***
Мама открывает дверь своими ключами, и Лиза, смахивая кухонной тряпкой оставшиеся крошки со стола, наскоро вытирает руки об домашние штаны, несясь в прихожую, где уже стоит полноватая женщина, вытирающая ноги об коврик. И Лиза, недолго думая, кидается ей на шею, чувствуя знакомый запах поезда и железной дороги. От мамы пахнет креозотом, горящим каменным углём и опилочными брикетами, перешивающимися с мазутом и ярким неприятным запахом туалета. Но Лиза льнёт к ней всем телом, покрепче стискивая холодные рукава куртки, и вжимается носом в мех на капюшоне, чувствуя запах дешевых духов с вишней. — Ну чего набрасываешься? Не видишь — и так на ногах еле стою, — возмущённо кудахчет она, отстраняя Лизу от себя и заглядывая в её лицо. И Лиза ёжится под её взглядом, пытаясь повернуться чистой стороной и не дать разглядеть свои синяки, но мамины пальцы уже крепко стискивают её подбородок, вертя из стороны в сторону. — Где уже успела? — недовольно хмыкает она. — На физкультуре гантелей задели, — врёт Лиза, не моргнув и глазом. И мама наконец отпускает её, начиная разуваться. Вжик молнии, и высокие сапоги уже опускаются на полочку для обуви, а мама, едва переставляя ноги, идёт прямо по коридору, цепляя дверную ручку и запираясь в туалете. — Накладывай пока, — кричит из-за двери Лизе, и она послушно идёт на кухню, доставая две тарелки, одиноко стоящие на полке, и выставляя их на стол, раскладывая слипшиеся макароны и разошедшиеся по швам сосиски по мискам. Мама заходит на кухню, трепля её по тёмным волосам и падая на стул с протяжным кряхтением. — Как в школе там дела? Не забросила ещё, всё успеваешь? — засыпает её вопросами мама, заводя одну и ту же шарманку. Хватает тарелку со стола, накалывая рожки на вилку и засовывая в рот, заинтересованно жуя. Лиза лишь слегка морщится, пока мама не видит, но потом сдержанно улыбается, беря вилку в рот и раздумывая, что бы сказать. — Отлично всё. Записалась ещё на одну секцию, по волейболу, — жует она. — По физике вот вчера получила пятерку за контрольную, да и вообще всё как по накатанной, ма, — и старается врать как можно убедительнее, пока внутри кошки скребут и орут так, словно их за хвост дёргают. — Ну, хорошо, — вытирает губы салфеткой мама, оставляя на ней яркий след ядовито-розовой помады. — Подружек небось приводишь, пока нет меня, признавайся. — Да кого там, мам, — приводить-то и некого. Так и хочется добавить, но Лиза вовремя прикусывает язык, виновато улыбаясь. — Времени совсем нет. Учёба, тренировки, репетиторы. Одиннадцатый класс, сама знаешь, — на что мама лишь угукает, кивая, наверняка подзабыв, в каком вообще классе учится её дочь. Мама доедает и начинает рассказывать истории с поездок. И в квартире их стоит такой гам, потому что мать её — женщина экстравагантно громкая. А ещё жестикулировать любит. Но Лиза довольно быстро привыкает к уже успевшей забыться манере общения, подкладывая кулак под подбородок и изредка моргая, пока за окном кружит первый снег, упавший на их голову ранней осенью. И наконец счастливо вздыхает, прикрывая глаза, когда извечная тишина, царящая в квартире, прерывается рассказами о вредных пассажирах. Рассказывает, как отметили Новый Год, собравшись в купе проводниками и выпив несколько бокалов, укладывая буянящих пассажиров по их койкам, как не спали после этого всю ночь и как тяжело их было утихомирить. И Лиза внутренне умирает от тоски, потому что она-то Новый Год встречала одна-одинешенька, закутавшись в плед и включив себе речь президента на стареньком телевизоре, а потом наблюдая за салютами через заледеневшее дряблое стекло. Но за маму радуется