***
Фэн Ши Нян Нян кружится в самом центре городской площади, развевая юбки вокруг себя изумрудным цветком. Люди на площади радостно рукоплещут, а дети смеются, музыка звонкая, а топот изящных туфелек богини задорный. Она смеется. Смеется радостнее звука музыки, громче и беззаботнее смеха детей. А затем порывом ветра подбегает к толпе и вылавливает из нее хмурого мужчину. — Ах, Мин-сюн! Мин-сюн, ну как можно быть таким хмурым? Сегодня же праздник! — причитает она, пытаясь утащить его за собой в центр круга. — Угомонись, все пятки сотрешь, — отзывается Мин И привычной мрачностью, ловит за локоть, вынуждая перестать кружиться. На его шее кулон долголетия, и каким-то образом Ши Цинсюань знает, что это гэ ему его подарил. — Я угомонюсь только когда ты повеселишься! — стоит на своем Цинсюань. Дыхание сбитое, сердце колотится, все от слишком резвого танца. Быть может, друг и прав, и действительно стоит притормозить. — Давай, сегодня же праздник! — Цинсюань, не позорь меня, ты слишком шумный, — раздается строгий голос гэ. Цинсюань оборачивается и видит его в шаге за своей спиной. Его лицо спокойное и гордое, как обычно, его бледно-голубые одежды идеальны. — Смеяться на похоронах неприлично. — Что… — Ши Цинсюань пораженно хлопает глазами, словно провалившись в холодную реку. Оглядывается на радостных людей вокруг, но видит вокруг себя лишь ряды серых именных табличек. — Что за… я не понимаю… — Ши Цин, какой сегодня праздник? — спрашивает Мин И, привлекая внимание тем, что кладет ладонь ей на плечо. Та оборачивается к нему еще более шокированная, чем от вида кладбища. — Откуда ты… — никто не должен был звать ее так, тем более Мин И. Он не мог, не мог знать, не мог… не мог быть Мин И. — Почему ты зовешь меня так? — шепчет Ши Цин. Ее лицо бледнеет, а дышать становится тяжелее, она кладет маленькую ладонь с искусанными ногтями и кутикулами на щеку Мин И, словно бы так может сбросить какой-то налетевший на них двоих морок. — Цинсюань, опять ты перебрал вина, — тяжело вздыхает Ши Уду, хватает его за другую руку, узловатые длинные пальцы которой аккуратные и ухоженные. Да, Повелитель Ветров всегда уделяет уходу за собой особое внимание. — Идем, ди-ди, гэ отведет тебя домой. Ши Цинсюань хочет последовать за братом, он знает, что тот как всегда прав, и странные речи и образы не могут быть чем-то иным, кроме как опьянением. Но оторвать взгляда от Мин И не может, не может отдернуть руку, хоть тот ее и не держит. Исцарапанная, искусанная ладонь словно бы приросла к чужой щеке. — Ши Цин, какой сегодня праздник? — повторяет вопрос Мин И. Его голос спокоен, и даже как будто мягок. Но вопрос по необъяснимым причинам вызывает клубящийся в желудке страх, словно бы ответ несет за собой что-то ужасное. — Наш день рождения, — шепчет Ши Цинсюань заторможенно. В момент, когда слова срываются с губ, внутри все переворачивается, а сердце ускоряется еще сильнее. Дышать становится сложнее. Уголок губ Мин И приподнимается синхронно с тем, как бледно-зеленые глаза мечутся по его лицу в ужасе. Как Мин И не должен был знать Ши Цин, так и Цинсюань не должен был знать, что они делят дату рождения на двоих. — Цинсюань, не неси чепуху, — тем временем настойчиво тянет за собой Ши Уду. — Идем, тебе нужно прилечь. Ши Цинсюань не видит лица брата, не может даже заставить себя повернуться к нему, но что-то в его голосе и упрямой настойчивости скручивает внутренности Ши Цинсюаня, заставляет испытывать первородный ужас перед перспективой обернуться на голос. Под напором чужой руки он не может удержаться и делает шаг в направлении, куда его тащит брат, но тут же инстинктивно останавливается, как вкопаный. Воздуха становится еще меньше. Ши Цин мысленно вскрикивает своим высоким, но хрипловатым голосом, отчаянно впивается ногтями в щеку Хэ Сюаня. Тот от этого не меняется в лице, лишь мягко улыбается, почти успокаивающе, но тем самым лишь больше подталкивает к истерике. Под пальцами обнажается голая кость, и от крика останавлвает лишь отсутствие воздуха в легких. — Спроси у него, — кивает Хэ Сюань за спину Ши Цин. Она жмурится изо всех сил, краем сознания понимая, что это плохая идея. Возможно, даже подсознательно понимает, какой получит ответ, ведь все происходящее рождается в ее голове. И там же она заперта. — Гэ, — ужас смешивается с ощущением сюрреалистичности происходящего, а воздуха в легких становится словно бы еще меньше. Ши Цинсюань пытается оторвать руку от чужого лица, пытается вырвать другую из руки брата, но безуспешно. Ши Уду все тянет и тянет, в то время как другая рука Цинсюаня все так же приклеена к чужой щеке, он даже не может разжать впившиеся в нее пальцы, как ни старается. Хэ Сюань остается неподвижным и неизменным в лице. Он улыбается, и Ши Цин зажмуривается сильнее, чтобы этого не видеть. — Гэ, отпусти меня, — скулит Ши Цинсюань от боли в запястье. — Какой сегодня праздник, ди? — повторяет Ши Уду ранее заданный Хэ Сюанем вопрос. Его голос настолько спокойный и отстраненный, полностью пустой. Его хватка на запястье Ши Цинсюаня становится болезненной, и тот задушенно стонет. Грудь отказывается раскрываться полностью. Цинсюань знает ответ. Каким-то извращенным ужасающим образом он все это время знал ответ, но кровь в его венах стынет, когда он впервые слышит это от себя же. — День твоих похорон, — сипит Цинсюань, словно ему рассекли горло ножом. Он резко оборачивается и открывает глаза. Тело Ши Уду бело-серое, со следами нескольких дней смерти, а глазницы пустые. На губах та же холодная и надменная ухмылка, которой он улыбался прямо перед смертью. Как он умер? Цинсюань не знает, но знает своим искривленным туманным сознанием, что перед смертью он самодовольно ухмылялся. А еще он стоит на самом краю глубокой свежей могилы и именно в нее и пытается затащить Цинсюаня. — Ди, тебе нужно лечь спать, — улыбается он. — Тебе сразу станет легче. — Гэ, — только и успевает прохрипеть Цинсюань, когда