***
А в своей квартире я почему-то никак не могла найти себе места. Просыпаюсь, бывало, в мерзком сумраке и смотрю на стену, где раньше висел бабушкин ковёр. А потом начнёт мерещиться разное: вот глаза чьи-то пялят на меня из темноты, а вот кто-то шепчет моё имя, тихо и муторно. Как, спрашивается, спать после этого? Так и валялась до самого утра, не двигаясь, затёкшая и измученная. Днём нужно было себя куда-то девать, и меня спасала игра на гитаре. Я бережно брала её в руки, училась играть новые песни и не забывала про избитые старые. Это и было моим увлечением с двенадцати лет. — Что ты хочешь на свой День рождения? — интересовалась у меня тогда мама. — Гитару хочу. — Гитару? Кто-то явно подрос за год! В прошлом году тебя интересовали только куклы. Папу мой ответ заинтересовал, поэтому он тоже вступил в диалог. — Да-да, поиграет на этой гитаре месяц, а потом она будет пылиться в углу, — буркнула мама. — Неправда! Я хочу серьёзно заняться гитарой! — Да все так говорят. Толку-то? — Ну, Алис, не надо так. Может, она правда играть будет и радовать нас своими успехами, — отец, как обычно, вступился за меня. — Ладно, подумаем. Если ты правда её хочешь… — Хочу! Очевидно, что гитару мне всё же подарили. Сколько в тот день было визгов и радости… — Ой, Стася! Оглушишь ведь и всё — останется твой папа глухой. Своё недовольство он выразил жестом — закрыл руками уши. — Я ещё послушать хочу, как ты первый раз на ней сыграешь. — Но я пока понятия не имею, как играть, — поникла я, но не перестала смотреть горящими глазами на своего отца. — Сейчас тебе покажу, — он широко улыбнулся. — Ты что, играть умеешь? — Умею, давай сюда, учить буду. Просидели мы тогда целый день, отвлекаясь только на еду. Первым делом папа научил меня настраивать гитару. Когда он объяснял, это казалось сложным процессом, но на деле было довольно легко. Потом отец учил меня, как правильно её держать в руках и как ставить пальцы на струны. Говорил, что не нужно торопиться в этом занятии. Рассказывал, какие ошибки были у него, когда сам учился. Показывал основы основ, и я пыталась повторить за ним. Папа предупредил, что если слишком много играть, то можно стереть себе пальцы. Да и куда уж без смешных историй! Я слушала его со всем вниманием, вылупив свои заячьи, полные заинтересованности глазёнки. Несколько раз я так сильно сосредоточилась, что папа просто взял и защекотал меня, говоря, что иначе у меня лопнут мозги. Даже мама в тот мой День рождения выглядела любезной. Я время от времени замечала её на пороге — мать наблюдала за моим учением и слушала истории отца. Тот день был одним из лучших, и я бережно храню о нём память, когда поглядываю на гитару. Сейчас у меня получается играть очень даже недурно. В планах выходить на сцену нет и не будет, — я просто с ума сойду, выступая на публике. Играть исключительно для себя меня вполне устраивает. Каждый день воспоминания с участием родителей настигали меня. Тем временем никто из них мне не звонил и не писал, что непременно расстраивало. Неужели рады, что их эмбрион исчез и теперь-то уж точно можно не страдать вместе и забыть обо всей этой картинке? Хотелось избавиться от подобных мыслей, выплюнуть их из себя, как отвратительную гадость.***
В один из серых дней, когда в окно стучались капли воды, пытаясь попасть ко мне в комнату и смыть с лица земли, я услышала звук уведомления на телефоне — написала мама. Для меня это было странно и абсурдно. Обычно моей жизнью интересовался лишь отец, а тут она, будто проснувшийся из спячки медведь, решила написать.«Привет, родная моя. Как ты там поживаешь? Комфортно ли тебе в той квартире? Завела ли ты друзей или, как прежде, возишься с гитарой?
Знай, я очень скучаю по тебе. Ждала сообщения, но ты не пишешь… Я понимаю, что далеко не идеальная мать, но ты хоть иногда пиши, пожалуйста, очень тебя прошу. Я ведь люблю тебя, Стась. Может, у тебя получится как-то вырваться до каникул… Я всегда буду рада тебе. Дома без тебя совсем не так, как прежде…
Твой отец ушёл сразу же после твоего уезда. Мы с ним не общаемся, но я надеюсь, что он тебе пишет.
