хороший признак. Сам Цинсюань смотрит на вырисовываемую печать внимательно, едва ли отвлекаясь на Хэ Сюаня за своей спиной. Его дыхание медленное и тихое, даже немного слишком, и это единственное, что можно принять за след напряжения. Хорошо. — Запечатывай двойным кругом, — инструктирует Хэ Сюань, когда все необходимые символы начертаны на своих местах, и отпускает чужую руку, отходя чуть в сторону. Ши Цинсюань кивает, и широким плавным движением, отточенным столетиями управления веером, выводит идеально ровный круг, а внутри еще один, чуть меньше. Двойная граница круга позволит печати оставаться открытой дольше, чем обычной одноразовой, и Цинсюань едва заметно хмурится, недоумевая, к чему это все нужно. — Можно открыть? — уточняет он у Хэ Сюаня, занеся руку над дверью. — Ни в коем случае, мы ее начертили только чтобы ты полюбовался, — не сдерживает смешка демон, и Ши Цинсюань смотрит на него, укоризненно прищурив глаза и весело улыбнувшись. Хэ Сюань все же предупреждает: — Только осмотрись прежде, чем выходить за порог. — Ну да, был бы еще порог, — в тон его предыдущей подколке фыркает тот, кивая на низ двери шкафа, и под закатывающиеся глаза Хэ Сюаня толкает дверь.