Ши Уду резко тянет его за цепочку на шее. Кулон долголетия. Цинсюань хочет податься вперед, чтобы не быть задушенным, но в этот момент вторая цепочка тянет его в другую сторону. Второй кулон, который ранее был на шее у Хэ Сюаня, теперь оказывается на нем. В глазах темнеет, когда цепочки обоих кулонов, окольцовывая шею Цинсюаня, с силой тянут каждая в свою сторону, перекрывая поступление воздуха в легкие полностью. Из его горла не может вырваться даже слабого хрипа, он дергается всем телом, бьется отчаянно, но сознание утекает столь же стремительно, как и остатки хоть какого-то воздуха вырываются изо рта, а новый не поступает. Ши Цинсюань резко садится на кровати, судорожно хватая ртом воздух, и царапает шею. На ней ничего не оказывается, ни одеяла, ни ворота внешнего халата ханьфу, а ворот нижнего расслаблен донельзя. Его шею ничего не сдавливает, но дышать все равно трудно. Грудь скована, словно легкие не способны вобрать в себя и треть необходимого объема воздуха, голова кружится, а мысли путаются. Цинсюань поспешно сбрасывает с себя одеяло и спускает босые ноги на холодный пол, чтобы привести себя в чувство хотя бы с помощью холода, но это почти ничем не помогает. Ему нужно… ему нужно что-то… нечем дышать. Душно. Воздух. Ему нужен воздух. Необходим свежий воздух. Он подскакивает с кровати и, шатаясь, торопится к окну, чтобы открыть его нараспашку и вдохнуть спасительного кислорода, но так и замирает с поднятыми руками. В этих созданных духовной силой «окнах» нет ставень, нет форточки, нет ни единой щели. Дом Хэ Сюаня полностью герметичный, если не считать входной двери, ведущей к морю, да и та открывалась редко. Вот почему Цинсюань чувствовал себя неважно, вот почему, оказавшись у реки ранее, почувствовал облегчение и не хотел оттуда уходить. В доме демона, которому не нужно дышать, нет ни единого источника свежего воздуха. Хоть какого-то воздуха. Хэ Сюань никогда не замечает этого, не думает даже, ведь ему это не нужно, но Цинсюань теперь обладает смертным телом, и сколько бы ни было кислорода в доме на момент его здесь появления, он истратил его почти целиком. От нелепости ситуации Цинсюань сдавленно смеется. Он не заботится ни обувью, ни верхним ханьфу, ни даже свечой, плетется в коридор, как есть, с одной единственной целью: дойти до двери и не свалиться на пол. Голова кружится, картинка перед глазами начинает плыть еще в коридоре. Он доходит до главного зала, а затем вынужденно опирается о ближайшую поверхность: спинку софы, судя по всему. Если он сделает еще шаг без опоры, он упадет. — Что с тобой? — раздается над ухом голос Хэ Сюаня. Обеспокоенный или просто хмурый, Цинсюань понять не может, слишком путаются мысли, слишком сильно гудит в ушах, да и нет ему сейчас до этого дела. Хорошо, что он в комнате не один, это все, что он знает. — Душно, — сипит Цинсюань тихо, цепляется мертвой хваткой в чужое предплечье, как только чувствует, что на его плечо легла рука. Он загнанно дышит, пока перед глазами темнеет. — Нечем… дышать… нечем, — он продолжает бормотать объяснения, боясь, что его голос слишком тихий и слабый, чтобы его поняли, но Хэ Сюаню это уже ни к чему. Он бормочет себе под нос злое ругательство и не медля тянет руку Ши Цинсюаня на себя, заставляет обвить его шею и выпрямиться. Цинсюань не сопротивляется, цепляется за чужую шею, как за единственную опору, коль уж опору в виде софы у него отобрали, а Хэ Сюань тем временем крепко придерживает его за спину, так, чтобы не упал, даже если потеряет сознание, и быстро ведет к входной двери. Цинсюань, откровенно говоря, не уверен, что перебирает ногами в этот момент, хотя определенно точно пытается это сделать. Тем не менее, в следующий миг дверь распахивается настежь и в комнату врывается холодный свежий воздух. Запах моря и ночи окутывает Ши Цинсюаня, врывается в легкие, и чернота перед глазами постепенно рассеивается. Хэ Сюань еще какое-то время поддерживает его, ждет, пока Ши Цинсюань делает глубокие жадные вдохи, а когда его дыхание немного выравнивается, мягко надавливает руками, медленно опуская Цинсюаня на пол. — Сядь, — просит он мягко, так что даже Цинсюань не может расслышать в его голосе грубости. Он послушно опускается на пол у порога, прислоняется к косяку виском. — Не высовывайся за порог, — в этой просьбе уже слышна твердость, намекающая ни в коем случае не поступать иначе. Соблазн выйти наружу и подставить лицо более прямым потокам ветра велик, но Цинсюань не смог бы подняться, так что просто кивает. — Сейчас вернусь. Цинсюань бездумно кивает еще раз, слабо прикрывая глаза, и Хэ Сюань куда-то уходит. Возвращается он через несколько мгновений с большой пиалой в руке, и трогает Цинсюаня за плечо, чтобы тот обратил на него внимание, вкладывает пиалу в его руку. — Пей, — слышит Цинсюань. Он честно пытается поднести воду к своим губам, но его руки все еще дрожат, от чего он едва не проливает ее на себя. Руку перехватывает чужая рука и помогает поднести пиалу к губам и держать ровно, пока Цинсюань пьет. Это оказывается вода, и никогда он еще не был до нее так жаден. Кажется, ему становится легче, потому как он вдруг чувствует холод чужой ладони, твердый пол под собой, то, как потоки воздуха треплют его распущенные волосы. Он облегченно выдыхает, и Хэ Сюань расценивает это как знак, что можно отстраниться. — Прости, — произносит он серьезно, и Ши Цинсюань смотрит на него удивленно. — В этом доме никогда не было кого-то, кому нужно дышать, я должен был вспомнить об этом. — Ничего, — отмахивается Цинсюань, поежившись от особо холодного порыва ветра. — Если уж я сам не думал об этом до того, как начал задыхаться, то что тут можно сказать, ха-хах. — Можешь оставлять дверь открытой, когда захочешь. Когда уходишь, или когда я бодрствую, — уточняет Хэ Сюань нахмурив брови. — Пока не закроется Тунлу, воздержись от того, чтобы открывать дверь и оставаться в зале, если я не рядом — демоны в