Маруся тоже скучает по тебе. Спит часто на твоей кровати, мяукает и ищет тебя по дому».
Где же ты была, мать? Я ждала твоего появления всё своё детство, а ты оставалась жалкой тенью от фонаря. Мама родная, я так хочу любить тебя. Душа моя. Кровь моя. Я хочу, и сердце требует этого. Но не могу, понимаешь? Не могу верить тебе. Не думаю, что ты взаправду стала кусать свои локти. Однако сообщение всё равно вызвало чувство жалости, стало грузом, и я ответила ей:«Привет, ма. Квартира хорошая. Мне нравится.
С одногруппниками я общаюсь, с гитарой тоже вожусь. Ты же знаешь, как я люблю играть на ней.
Скучаю по вам тоже. Отец не писал».
Да, ответ не был абсолютной истиной. Не хочу рассказывать маме о своих проблемах. Знаю, что услышу в ответ лишь: «Ты себя накрутила, выдумала». Конечно, выдумала! Я же фантазёрка у тебя, мама! Только и могу, что жаловаться! Больше не буду, обещаю. Буду красиво тебе лгать и рисовать поверх картины. Тебе же так нравится, ма?***
На выходных я старалась перебороть себя и выбраться из дома, чтобы вдохнуть воздуха. Недалеко от меня располагался ладный парк с набережной. Дойти до него занимало минут двадцать. Меня привлекало это место своей немноголюдностью и возможностью уединиться с природой. Я тащила с собой гитару, чтобы просто посидеть где-нибудь под деревом и насладиться всем, что меня окружало. Вот и последние дни сентября выдались тёплыми, что подвигло сходить в лес на выходных. Мой путь в парк проходил сначала через множество хрущёвок, детских площадок и небольших магазинчиков, сменяясь частным сектором. Чувствовала я себя здесь как дома. Больно уж похожий пейзаж: неровная дорожка, входящая в лес, а по обе стороны тянулись домики без роскоши — самые обычные, жилые. Как такого входа в парк не было, — существовала лишь неприметная тропинка. Идя по ней, ноги сами вели меня на привычное место — полянку под внушительным дубом недалеко от сцены, которой я ещё не видела, чтобы пользовались. Уселась поудобнее — по-турецки — и принялась настраивать гитару при помощи тюнера. Пока я занималась настройкой, люди стали подтягиваться к сцене. Почему-то в тот момент я не обратила на это должного внимания и продолжала заниматься тем, чем и намеревалась. Настроив гитару, надумала сегодня сыграть песню: «Хочешь — Земфира». В детстве меня не отправили в убогую музыкальную школу, если её так вообще можно было назвать, расположенную в нашем посёлке городского типа. Я полностью являлась самоучкой, да и, кроме того, играла я не для творчества, а чтобы скоротать время; можно сказать, от балды. Петь мне всегда было страшно, но в тот день уж жутко захотелось. И я совсем не смело начала:Пожалуйста, не умирай
Или мне придётся тоже.
Ты, конечно, сразу в рай,
А я не думаю, что тоже.
Хочешь сладких апельсинов?
Хочешь вслух рассказов длинных?
Хочешь я взорву все звёзды,
Что мешают спать?
Ко мне стали подбираться, точно голодные волки, люди. Я видела перед собой чьи-то кроссовки и ботинки, но не обращала внимания. Гитара. Больше ни на чём не хотелось сосредотачивать своё внимание. Вот она, вот я. А мы вместе можем создать нечто прекрасное. Петь, оказывается, так приятно. Когда голос льётся не из твоего горла, а из самых дальних уголков души, такой звук пробивается, как трава, растущая в асфальте, и заполняет все твои пустоты. Вгрызается в тебя, словно хищник в живую плоть.Пожалуйста, только живи!
Ты же видишь, я живу тобою.
Моей огромной любви
Хватит нам двоим с головою.
Хочешь море с парусами?
Хочешь музык новых самых?
Хочешь я убью соседей,
Что мешают спать?