вполне искренне, потому что ей эта работа, кажется, нравится. Когда время уже близится к ночи, а пакетики чая заканчиваются, мама поднимается со стула, растирая заледеневшие пальцы. — Трое суток на ногах, Лиз, — устало выдыхает она. И Лиза послушно стелет ей постель, заправляя одеяло в пододеяльник и укладываясь в самый угол раскладывающегося дивана. Мама выходит из душа, уже смыв с себя весь железнодорожный запах и въевшийся под кожу пот, и ложится рядом, желая Лизе спокойной ночи. И Лиза мимолётно улыбается, желая ей того же в ответ и блаженно прикрывая глаза, погружаясь в крепкий сон.***
Мама проводит с ней уже второй день, и Лиза в полном восторге, хоть и чувствует приближающееся расставание и последующую нескорую встречу. Волосы торчат во все стороны, когда Лиза встаёт с кровати, аккуратно перебираясь к краю, стараясь не задеть мамины ноги, но, вглядываясь в скомканное одеяло, в конечном итоге понимает, что та уже выбралась из тёплой постели. Прислушивается к звукам в квартире, идя по коридору, ощупывая гладкие стены и щёлкая выключателем в туалете, приоткрывая дверь. Та скрипит почти бесшумно, но что-то у кухонного окна вздрагивает. Лиза трёт глаза и вглядывается сильнее, пытаясь разглядеть в тени знакомые очертания. — Мам? — хриплым ото сна голосом зовёт она осторожно, различая, как тень поднимает руку, вытирая ей лицо. — Чего встала в такую рань? Чего этим детям не спится? — грубовато откликается она, но голос полный тоски и дрожит сильно, из-за чего Лиза отрывает руку от дверной ручки и проходит вглубь кухни, игнорируя выключатель. Разглядывает её пристально в полной темноте, а фигура мамы освещается лишь тусклой лампой туалета, не давая собрать картинку воедино. Но когда она слышит первое всхлипывание и вздымающиеся плечи, оседает на стул, зажав ладони между колен. — Мне в школу надо, мам, вот и встала, — тихо, будто боясь потревожить. И даже не спрашивает, что случилось, зная наверняка, что честного ответа не получит. Уж в этом они с мамой одинаковые. Обе закрытые в себе и хранящие слабости похороненными на дне. Каменные статуи, шмыгающие носами лишь в тёмное время суток, думая, что находятся наедине. Лиза тяжело вздыхает, вставая с места и продолжая сборы. А когда одевается и возвращается на кухню, чтобы позавтракать, мамы там уже нет.***
Звонок звенит так громко, что у Лизы уши закладывает, и она, накинув рюкзак на плечо, выходит из класса, пропуская вперёд почти всех одноклассников, кроме вялой Идеи, в очередной раз желающей узнать у неё домашнее задание. И она молчаливо всовывает дневник в её руку, позволяя сфотать, и отдаляется от неё, оставляя позади. Привычная бордовая дверь пестрит краской, и Лиза по-прежнему предварительно стучит, прежде чем зайти внутрь. И видит лишь Розенберг, разложившую плед на коленях и откинувшуюся в кресле. Очки съехали на нос, рот чуть приоткрыт, и Лиза, посмеиваясь в кулак, снова стучит в приоткрытую дверь. На этот раз чуть громче, вынуждая Любовь вздрогнуть. — Здравствуйте, — кивает она спокойно, пока психолог моргает осоловевшими после сна глазами. — Лиза? Проходи, конечно, садись! — указывает она рукой на стул, выпрямляясь в кресле и откладывая книгу на угол стола. — Есть ли что-то, чем ты желаешь поделиться? И Лиза неуверенно прикусывает губу, садясь на стул. — При всём уважении, меня обязали посещать парную психологию, а не индивидуальную, — резковато возражает она, пресекая все дальнейшие вопросы. — Хорошо, — пожимает плечами Розенберг. — Тогда, может… поговорим о Кристине? Раз ты считаешь наши занятия проработкой исключительно ваших общих отношений, — невозмутимо