море сейчас агрессивны. — Ох, хорошо, я понял, — Цинсюань грустно опускает голову. Это логично, ему совсем не хочется оказаться утянутым на дно, но в глубине души хотелось бы выйти на каменный уступ и постоять там немного, будучи обдуваемым ветром со всех сторон. — Если я посижу немного здесь на пороге, ничего? — Черновод на его вопрос глядит оценивающе на море. Пусть и не так сильно, как прошлой ночью, но оно бушует. В его присутствии море спокойнее, но успокоить его до конца даже он сейчас не в состоянии. — Внутри дома сейчас правда нечем дышать, можно посидеть здесь несколько минут? — Хорошо, — кивает Хэ Сюань после нескольких секунд раздумий и уходит вглубь дома. Выйти на каменный уступ, как хотелось бы, Цинсюань без его присутствия не решается, так что лишь поджимает под себя ноги, обнимая их, и прикрывает глаза. В одном нижнем ханьфу и босиком ему холодно, но он бы ни за что не сдвинулся сейчас с места. Ветер любовно ласкает его лицо, и, кажется, только на нем сейчас его жизненная энергия и держится. Полная тишина внутри дома и шум моря. Ни единой живой души, кроме самого Цинсюаня, на многие ли вокруг. На мгновение он возвращается мыслями в другой маленький дом в отдаленной от людей местности. Тишина подножья гор разбавлялась пением птиц и шуршанием ветра в кронах ближайших деревьев. Ши Цин считала эти звуки музыкой и даже радовалась тому, что ни единый производимый людьми шум не может эту музыку потревожить. «Тишина никогда не бывает абсолютной, звуков нет только в гробу» — ее любимая фраза на случай, когда тишина затягивалась слишком надолго. «Пока ты не в гробу — ты никогда не одинок до конца». Ши Цинсюань улыбается. Ему нравится шум моря. Он вздрагивает от неожиданности, когда на его плечи опускается что-то большое и мягкое, и он весь, не считая головы, оказывается закутан в плотный тканево-меховой кокон. Он с удивлением открывает глаза и поднимает голову на Хэ Сюаня, чьи шаги не расслышал. Тот на него не смотрит, лишь ставит перед ним его оставленные в спальне белые сапоги. — Спасибо, — бормочет Ши Цинсюань, неуверенный, как еще отреагировать на этот жест. Он опускает взгляд и видит, что накинутой на него тяжелой тканью оказывается простая, но отделанная черным мехом длинная накидка. — Я помню ее! — не удерживается Цинсюань, и тут же смущенно прикусывает язык. Даже если и так, к чему это озвучивать. — Мгм, — эта накидка принадлежала Мин И, оттого и показалась такой знакомой, когда коснулась плеч Цинсюаня. Зимой и поздней осенью в мире смертных, стоило Повелителю Ветра озябнуть в своих слишком легких одеждах, она оказывалась на нем. Вновь ощущать ее на себе одновременно и приятно и больно. Ши Цинсюань закутывается в меховой ворот сильнее. — Мне не нужна теплая одежда, странно, что она вообще оказалась здесь, — Хэ Сюань пожимает плечами, выходит за порог и садится на каменный уступ в двух шагах от Ши Цинсюаня. — Еще с конца прошлой зимы, очевидно. Забирай, холодный сезон уже начался. — Спасибо, — вновь бормочет Ши Цинсюань скорее рефлекторно, его мысли путаются, а глаза прикованы к Хэ Сюаню, который опирается на стеклянную стену с внешней стороны и смотрит на море. — Кхм, а ты… ты здесь… — Могу уйти в главный зал, — перебивает его Хэ Сюань, угадав его вопрос. — Но тебе безопаснее, чтобы я был ближе к морю, чем ты, если хочешь здесь задержаться. Уйти? — Нет-нет, ты мне не мешаешь, — поспешно заверяет Ши Цинсюань. Чтобы не смотреть на своего собеседника, он подбирает любезно принесенные сапоги и натягивает их на замерзшие ступни. — Просто мне не хотелось бы тебя обременять, вот и все. — Не обременяешь, — ведет плечом Хэ Сюань, не отрывая взгляда от моря. В десяти чжанах от них из воды выныривает скелет крупной хищной рыбы, и вновь погружается в черные волны. Рябь от нее долетает до самого каменного уступа. — Все равно, пока гора открыта, нет почти ничего, чем я мог бы себя занять. — Я скоро уйду отсюда, — заверяет Цинсюань на всякий случай. Что бы ему ни говорили, а наглеть не хочется. — Как хочешь, — вновь пожимает плечом демон. А затем прикрывает глаза, давая тем самым возможность расслабиться и тоже отвернуться от него к морю. Какое-то время они сидят в тишине, каждый в своих мыслях. Цинсюань даже пользуется тем, что Хэ Сюань рядом, и пересаживается за порог, подобно демону, прислонившись к стене снаружи. Здесь хорошо и свежо, но все же, несмотря на успокаивающий шум моря, все еще слишком тихо. Достаточно, чтобы перед глазами начали мелькать образы из последнего сна. Ши Цинсюань вздрагивает. Кошмар вышел не столько пугающим, сколько странным, но оттого не менее неприятным. В ушах все еще звучит могильно холодный голос брата, твердящий, что Цинсюаню нужно просто «уснуть» и тогда сразу станет легче. И мягкий, ласковый почти, голос Хэ Сюаня, называющий его именем, которое было сотни лет как похоронено и заперто в голове Цинсюаня. Не известно, какая часть сна напугала его больше. — Хэ Сюань, — зовет он тихонько, ненавязчиво, не желая быть надоедливым. Даже если он вызовет у демона раздражение, это все лучше будет, чем тишина. — Можно вопрос? — М? — Хэ Сюань открывает глаза, давая тем самым понять, что слушает. Откровенно говоря, Цинсюань спросил раньше, чем придумал вопрос, ответ на который был бы ему интересен, поэтому сейчас медлит секунду, пытаясь быстро сообразить, о чем завести разговор. Желательно что-нибудь, не касающееся их двоих. Но есть ли что-то, о чем они могут оба поддержать разговор, что при этом их бы не касалось? Должно быть, но не приходит в голову. Разве что… Поговорить о ком-то другом? Мысль не успевает сформироваться, он просто выдает первый же вопрос, который приходит в голову, стоит задуматься о знакомых именах. — Зов горы Тунлу, он на всех сильных демонов оказывает одинаковое влияние? — спрашивает, и тут же спешит перефразировать вопрос, ведь на этот он уже получал ответ. — То есть, я помню, ты говорил, что чем демон сильнее, тем