Я слышала, как кто-то стал подпевать; на душе стало тепло-тепло. Я снова чувствовала папину заботу и мамину короткую ласку, будто оказалась дома. Не хотелось думать ни о чём дурном. Вот я подняла голову к небу, даже вернее сказать кинула взгляд в облака; унесло совсем уж в далёкое далёко. Играла на автомате; пальцы помнят всё. Уголки рта дёрнулись, и я ощутила улыбку на своём лице. Улыбка совсем неожиданная, выскочившая сама по себе, считается самой искренней, самой-самой.Хочешь солнце вместо лампы?
Хочешь за окошком Альпы?
Хочешь я отдам все песни,
Про тебя отдам все песни?
Голоса подтянулись, а мой стал единым целым со многими другими. В такие моменты время замирает. Я больше не вкушала себя оторванной от мира. Я чувствовала себя там, где и должна быть. Мне даже не было жутко из-за людей, обступивших меня кружком. Всем нравится, что и как я играю. Пальцы рук остановились; послышались громкие аплодисменты и довольные возгласы. Несколько людей даже положили на мой истрепавшийся чехол от гитары вознаграждение за моё не большое, но безумно чувственное выступление. — Прекрасно спела! —крикнул какой-то незнакомый парень из толпы. Меня сама ситуация засмущала. Я так и не подняла своего взгляда на людей, но всё равно считала это выступление своей маленькой победой. Папа, который учил меня четыре года назад, сегодня гордился бы мной. — Гитара, значит… Давно увлекаешься ей? Услышав знакомый голос, я подняла свою голову. Сердце забилось, поджилки затряслись, — передо мной стояла Катя. — Я… Да… Четыре года уже как, — заикаясь, ответила я ей. — Ого! Сама или в музыкальную школу ходила? — Папа учил. Катя села рядом со мной. Вот просто обыкновенно взяла и села, а у меня кровь заледенела. Катька, с которой все так хотели пообщаться, приземлилась рядом со мной. Бред какой-то. — А можешь сыграть ещё что-нибудь прямо сейчас? — Да… Конечно, могу. По коже прошёл мороз, а перед глазами замерцали тёмные дыры. От волнения и головокружения я забыла название самой песни, но моя рука прекрасно помнила аккорды. Учила я её года три назад. Родители часто просили сыграть эту песню перед родственниками. Видимо, для них она была более затейливой, чем мои предыдущие, и, следовательно, более значимой. Катька легла на траву как раз в то место, где светило солнце, поэтому ей пришлось положить себе руку на глаза. А мне это позволило, не скрывая, рассматривать её: волосы на солнце совсем уж выглядели совершенно, напоминая яркое пламя огня; на левой руке, лежавшей на лице, был надет радужный браслет; в ушах висели не совсем стандартные серёжки — на них были изображены белые коты с нежно-розовыми крыльями фей. Меня последняя мелочь очень уж тронула и умилила. Мне стало безмятежно находиться рядом с ней. Я так загляделась на неё, что стоило только начать, как аккорды подошли к концу, а значит и песня тоже. Я выжидающе сидела на месте, с трудом оторвавшись от Катьки, смотря на инструмент. — Мне очень понравилось… Правда, я не узнала песню. Подскажешь название? Подловила. Нашла уязвимое место. У меня ведь тоже вылетело из головы. — Если бы я сама помнила… — смущённо сказала я и принялась спонтанно ковырять свои пальцы, чтобы отвлечь себя от беседы. Катя бросила взгляд на них. Пальцы все были в кровавых ранках. Она подошла к этому с аккуратностью. — Ложись тоже. В такой позе прикольно в небо залипать. Отказываться я не стала, — полежать под дубом, ставшим родным, представлялось чем-то очень прекрасным. Небо сегодня было облачным, так что можно искать знакомые фигуры в нём: вот слева была огромный огнедышащий разъярённый дракон, а ниже можно разглядеть потягивающегося котика. — Ты в колледже такая тихая. Никогда бы не подумала, что вот так можешь сидеть и играть на гитаре. Часто сюда приходишь? — Каждые выходные… — Да ну! — Катя легла боком, опершись на свой локоть. — Почему я тебя раньше не видела здесь? — Я приезжая просто. — Неужели? Да ты набираешь обороты моей заинтригованности! — громко, чуть не крича, сказала Катька и улыбнулась. Я-то