копает глубже она. Лиза лишь вяло усмехается, приподнимая вверх правый уголок губы, и закидывает ногу на ногу, словно стараясь отгородиться. — Не думаю, что мне есть, что сказать, — приподнимает брови Лиза. — Я не знаю её, она — меня. Тут и говорить не о чём. — Но ты ведь уже приписала ей какой-либо статус в своей собственной иерархии? Любопытно узнать, на каком месте она находится в твоей жизни, — вскользь бросает психолог. — Статус? — хмыкает Лиза протяжно. Плевать ей хотелось на все эти практики и душевные разговоры. И Кристине она в своей жизни не выделяет никакое место. Одна пустота, изредка возникающая на перепутье дорог мрачно-чёрным пятном, оставляющим въедчивые капли на одежде. — Многие люди в её классе видят в ней лидера, её брат, допустим, видит человека, за которым он обязан присматривать с самого детства, для родителей она — ребенок, которого нужно воспитывать, обеспечивать, кормить, а для тебя? Лиза сглатывает, слегка морщась. — Дурацкие стереотипы, — бубнит себе под нос. — Такими уж мы были созданы, — пожимает плечами Розенберг, делая глоток из своей чашки. — В девяносто девяти процентах случаев мы всегда можем охарактеризовать то, на каком месте стоит человек в нашей жизни. Пусть эта роль и незначительна, но она всё же есть. — Что ж, полагаю, она входит в один процент, — и улыбается так едко, что приводит психолога в замешательство. — Что? — переспрашивает она. — Вы сказали, что мы можем охарактеризовать лишь в девяноста девяти процентах случаев, — напоминает Лиза, оставляя право самостоятельно разгадывать эту логическую цепочку Розенберг. В дверь стучат резко и отрывисто и, не дожидаясь ответа, заходят внутрь. — Ну, раз вы обе здесь, — доброжелательно улыбается Розенберг. — Налить вам чаю? И они сдавленно кивают, настолько синхронно, что тошно, боясь ответить отказом и обидеть эту прекрасную женщину с забавными белыми кудряшками. Разливает кипяток по чашкам, заваривая пакетики и пачкая прозрачную жидкость коричневым, а потом раздражающе стучит ложкой по краям, размешивая, чтобы после поставить перед ними на стол. Лиза делает первый глоток, закатывая глаза. Она снова всё перепутала. Крис смотрит на неё, поджимая губы, тоже, по всей сути, уже сделав глоток из своей чашки. И они вместе отставляют их на стол, отодвигая от себя подальше. — С сахаром? — беззвучно, одними губами произносит Крис. И Лиза удручённо кивает, позволяя ей забрать свою чашку и поставить на её место чужую. И теперь уже обе наслаждаются вкусом чая: одна — приторно-сладким, другая — таким крепким, что аж горчит, без единой сахаринки. И обе прикрывают глаза, позволяя уставшим векам упасть вниз. — Хочу предложить вам начать с небольшой разминки, — улыбается тепло Розенберг. — Она называется «пять вещей». Я дам вам общую тему, объединяющую их, ваша же задача — перечислить то, что, по вашему мнению, подходит под эту категорию, — и замолкает, складывая руки в замок. — К-хм, я начну. Будете называть эти вещи по очереди, договорились? — и, дождавшись кивка, продолжает. — Хорошо. Назовите пять вещей, которые могут сделать вас счастливыми. И обе молчат, задумавшись. — Хорошая оценка, — выдаёт банальный ответ Лиза, никак не в силах абстрагироваться от школы. — Оценки важны для тебя, верно? — понимающе хмыкает психолог. И Лиза тут же закрывается, копая внутрь себя и забрасывая землей с каждым пройденным метром, чтобы никто не посмел за ней последовать. Так, чтобы даже чистого неба над головой видно не было. — Не очень, — пожимает плечами она. — Но хорошие оценки всегда получать приятно, — и сжимается вся внутренне. Потому что едва ли это правда. Правдой