сильнее на него действует зов. И что бывают разные способы выплеснуть туманящую разум энергию. Реакция сильных демонов на зов обычно примерно одинакова, или зависит от каждого отдельного демона? Цинсюань сам на себя же закатывает глаза. Его вопросы звучат, как полный бред, по банальной причине того, что озвучить то, что ему действительно интересно, у него не поворачивается язык. Владыка, зачем он вообще начал… Впрочем, до того, как слова слетели с губ, ему казалось важным поинтересоваться об этом. Теперь же он понимает, что это глупо. Если он будет знать, от этого ничего не поменяется, он только сильнее себя накрутит, если ответ ему не понравится. — Хм, ты хочешь спросить, реагируют ли Свирепые и Непревзойденные на зов чаще убийственным намерением или похотью? — уточняет Хэ Сюань. Он не смотрит на него, но его тон звучит насмешливо, словно его забавляет попытка избежать того, чтобы называть вещи своими именами. — Да, что-то вроде того, — закатывает глаза Цинсюань уже на вопрос собеседника. — Сложно сказать, — пожимает Хэ Сюань плечом, и, к удивлению Цинсюаня, действительно задумывается, вместо того, чтобы просто отмахнуться, или спросить, почему бывшему богу вообще это интересно. — Это всегда что-то из этого, два самых быстрых и эффективных способа выплеснуть кипящую духовную силу. Самые близкие к животным проявлениям, а именно это и нужно, чтобы демоны стекались на гору, — Цинсюань вежливо кивает на пояснение, хотя об этом он прекрасно догадался и сам. Он спросил не об этом. — Что же касается того, какая реакция себя проявит… — Цинсюань высовывает нос из-под мехового ворота в любопытстве. — Очевидно, зависит от характера самого демона. Кому что ближе. — Так тебе ближе… — начинает озвучивать свои мысли Цинсюань, но мгновенно прикусывает язык, когда понимает, что делает это вслух. — Убийственное намерение, — отрезает Хэ Сюань твердо и холодно, взглядом намекая Ши Цинсюаню даже в собственных мыслях не пытаться это опровергнуть. Что ж, справедливо, пожалуй, раз уж эта реакция в демоне проявила себя первой. — Да, я чувствую его прямо сейчас, — не может сдержаться и позволяет себе подколоть его убийственный взгляд Цинсюань, и Хэ Сюань снисходительно фыркает, переводит взгляд обратно на море. Как бы там ни было, но они оба заинтересованы в том, чтобы вернуть себе способность различать шутки друг друга, принимать и отвечать на них. По крайней мере, Цинсюань очень хочет верить, что Хэ Сюань тоже в этом заинтересован. — В любом случае, тебе нет нужды об этом заботиться, — отмахивается Хэ Сюань. — Гора Тунлу открывается раз в пару сотен лет, тебе никогда больше не придется оказаться рядом со мной в этот момент, можешь не волноваться. Да, потому что Цинсюань не доживет. — Да, я понимаю, — заправляет Ши прядь волос за ухо. — Но если честно, я спрашивал не из-за этого, — Хэ Сюань смотрит на него вопросительно, и Цинсюань поясняет: — Я просто вспомнил о Его Высочестве. Хуа Чэнчжу ведь всегда где-то рядом с ним в последнее время. — Вот оно что, — Хэ Сюань понятливо кивает. — Можешь не переживать за него. Кровавый Дождь скорее развеет собственный прах, чем причинит ему вред. Как бы силен ни был зов, сомневаюсь, что он сможет испытать по отношению к Его Высочеству агрессию хоть на мгновение. На этих словах Хэ Сюань кривит губы, будто только что его заставили съесть что-то очень приторное. Цинсюань невольно смеется от этой картины, и на его смех демон лишь закатывает глаза. Наверное, он и Хуа Чэн все же друзья. Озвучивать это предположение Цинсюань, тем не менее, не решается. — М, да, я тоже так подумал, — признается он. В самом деле, если даже Хэ Сюань смог побороть свою ярость по отношению к нему, которой в нем, должно быть, было немало, то для человека, благоговеющего и испытывающего к кому-то лишь нежность, это должно быть проще простого. Цинсюань аккуратно добавляет. — Но ведь есть не только убийственное намерение. Хэ Сюань вновь переводит на него взгляд, насмешливый, словно бы упрекая за то, куда «божество с большими глазами и в белых одеждах» ведет свою мысль. — Действительно, если рядом есть привлекательный человек, то реакция обычно другая, — кивает он. Цинсюань гордится собой, когда отгоняет мысли о вчерашнем, даже не дав им сформироваться. Привлекательным человеком может быть кто угодно, «красивый» — ничего не значит. — Но здесь мой ответ не изменится. Не знаю, заметил ты или нет, но вряд ли даже Тунлу может быть сильнее нежелания Хуа Чэна доставить Его Высочеству дискомфорт. — Мне кажется, отношение Хуа Чнчжу трудно не заметить, даже если наблюдать совсем недолго, — усмехается Цинсюань, пряча коварную улыбку в меховом вороте. — Но потому я и интересуюсь. Если одного зова горы недостаточно, чтобы полностью лишить контроля, может этому поспособствовать уже имеющееся… — Цинсюань определенно точно недостаточно смел, чтобы озвучить слово «желание». — Даже если и так, Бог Войны точно не может быть беспомощным и позволить что-то нежеланное, — отрезает Хэ Сюань. — Ну а если, — на этом этапе Цинсюань уже не пытается что-то узнать, просто включается в привычный для них двоих спор, когда они каждый выбирают точку зрения и соревнуются в том, кто приведет больше аргументов. — Что-то не такое уж и нежеланное? Хэ Сюань разворачивается к нему всем корпусом и смотрит прямо в лицо, насмешливо вздернув бровь. Уголок его губ приподнимается, как перед язвительной подколкой, и Цинсюань понимает, что увлекся. Он открывает рот, чтобы перевести тему, но его перебивают. — Раз уж ты сам дошел в своих рассуждениях до этой точки, ты уверен, что затеял этот разговор, потому что волнуешься за Его Высочество, а не из любопытства? — Вот и нет! — тут же открещивается Цинсюань. — За кого ты меня принимаешь? В твоем понимании, мне только волю дай, чтобы сунуть нос в чужую… личную жизнь? — он поистине возмущен. — Мгм, — Хэ Сюань его возмущением не впечатлен ни капли. — Ты слишком плохого