интересую её? Вот так новость. Я всего лишь массовка, обычный человек. Не то что Катя — вся светящаяся изнутри; от неё постоянно исходит позитив; она похожа на ходячее солнце. А я что? Запуганный подросток с социофобией. Что может цеплять во мне такую, как она? — А у тебя волосы родного цвета? — фраза буквально вылетела из моего рта, я её даже переварить в своём пустом черепе не успела. Я точно это произнесла? Подумает же теперь, что я чокнутая. Как так можно переводить тему… — Да, моя… — Катька остановилась, думая над своими словами, — моя мама тоже рыжая. Она отвела взгляд. — А папа нет? — У него каштановые волосы. — Вау… Значит, раз только мама, то вероятность того, что ты тоже родишься с таким же цветом волос, была небольшой. — Мне повезло, — она пожала плечами. — Это уж точно. Рядом зашелестела трава. Я опешила на несколько секунд, а потом увидела ту самую собаку, которая первого сентября присутствовала на дворе колледжа, греясь под деревом. — О-о, Булка, ты тоже здесь. Родная моя, ты хочешь кушать? — Катя резко встала со своего места, отряхнулась и подошла к нашей гостье. Мне не хотелось подниматься, но спина уже порядком замёрзла, — всё-таки в конце сентября земля уже охладела, так и простыть просто-напросто можно. — Булка? Ты её знаешь, что ли? Катька будто вновь вспомнила о моём жалком существовании и обернулась. — Хи-хи, подожди секунду, — она шагнула ко мне и вытянула руку, что-то достав из моих волос. От её руки повеяло приятным ароматом вишни и мяты; я глубоко вздохнула его, чтобы запомнить. — Вот, — Катя показала дубовый лист. —Теперь порядок. Пойдёшь со мной Булку кормить? — Пойду, —неожиданно для самой себя кивнула я и опешила. Вот блин! Одурачила меня своими вкусными духами. Наверное, со всеми так происходит в её присутствии? Может, у неё талант одурачивать всех? Я уязвлено взглянула на неё, сюсюкающую с собакой. Со стороны это выглядело невозможно мило. Стало стыдно за свои мысли. Катька — неомраченный и позитивный человек, с которым хочется проводить время. — Булочка, какая ты милашка, не могу! Пойдём, моя хорошая, я тебе корм куплю. Втроём мы вышли из парка. Собака весь наш путь радостно виляла хвостом, а Катя всё говорила, какая она красивая и чудесная. — Постой с ней, я быстро. Одна нога здесь, другая там. Хорошо? — не дождавшись моего ответа, Катя убежала в магазинчик. У меня же отношения с собаками были сложные, — меня они почему-то недолюбливали. Однажды одна даже чуть не укусила. Представьте себе! Булка заскулила самым жалобным собачьим воем, что я когда-либо слышала. Сердце стучало в ушах, однако я дрожащей вспотевшей рукой потянулась к ней и погладила по спинке. Булка одарила меня полным доверия взглядом. И, самое важное, перестала горевать по Кате, которая уже направлялась к нам с пачкой сухого корма в руках. — Фух, — выдохнула она. — Я же быстро, да? — Да ты только туда зашла. Как ты вообще успела так быстро?.. Я слышала её прерывистое дыхание; она будто только с физкультуры прибежала к нам. А Катька и думать уже забыла про меня — наклонилась перед собакой и насыпала ей корм. Та хватала его и глотала с неистовой скоростью. Голодная, видимо, была. По ней-то и видно: худая собачонка, кожа да кости одни. — Почему же у неё кличка «Булка»? — Просто я верю в то, что она когда-нибудь будет упитанной, разбалованной до невозможности… — вздохнула Катя и погладила животное по макушке. Я огляделась. Время не желало останавливаться и близилось к сумеркам. Небо окрасилось в розовые и оранжевые оттенки; само солнце видно не было по простой причине: мы всё ещё находились в лесу. Вид был чудесный. Хотелось, чтобы этот миг длился вечно, а я была бы здесь, рядом с Катькой и этой бездомной собакой. Сейчас я чувствовала полное душевное спокойствие. Впервые за долгое время не было опустошения внутри. Я себя ощущала живым и настоящим человеком, а не песчинкой в огромном мире. Наверное, это и есть самое настоящее счастье. Сейчас я счастлива. — Я буду верить вместе с тобой, — ответила я ей.