будет сказать, что Лизе не нравится, когда её старания недооценивают. А ещё то, что в последнее время она совсем перестала усердствовать, получая одни трояки. — Ладно, — позволяет ей закрыться в себе психолог. — Кристина, как насчёт тебя? Оценки тоже могут сделать тебя счастливой? — Не могут, — бурчит она. — В школе вообще ничего нет, что могло бы сделать меня счастливой. — А вне школы? — ходит окольными путями Розенберг. Лиза уже чувствует, как та достаёт из-за пазухи пистолет, делая контрольный выстрел в голову. Крис лишь пожимает плечами, замолкая. — Хорошие отношения с братом, — тихо выдавливает из себя она, роняя голову. — И как часто ты чувствуешь себя счастливой именно из-за этого пункта? — сжимает её в своих прочных тисках Розенберг, протягивая клешни. Но Кристина молчит, изредка поглядывая на Лизу и до боли закусывая губу. — Может, перейдем уже к Лизе? — выходит грубо и откровенно неуважительно, но Захарову это, кажется, не колышет. — Как пожелаешь, — улыбается Розенберг мягко. — Лиз? Что ещё делает тебя счастливой? — Когда мама приезжает, — подавляет лезущую наружу улыбку Лиза. Потому что вот он — её главный элемент счастья. Да и не нужно после него перечислять ничего больше. На удивление, на этот раз Любовь не старается копнуть глубже, тут же переключаясь на Крис. — Животные. Собаки в особенности, — произносит она, помогая себе кивком. — А ты можешь объяснить, почему так? — клонит голову Розенберг. — Ну, просто, типа, кажется, что животные понимают тебя лучше людей, — пожимает плечами небрежно. — Людей надо нормальных рядом с собой держать, чтобы тебя понимали, — не сдерживается Лиза, оголяя клыки. — Тебя спрашивали? — рявкает Кристина, всем корпусом на стуле разворачиваясь к ней. Андрющенко замечает, как сжимается в кулак её правая рука. И с ужасом осознает, что это стало привычным. Сжатый кулак, резкие фразы, следующие за ними удары, которые Лиза вынуждена терпеть, не смея ответить. — Просто говорю, — закатывает глаза Лиза. — Возможно, твои проблемы ниже уровня понимания твоего окружения, — вынуждает Кристину задуматься. Не от сделанных после этой фразы выводов, нет. Просто сформулировано слишком заумно. Несмазанные шестеренки в её голове еле двигаются, скрежеча друг об друга, когда Крис наконец поднимает брови выше, едва не рыча в её сторону: — Ты нас всех тупыми щас, что ли, назвала? — и косится злостно. Лиза лишь хлопает глазами, приподнимая уголки губ. Умница, додумалась. Розенберг откашливается, привлекая их внимание. — А твоё окружение, о котором говорит Лиза, делает тебя счастливой? — аккуратно интересуется она, пытаясь повернуть этот пылкий спор в нужное русло. И Крис откидывается на спинку стула, скатываясь по сидению вниз. Молчит, пристально смотря Розенберг в глаза, словно там суфлёром появится текст, способный помочь ей ответить правильно. Они смотрят друг на друга, кажется, целую вечность, пока Крис не выдавливает почти брезгливое: — Нет. И Лиза хмурится, прищуриваясь. Морщинка между бровей залегает всё глубже, когда Розенберг встаёт со своего места, выкладывая перед ними на стол бумагу. — Опять что-то писать? — возмущается Захарова. — Нет, — загадочно отзывается психолог. — Помните, я просила вас помочь мне украсить кабинет к празднику? Будем делать оригами. Занимались таким когда-нибудь? И обе отрицательно машут головой, следя за её проворными руками, складывающими журавлика. — Я покажу каждой из вас, как складывать разные фигурки. Лизе — одно, Кристине — другое. Ваша задача же будет обменяться этими знаниями, — хитро улыбается она. И обе становятся хмурыми, как пасмурное небо. Розенберг