обо мне мнения, — заявляет Ши, гордо складывая руки на груди. — Просто напросто предвзят. — Слишком плохого о тебе мнения чиновники со Средних небес, которые между собой распускают слухи, что в женском обличии ты порхаешь из постели в постель, — отрезает Хэ Сюань, даже не грубо, просто как факт. Цинсюань об этом тоже был осведомлен, но от напоминания тушуется и неприятно ежится. — А твое любопытство — лишь прописная истина. — Кхм, быть может, — вынужденно признает Цинсюань. — Но к чужой личной жизни я отношусь уважительно, — возражает он. — Ты буквально заставил их раздеть друг друга, — мрачно напоминает Хэ Сюань, и, ладно, что тут скажешь… Цинсюань действительно должен подумать о своем поведении. Ну не мог он удержаться, когда видел перед собой людей, чья нежность друг к другу так бросается в глаза всем, кроме них самих. — Кхм… М-да, но, — Цинсюань мнется под насмешливым взглядом. — Это же было весело? Нет? Ох, ладно, я просто пытался отвлечься на эту шалость, чтобы не бояться Преподобного, — прячет он лицо в черный мех. Рядом раздается смешок. — Я что, действительно так ужасен? — Ну, я бы так не сказал, — примирительно уступает Хэ Сюань, и бывший Повелитель Ветра вновь высовывает нос на поверхность. — Просто в этот раз тебе, кажется, уж очень сильно любопытно. — Его Высочество мой друг, — пожимает Цинсюань плечами. — Конечно же, мне любопытно. К тому же, их взаимоотношения занятны. Даже ты, безразличный к таким делам, кое-что да заметил, — поддевает Ши Цинсюань, но Черновод отвечает лишь мрачным взглядом. — Не то чтобы у меня был выбор этого не делать, иначе я бы им воспользовался, — отрезает он, оставляя гадать, что это значит. Вряд ли столь далекий, или, скорее, презирающий подобные вещи демон обратил бы внимание на чужие невысказанные чувства, если наблюдал за ними так же долго, как сам Цинсюань. Выходит, он узнал об этом иначе? И не по своей воле, судя по всему? Если предположить, что двух Непревзойденных все-таки можно называть друзьями, как давно Хуа Чэнчжу имеет свои чувства, что Демон Черных Вод успел от них изрядно устать? — Глупец, — бормочет вдруг Хэ Сюань тихо после нескольких минут молчания. Цинсюаню успело показаться, что они закрыли тему, но вряд ли эта реплика может быть адресована чему-то другому. — Хуа Чэнчжу, из-за своих чувств к небожителю? — предполагает он. Хэ Сюань, не глядя на него, хмыкает и ухмыляется краем губ, будто знает что-то, Цинсюаню неведомое. — Он тоже, хотя и не по этой причине, — отмахивается он. — Глупец — Се Лянь, раз думает, что водиться с Кровавым Дождем, позволять ему крутиться рядом — хорошая идея. — Ну-у, — тянет Цинсюань, неуверенный, кого хочет защитить, Его Высочество или Хуа Чэнчжу. — Кажется, их обоих все устраивает, так какая разница, кто они? Может Хуа Чэнчжу и Непревзойденный, но мне показалось, он заботится о Его Высочестве. Если Его Высочество чувствует себя хорошо рядом с ним, то как он может быть глупцом за то, что впускает его в свою жизнь? Если Непревзойденный демон показал себя добрым и преданным, что же может быть плохого в таком случае? Цинсюань произносит все это искренне, в корне не понимая, как можно рассуждать иначе, ведь все так просто. Бог, смертный или демон — ценны в первую очередь действия человека, и если они говорят тебе, что человеку можно довериться и открыться, то как может твой выбор быть глупым? Смешок Хэ Сюаня, тем не менее, столь холодно-ироничный, что Цинсюаня словно бы обливают ледяной водой. Он догадывается, какими будут слова демона, еще до того, как тот их произносит. — Плохо лишь то, что одного бога такая логика уже сгубила, — произносит Хэ Сюань совершенно безжалостно. — А он на своих ошибках и не учится. Цинсюань опускает взгляд и ежится, как от холода, кутается в черную накидку плотнее. Он молчит некоторое время, задумчиво глядя в море, но в итоге тихо произносит, не глядя на собеседника: — Ты прав, — Хэ Сюань действительно прав, и отнюдь не жесток, просто помогает не забывать о том, о чем Цинсюань сам обещал себе безукоризненно помнить весь остаток жизни. Такой простой урок, ну почему же так сложно выучить? — Но если словам верить нельзя, а верить действиям небезопасно тоже, то что же тогда остается? Не верить никому? Всю жизнь провести в одиночестве? Ши Цинсюань даже не осознает, что зол, до тех пор, пока не слышит свой собственный хлесткий голос. По каким-то нелепым причинам, из всего, что он услышал от Хэ Сюаня за последние дни, лишь это задело его за живое. Или же дело не в самих словах, а в собственных мыслях, которые эти слова спровоцировали? — Мне кажется, Его Высочество и без того жил в одиночестве слишком долго, — шипит он. Да. Его Высочество тоже. — Так как же жить, чтобы не быть глупцом? Если не быть глупцом, то какой смысл жить? Если все его фразы до этого были ядовитыми, то последняя выходит надломленной. Хэ Сюань же все это время молчит и лишь смотрит на него пристально и пораженно. Прочесть его эмоции — все еще за гранью возможностей Ши Цинсюаня, но если бы это был Мин И, можно было бы сказать, что он сожалеет. Какое-то время они лишь молча смотрят друг на друга, и Цинсюань уже хочет отвернуться, но демон отвечает тихо. — У меня нет ответа, — его голос не грубый, не мягкий, не нападающий и не извиняющийся. Спокойный. Быть может даже усталый. — Я так и думал, — в тон ему кивает Цинсюань и отворачивается. Он больше не злится. Он и не ждал, что некто, любящий одиночество так страстно, и привыкший полагаться лишь на себя так сильно, поймет. — У меня его тоже нет. Хорошо, что мне больше не придется заботиться этой дилеммой. Между ними повисает тяжелая тишина, разбавляемая лишь шумом разбивающихся о камень волн. Цинсюань знает прекрасно, что злится напрасно. В конце-концов, есть вещи, через которые прошел Хэ Сюань, которых он никогда не сможет понять, и есть вещи, через которые прошел он сам, которые не поймет Хэ Сюань. Демон, если так задуматься, даже