показывает Лизе, как складывать тюленя, сворачивая один угол за другим и вылепляя из бумаги вполне узнаваемую фигурку, и отходит к Кристине, пока Лиза практикуется. Пальцы едва слушаются, словно окоченевшие, но после того, как Розенберг объясняет ещё два раза, ей наконец удаётся собрать несчастного тюленя, ликуя внутренне. Лиза смеётся, когда видит, что у Кристины не получается освоить технику ни с десятого, ни с двадцатого раза, но Захарова лишь смотрит на неё злостно, выпячивая нижнюю челюсть вперёд, и бурчит ворчливое: — Иди нахуй, Индиго. И зубами скрипит, сосредотачиваясь на бумаге под пальцами ещё сильнее. Сгибает уголки, укладывая в общую картинку и любуясь получившейся наконец собачкой. — И чо мне теперь, её собак учить складывать? — зыркает исподлобья Захарова, уточняя у Розенберг. Но та даже ответить не успевает, когда губы Лизы складываются в тонкую линию, растягиваясь в ядовито-доброжелательную улыбку. — Представь себе, — мычит Лиза. И всё же подставляют стулья ближе друг к другу, наклоняясь над столом и разглядывая бумагу, пытаясь выяснить, кто начнёт первым обучение. И Лиза машет на всё рукой, позволяя Кристине стать первой. Под её тонкими ободранными пальцами скользит листок бумаги, катаясь по столешнице, пока Лиза следит за её движениями, повторяя то же самое со своим листком. — Ты уши не так согнула, — обиженно ворчит Кристина, забирая собаку из её рук и раскладывая наполовину. — Ты их, типа, раньше, чем тело, должна собрать, — пытается неуклюже объяснить она, и Лиза поджимает губы, больше следя за её пальцами, сгибающими листок, чем за объяснениями. Берёт новый, начиная заново. Чувствуя, как Кристина несильно шлёпает её по руке, шипя. — Да куда ты гнёшь! — откровенно возмущается она, когда и третий листок безнадёжно испорчен. — Ты сама вон сколько училась их складывать! — кивает на валяющуюся у мусорки гору испорченных фигурок Индиго, больше прикидываясь валенком, чем являясь на самом деле. Индиго давно всё поняла, ещё с первого раза, сейчас же просто испытывая нервы Кристины, указывающей ей на одни и те же ошибки. Лизе нравилось смотреть, как та глубоко дышит, не в силах сдерживаться, как сдвигает нижнюю челюсть вбок, скользя языком по зубам и поджимая губы. И это тихое шипение, когда она бесится, Андрющенко нравится до безумия, потому что впервые терпение Крис кажется железным. — Ну, так я же не ты, блять! — восклицает Крис, поспешно прикусывая язык. И Лиза отупело моргает, прислушиваясь к ощущениям. Пытается связать воедино всю нить их разговора и приходит к одному единственному выводу, ни коим образом не способным оказаться правильным. Лизе кажется, что она ослышалась, потому что она никак не могла себе представить ситуацию, в коей Крис могла бы назвать её пусть и завуалированно, но умной. Признать, что Индиго лучше неё. Обе сидят в тишине пару секунд, а Лиза за эти пару минут раздумий механически сминает уголки листа, складывая всё абсолютно правильно. — У тебя получилось! — радостно восклицает Крис, вынуждая Лизу вырваться из комы раздумий. А глаза сверкают так ярко и призывно, что и Лизе хочется улыбнуться, но она лишь откладывает получившуюся фигурку в сторону, беря свою в руки. Объясняет вяло и без энтузиазма, витая где-то в облаках, потому что Крис своим заявлением выбила её из колеи, заставив потонуть в неоднозначных ощущениях, так разящих контрастом. Но Кристина следит внимательно за её руками, щурясь на свой листок бумаги. А когда собирает, пусть и вовсе не так, как нужно, Лиза с запозданием кивает, подтверждая, что всё правильно. Потому что никаких сил возиться с ней по второму или третьему кругу нет. Намаялась уже. Они поднимают глаза, отрываясь от своего занятия, и замечают, что кабинет абсолютно пуст. — Ушла, что ли? — обращается к ней Крис. — Да вроде, — чешет затылок Лиза. — Может, пойдем тогда? — неуверенно предлагает Крис. И Лиза согласно кивает, понимая, что и так сильно задержалась, а дома мама ждёт, переживает наверняка. Настолько привыкла уже к полному отсутствию какой-либо опеки, что уже забывается. А на телефоне тем временем уже около пятнадцати пропущенных, и Лиза прикусывает губу, думая перезвонить чуть позже, когда от Крис отвяжется. Не хочется ей, чтобы она слушала её разговор. Особенно такой личный и важный, принадлежащий лишь ей, Индиго, и её самому близкому человеку. Спускаются со школьного крыльца, идя к забору. А там уже виднеется белый козырек кепки и сигарета, словно вросшая между пальцев. Кира замечает их с запозданием, и улыбка при виде идущей к ней Крис спадает, когда она замечает рядом с ней сгорбившуюся Лизу, неуверенно убавившую шаг. — Чо она с тобой делает? — кивает на неё Кира без приветствий. — Да там, — махает рукой Крис, судорожно бегая глазами по окрестностям. — Дрались и ведро перевернули, заставили убираться, — и плечами пожимает, словно омерзение с себя скидывает. — Давай, Индиго, топай отсюда уже. И Лиза лишь поднимает брови на это заявление, действительно желая съебаться как можно быстрее, но рука Киры уже падает ей на плечо, заземляя. — Индиго в роли уборщицы? Я бы поглядела, — сверкает желтоватой от вечного курения улыбкой, встряхивая тощее тело Лизы. И откуда только такая тактильность блядская? — Уверяю, хуйня затея, — подпаливает свою сигарету Крис, шагая рядом с Кирой. — Я бы всё отдала, чтобы эту хуйню развидеть, — и Лизе кажется, что рядом с Кирой Крис матерится раз в пять больше, словно старается соответствовать своей «подруге». Смотрит на неё заинтересованно, пытаясь разглядеть что-то эдакое, пока Кира не замечает это, снова вздёргивая. — Хорош палить-то уже, а то зенки тут свои разула, гляди, — грубо отвлекает её Кира. А телефон в кармане протяжно вибрирует, напоминая об очередном входящем звонке, и Лиза засовывает руку в карман, ощупывая. И всё пытается выловить момент, чтобы слинять от них побыстрее. — Потерял кто? — хмыкает недобро Кира. И эта фраза звучит как самая настоящая угроза. Лиза лишь поджимает губы, упёрто не выдавая ни звука. — Да кто её потерять может, — усмехается Кристина. И Лизе становится обидно. Потому что Крис слишком близко подобралась к её слабостям, а сейчас намеренно бьёт по ним. Точечно, болюче, до крокодильих слёз, льющихся градом. Выдыхает резко, выпуская весь воздух наружу, и смотрит в её сторону предупреждающе, наблюдая, как та затягивается, прислоняя фильтр к губам искусанным. — То-очно, — подхватывает Кира на лету. — Ты же одна живёшь, да, Индиго? А она всё молчит. — Так негостеприимно не звать на пустую хату друзей, — дует губы Кира. И глазки щенячьи делает, пусть и даже с ними волком остаётся. — Она не пустая, — сквозь зубы цедит Лиза, стряхивая с себя Кирину руку. — Нихуя себе заявочка, — хмурится Кира. — Расскажи нам тогда, кто тебя там ждёт, м-м? Неужели мамка в семью вернулась, золотце? Или… О-о, погоди! Или, может, папаня объявился? Давай, расскажи нам уже, Индиго, интересно послушать. Чо он тебе заливал, а? Что на фронте был? Или, может, привёл в твою пустую квартирку новую мамашку? — издевается она. А у Лизы это финальная стадия. Пальцы сами по себе сжимаются на Кирином плече, отталкивая от себя со всей мощи, когда та в очередной раз кладёт на её плечо свою руку. И Кира воспринимает это как угрозу, срываясь