прав: доверять кому-то слепо и безоговорочно — самоубийству подобно. Но пусть лучше образное самоубийство, чем настоящее. То, что Хэ Сюань не видит этой логики, говорит лишь о том, что после потери близких горе и гнев разъедали его разум сильнее одиночества, и это отнюдь не повод для обиды, как не повод и для зависти. Хэ Сюань вздыхает. — Если тебя это порадует, Его Высочеству и впрямь нечего бояться. Я не соврал, когда сказал, что Хуа Чэн скорее уничтожит свой прах, чем причинит ему боль, — произносит он таким тоном, словно извиняется за свою категоричность, так что Цинсюань не может не повернуться к нему лицом и не улыбнуться легонько. — Я рад за Его Высочество, — искренне, но все так же устало. Усталость вдруг затопляет все его существо, стоит только усилием воли отогнать неприятные воспоминания. Он откидывает голову на стеклянную стену и закрывает глаза, давая тем самым понять, что разговоров на сегодня хватит. Хэ Сюань молчит и подает голос, лишь когда Цинсюань широко зевает, прикрыв рот ладонью. — Не хочешь пойти спать? — В спальне, скорее всего, все еще душно, я бы хотел побыть здесь еще немного, — произносит он, не открывая глаз. Из-за все еще не до конца утихшей злости он даже позволяет себе не заботиться тем, что со стороны Хэ Сюаня это, скорее всего, был намек вернуться в дом. Плевать, если Хэ Сюань не хочет больше здесь с ним сидеть — он может идти. Цинсюань слишком устал сегодня — слишком устал за последние несколько дней, — чтобы этим сейчас заботиться. Или в крайнем случае, Хэ Сюань может просто прогнать его обратно в дом прямым текстом. Тогда Цинсюаню придется послушаться, чтобы не нарваться на лишние неприятности, но, откровенно говоря, он не хочет сейчас двигаться ни на миллиметр. У него стойкое чувство, что если он сейчас окажется в тихом запертом пространстве, у него случится срыв, а он действительно надеется оттягивать его столько, сколько вообще будет возможно. Впрочем, Хэ Сюань ничего не говорит и не уходит, вместо этого лишь остается сидеть на своем месте, не произнося больше ни слова. Цинсюань ему благодарен, но чувствует себя слишком утомленным, чтобы говорить или хотя бы думать. В меховой накидке тепло, ветер ласково гладит лицо, успокаивает, а море так приятно шумит. В доме у подножья гор не было моря. Жаль.***
Еще ни разу за все пять сотен лет знакомства с Ши Цинсюанем они не проводили в тишине так долго. Хэ Сюань поглядывает краем глаза на то закрывающего, то вновь глядящего в глубь черных волн Цинсюаня, и позволяет ему побыть в тишине. Сидит так же неподвижно и наблюдает за периодически выскакивающими из моря акулами. Ему не нужно спать, ему не страшен холод. Нужно будет только вовремя уловить накатывающий приступ очередного зова и загнать Цинсюаня в дом до того, как Хэ Сюань отрубится, а так — можно хоть всю ночь здесь просидеть. Если младшему Ши это нужно. Конечно, куда вероятнее то, что ему нужно остаться здесь в одиночестве, чтобы демон убрался и перестал напоминать о себе, обо всем, что принес вместе с собой. Но этого он пока позволить не может. Не может позволить оставить Цинсюаня наедине с буйным морем, даже если тому оно кажется безопаснее и приятнее Демона Черных Вод. Он знает, что расстроил Цинсюаня, и это его не то чтобы удивляет. Удивляет лишь то, что это не случилось раньше. Причину, по которой этот конкретный спор вдруг задел обычно падкого на дискуссии и ни капли не ранимого такими вещами Ши Цинсюаня, Хэ Сюань так до конца и не понимает. Не понимает многого, вообще-то, у них двоих всегда были слишком противоположные взгляды на мир, и это не было секретом ни для одного из них никогда. Но в этот раз он потревожил что-то личное и болезненное. И это он понимает четко. Повелитель Ветра никогда не был один, это известно каждому во всех трех мирах, он всегда был окружен людьми всех видов и сословий. Внимал россказням ведьм-шарлатанок с городских рынков, пытающихся всучить ему то обереги от нечистых сил, то духи для привлечения дамского внимания — и в обоих случаях делал вид, что верит, пока Хэ Сюань стоял рядом и насмехался над обоими предложениями. Если не был занят этим, то, подобно тем самым шарлатанкам, доставал Богов Войны предложениями примерить на себя женский облик, доводя господ до истерики и откровенно веселясь от такой реакции, потому что «Мин-сюн, кажется, Генерал Нань Ян меня только что проклял, но до чего же это было забавно». А если не развлекался этим, то ходил по постоялым дворам и собирал сплетни о мире людей и небесах, потому что «Мин-сюн, это же так увлекательно, фантазия этих людей безгранична». А если в этом занятии случайно набредал на уличных девиц, то сплетничал и с ними, оставляя тем по две пригоршни людских денег каждой, просто потому что «Мин-сюн, ни одна госпожа не должна опускаться до такого, это лишь мелочь». Если не болтал со шлюхами, то ходил по своим храмам и под видом молодого даочжана лично расспрашивал прихожан, о чем они молятся. Потому что «Мин-сюн, должен же я лучше понимать своих верующих». Да, Хэ Сюань всегда при всем этом присутствовал, потому что «Мин-сюн, мне одному так скучно и тоскливо». Оттого он лучше кого бы то ни было знал, что Ши Цинсюань никогда не был один, ни на одну чертову секунду, ни единого дня. Если не шатался по миру смертных, то доставал богов. Если не доставал богов, то шлялся по Призрачному Городу. Если не там, то сидел в покоях Хэ Сюаня и болтал ему на ухо какую-то бессмыслицу, пока тот пытался есть или работать. Если его выставлял Хэ Сюань, то сидел в собственном дворце и забалтывал слуг. Цинсюань никогда не был один. Чего бы ему это ни стоило. И лишь сейчас Хэ Сюань вдруг с ироничной четкостью осознает, чего ему это порой стоило. Денег, которые он раздавал каждой встречной проститутке, не пользуясь услугами ни одной, но покупая тех на разговоры о неинтересной им чепухе. Уважения, когда слишком назойливое и фривольное поведение в Небесной столице