с цепи окончательно. Лиза чувствует, как прилетает в скулу кулак, как валится на землю, чувствуя подошву чужих ботинок и впечатываясь лицом в землю, ощущая на языке привкус грязи. А в воздухе всё ещё пахнет сигаретами Крис, которая стоит в стороне, безразлично кося взгляд на пинающую её Киру. И Лиза едва может думать о чём-либо, потому что в глазах всё плывёт, а в ушах звенит. Но она почти уверена, что Крис слабо морщится, когда раздаётся хруст переносицы, потому что в этот момент чётко выделяет взглядом её лицо и светлые волосы.***
Лиза не помнит, когда это всё закончилось и как, лишь встаёт на ноги, прижимая руку к животу, чувствуя, как кровь, струящаяся из носа, пачкает всё лицо, размазываясь по щекам и превращая её в какое-то чудовище, рассказами о котором часто пугают детей перед сном. И Индиго хлюпает носом, понимая, что не может даже пойти домой в таком виде, потому что там мама. Мама, которая её ждёт, мама, которая придёт в ужас, когда увидит её в таком состоянии. Телефон дрожит в её руках, когда она достаёт его из кармана, замечая трещины, паутиной опутавшие стекло мобильника, и Лиза, сдерживая комок слёз, шипит от досады, когда промахивается и не попадает по нужной цифре. А когда удаётся, набирает номер, звонивший ей уже, наверное, около сотни раз. Слышатся гудки, и Лиза замирает, слыша на том конце уставший голос, измотанный её выходками. — Ну и где ты? — обходится без приветствий, спрашивая в лоб. И Лиза тихонько скулит, убирая трубку от уха и давя это всё в себе. Хлюпает носом едва слышно, натягивая на лицо улыбку. — Мам, мобильник на беззвучке стоял, не слышала, — беззаботным тоном чеканит она. — Извини, если напугала. — Не напугаешься с тобой тут, — звучит ещё холоднее, но с заметным выдохом облегчения. — Дома когда ждать? Тут ещё в магазин зайти надо, десяток яиц взять и молока. Всё равно где-то по улице шляешься, сходи, — говорит она. И Лиза корчит гримасу, складываясь пополам от душащих рыданий, щиплющих кожу лица. Ручейки скатываются из уголков, цепляясь за её ресницы, пока она, выровняв дыхание, не произносит: — Мам, я… уже с девочкой договорилась, что на ночевку у неё останусь, — звучит виновато. И чувствует себя не менее паршиво. — В смысле? — переспрашивает мама. — Ну, я не дома сегодня ночевать буду, на ночевку у одноклассницы останусь, — как попугай повторяет Лиза, падая на лавочку и прижимая колени к своей груди, кладя на них подбородок. Смазывает грязь с подошвы ботинок о края лавки и вытирает рукавом испачканной толстовки лицо, слыша, как пиликает дверь подъезда. — Лиза, — слышит раздраженное дыхание в трубке, прикрывая глаза. — Ты же знаешь, что я завтра уже уезжаю, верно? У меня снова командировка, — старается не кричать и не возмущаться. Просто уточняет. Вдруг Лиза просто забыла и планы свои отменит, поменяет, когда образумится. — Думала, посидим на дорожку сегодня вечером. Чая с печеньем попьём, я купила сегодня у тёти Лены. И Лизу уже трясёт всю, как стиральную машину на отжиме, она прикусывает своё колено, сдавленно мыча так, чтобы в трубке слышно не было. — Я помню, мам, — едва ли не скулит она. — Но я уже пообещала, — и глаза к небу поднимает, позволяя слезам непроизвольно течь. Бьёт себя кулаком левой руки по бедру, пытаясь не разрыдаться прямо в трубку, мечтая, чтобы эта пытка прекратилась. А второй телефон крепче сжимает. Так сильно, что трещинок только больше появляется. — Ясно. Я тебя услышала, — сбрасывает вызов мама. И Лиза прислоняет прохладный экран телефона к своему лбу, воя от бессилия. Потому что кажется, что это ебанный конец. Потому что кажется, что хуже уже некуда.