раздражало небожителей, и те начинали распускать о нем слухи, или просто насмехаться за спиной, считая глупым. Добродетелей, которые он выкидывал на ветер сотнями тысяч, просто чтобы заставить жалких жадных подхалимов чаще с ним беседовать и дольше терпеть его болтовню, притворяться его друзьями. Благосклонности брата, когда в отчаянных попытках занять себя чем-то интересным влезал в шумные и опасные дела. Духовной энергии, которая уходила целыми потоками на одну только маскировку божественной ци и защиту в случае необходимости, когда он забредал в Призрачный Город пообщаться с демонами. А еще Хэ Сюань, да. Повелитель Ветра тратил деньги, оплачивая ужины в мире смертных за них двоих, чтобы его «друг» согласился посидеть и пообщаться с ним. Злил брата, которому никогда не нравился «этот твой мрачный тип», ведь по мнению Ши Уду Мин И не нес его брату никакой пользы, только портил репутацию, да еще и от безумных идей не отговаривал. А еще терпел одно унижение за другим, каждый раз, когда на «ты же мой лучший друг!» получал мрачное «мы не друзья». Получал хмурое молчание в ответ на свои монологи, получал подколки в ответ на любую демонстрацию привязанности, и все равно продолжал приходить, утягивать за собой, улыбаться и виснуть на плече, говорить и смеяться. «Мин И» всегда был уверен, что друзей у Повелителя Ветра — вся Небесная столица и половина смертного мира. Что в нем просто слишком много энергии, слишком много слов и улыбок, что даже если он впустую потратит их на одного хмурого мрачного Мин И, у него еще хватит на весь чертов мир и даже в запасе останется. Но после вчерашнего откровения Цинсюаня, Хэ Сюань знает, в чем правда. Глядя на тихо сидящего на каменном уступе, колени обняв, и глядящего в черную воду печально Цинсюаня, остается только задумываться: подавил ли Хэ Сюань своими действиями эту нескончаемую энергию и любовь ко всему миру, или же… Цинсюань все эти столетия вил ее из самого себя искусственно и упрямо, лишь бы с одиночеством не столкнуться, а сейчас просто устал. Мин И всегда вел себя так, словно лишь терпит Цинсюаня, делает одолжение, когда составляет ему компанию, участвует в его авантюрах, слушает его болтовню, словно он сам не знает, почему до сих пор не приказал надоедливому существу оставить его в покое. И тем не менее это всегда воспринималось Цинсюанем, как доброта и признак привязанности, как дружба. Хэ Сюань, глядя на это, заключал, что Повелитель Ветра просто напросто не блещет умом. И каждая чертова небесная крыса до единой приходила именно к этому выводу. Теперь же впору задуматься, а мог ли Цинсюань поступаться своим умом и гордостью просто чтобы не оставаться одному? Могло ли это быть для него так важно, что все остальное теряло значение? Мин И всегда относился к нему со странной смесью терпеливой пренебрежительности, но что если… «Да, другие не давали и этого» — осознание звучит в голове голосом Ши Цинсюаня. Но как только оно приходит, следом за ним мгновенно идет непонимание. Да, Цинсюань всегда был чересчур шумным, слишком активным и хаотичным, и выносить это часто было нелегко. Но если уж даже ненавидящий все подобное Демон Черных Вод привык к этому и мог спокойно с этим уживаться, то что, черт возьми, не так со всеми этими людьми? Если Хэ Сюань, чья жизнь была уничтожена из-за Ши, мог спокойно таскаться за ним, слушать, говорить с ним столетиями, то как могли пренебрегать Цинсюанем те, перед кем он ничем не провинился? Чем заслужил безразличие и насмешки за спиной человек, чьи доброта, искренность и готовность помочь коснулись даже души Черного Бедствия? Как могли вещи, заставившие грезящего о кровавой мести демона привязаться к предмету своей ненависти, быть так жестоко отвергнуты? Как так вышло, что самое гордое божество Небес на самом деле оказалось дворняжкой, которой, чтобы любить и ластиться, не нужно даже, чтобы рука кормила, достаточно, чтобы не била… Хэ Сюань провел столетия в ненависти к Повелителю Ветра, который наслаждался своей беззаботной счастливой жизнью, полной почитателей и развлечений, лишенной тревог и печалей, чтобы сегодня наконец осознать, что… его никогда не существовало. Отбирая у Цинсюаня божественность и забирая его с собой, Хэ Сюань полагал, что это и есть то самое наказание, которое даст Цинсюаню почувствовать его боль — лишить его всех этих вещей. Но что, если их у Цинсюаня никогда и не было? Что, если невозможность вернуться на небеса никогда не была и не станет для Цинсюаня проблемой? Что если единственным по-настоящему болезненным наказанием, от которого Ши еще не скоро оправится, было дать ему человека, которому на него не наплевать, который всегда будет рядом, которого можно назвать другом, чтобы потом показать, что это было лишь ложью и этот человек всегда его ненавидел? Но если так, то заслужил ли Цинсюань это? Он показал, что не такой, как его паршивый брат, показал, что никогда не хотел быть причиной чужой боли и сожалеет о ней, даже если никогда не выбирал ее причинять. Так разве заслужил он по-настоящему жестокого наказания? Если Хэ Сюань правильно понял чужие полные боли и злости слова, то одиночество и предательство для Цинсюаня хуже смерти. А если так, то заслужил ли он эти вещи в наказание за один единственный факт своего рождения? А главное: как мог Хэ Сюань, ранее слишком ослепленный собственной болью, чтобы хотеть заметить чужую, теперь отменить хотя бы часть этого несправедливого наказания, если, кажется, повернуть назад уже и при большом желании невозможно? Решение принимается быстрее, чем Хэ Сюань успевает задуматься о его целесообразности. Конечно, дать Цинсюаню хоть что-то, хотя бы малость, чтобы его пребывание здесь не мучало его так сильно, как сейчас, казалось единственной доступной платой за его готовность остаться здесь, дабы не нарушить их договоренность. Но если кое у кого окажется длинный язык, то в чем вообще будет смысл всего этого? Разве не утечет сквозь пальцы последнее призрачное успокоение, которое он кое-как смог позволить своей душе, зная, что Ши Уду бьется в агонии? Цинсюань сидит с прикрытыми глазами, оттого не замечает, как демон рядом с ним тянется пальцами к своему виску. В самом деле, Его Высочество умен и мудр, ничего не должно пойти не так. Если только этого не захочет Ши Цинсюань, но такой шанс у него уже сегодня был. И еще будет. «Хуа Чэн», — зовет он, вытащив того из ментальной блокировки. На том конце раздается едва различимый смешок, но ему ничего не отвечают. Он зовет еще раз, но реакции не получает. — «Если ты думаешь, что мне это нужно больше, чем твоему дорогому Высочеству, можешь отмалчиваться дальше». Хэ Сюань, по правде, нагло блефует, и сам Хуа Чэн это знает, но будь проклят его прах, если однажды спекуляция Его Высочеством не подействует. «Агрх, середина ночи, водоросль, ты о совести хотя бы в книжках читал?» «Тебе даже не нужен сон, и… Почему у тебя детский голос?» «Каждый справляется с зовом Тунлу по-своему», — лениво отвечает Хуа Чэн после мимолетной паузы уже своим привычным голосом. Хэ Сюань не может сдержать мысленного смеха. «Раз тебе вдруг стало дело до времени суток, предположу, что ты опять ошиваешься под боком у Его Высочества», — как, впрочем, он предполагал еще до того, как связался с Хуа Чэном по духовной связи. — «Ты изменил свою форму и все равно напросился к нему в гости? Или нет, вряд ли ты бы стал делать это прямо — это же порушит весь образ, не так ли? Может изобразил сиротку на улице, и он тебя подобрал?» «Твой долг только что вырос на пятнадцать процентов», — скучающе оповещает Хуа Чэн. Хэ Сюань лишь мысленно отмахивается. Кровавый Дождь и сам никогда не помнит, какова сумма долга на этот раз и просто называет случайные цифры вот уже который год. «Ты жалок», — тон Хэ Сюаня насмешливо-сочувствующий. «То-то я и вижу, как не жалок ты, обращающийся ко мне посреди ночи в сети духовного общения, по причине, которую я, кажется, могу и не уточнять», — надменно отбривает Хуа Чэн. Что ж… — «Хотя, пожалуй, расскажи, мне хочется послушать», — добавляет он своим самым насмешливым тоном, и Хэ Сюаню хочется развеять его прах над Южным морем, используя его, как корм для рыбок-скелетов. Тем более, что догадаться, где его стоит искать, больше не составляет труда. «Шел бы ты… к Цзюнь У», — шипит он раздраженно, но, стиснув зубы, все-таки поясняет ситуацию в общих чертах. Хуа Чэн выбешивает тем, что ни на миг не звучит удивленным. «Ты хочешь, чтобы я дал пароль от личной сети духовного общения гэ-гэ тебе?» — его голос звучит так, словно ничего абсурднее он в своем посмертии не слышал, и хочет убедиться, что это очевидно собеседнику. «Можешь просто дать ему воспользоваться своей», — предлагает Хэ Сюань, закатывая глаза. Это ведь очевидно. Но Хуа Чэн на это красноречиво молчит, и Хэ Сюань издает еще один смешок. — «Только не говори мне, что моя шутка про то, что ты явился к нему не под своей личиной, попала в точку». «Я не дам его личный пароль такому, как ты», — игнорирует его реплику Хуа Чэн, ни капли не меняясь в голосе. Эта фраза звучит скорее как «Никому», и на вкус Хэ Сюаня это особенно жалко. «Предпочтешь, чтобы он переживал за друга?» — Хуа Чэн цокает языком. «Сейчас все равно ночь. Гэ-гэ спит». «Понял, свяжусь с тобой утром», — заключает Хэ Сюань и выходит из сети до того, как Кровавый Дождь успеет прокомментировать. Он переводит взгляд на Цинсюаня, собираясь сказать, что все же пора возвращаться в дом, но видит, что тот, уткнувшись носом в меховую опушку на воротнике, мерно посапывает во сне. Хэ Сюань смотрит на него удивленно несколько секунд, а затем вздыхает. Кто еще может уснуть в шаге от штормового призрачного моря? — Надеюсь, ты не всегда теперь будешь доводить себя, чтобы провалиться в сон, — бормочет он себе под нос, поднимаясь на ноги и подходя к Ши Цинсюаню. Он просовывает руку между чужой спиной и нагретой стеклянной поверхностью медленно и осторожно, чтобы не разбудить. Частично потому, что догадывается, что, если Цинсюань проснется, уснуть снова ему будет трудно, частично, потому что знает: если Цинсюань проснется в то время, как его касается Хэ Сюань, — он испугается. Одна рука демона аккуратно прижимает за плечи к себе, вторая — подхватывает под колени. Стоит ему выпрямиться, полностью отрывая Цинсюаня от земли, как тот слабо ворочается в его руках, словно пытается удобнее устроиться в кровати, или нашарить во сне кого-то. К тому моменту, как Хэ Сюань переступает порог спальни, тот нашаривает пальцами ткань его ханьфу, но во сне не может даже сжать, лишь неосознанно цепляет пальцами. — М. Мин-сюн, — бормочет он смазанно, тихо, едва различимо, но Хэ Сюаню не нужно слышать это целиком, чтобы узнать. Его пальцы непроизвольно сжимаются от ненавистного к этому времени имени, но тут же расслабляются. Вместо этого он наклоняется и укладывает Цинсюаня на кровать поверх одеяла. В меховой накидке он не должен замерзнуть. Цинсюань, почувствовав очередную перемену, вновь мычит что-то невнятно, так что разобрать почти нереально. Хэ Сюань чужое имя различает безукоризненно, даже не прислушиваясь, просто по интонации. Жалобной. Так же оно звучало, стоило Повелителю Ветров увидеть кошмар и потянуться за защитой к спящему рядом другу, даже не просыпаясь. Быть может, пока разум Цинсюаня колеблется между сном и реальностью, он действительно воспринимает все произошедшее кошмаром. Проснется — а под боком Мин И, которого можно обвить руками, успокоиться, весь остаток ночи сбивчиво пересказывать свой ужасный сон, слушать его бормотания, прятать лицо в вороте его черных одежд, сжать в своих руках крепко-крепко, пока Мин И не начнет недовольно шипеть, получить подтверждение, что он реальный, что он никакой не демон, что он его друг, который никогда не причинял ему никакой боли, что он рядом и никогда не оставит. В самом деле, пусть лучше Цинсюаню снится Мин И, чем Хэ Сюань.