***
Ты так уверенно движешься вперед… Ты же уже знаешь, что все это — просто разрыв в твоей душе… Да? Что все это — переживание твоей собственной смерти? (Яни, Тургор)
Несколько дней прошли в радостном забытьи, Ло Бинхэ и про мертвеца забыл, и о себе. А одной ночью он проснулся, что-то разбудило, почудилось, встал с кровати, распахнул окно, выглянул. А там тот мертвец стоит! Голову в его сторону повернул, чтобы взгляды пересеклись, и недобро так улыбнулся, зубы показывает. Ло Бинхэ от окна отпрянул, глаза протер и снова выглянул. Мертвеца и след простыл. Нет, так нет, чего попусту волноваться? Ло Бинхэ дальше лег спать, теплого Шэнь Цзю зажимать. Второй раз за ночь проснулся, а Шэнь Цзю в кровати как не бывало. Ло Бинхэ вмиг к окну подлетел, наружу высунулся и чуть из окна не вывалился — Шэнь Цзю-то был внизу, с мертвецом обнимался, гладил его по волосам, по спине, шептал ему что-то нежно. Мертвец взгляд Ло Бинхэ почувствовал, голову поднял и стоит, ухмыляется, мертвыми глазами на него смотрит, ласки шамана в красном принимает, в волосах его длинных путается. И птицы орут им в помощь, что они жарко шепчут друг другу, заглушают, их вину покрывают. Но ему-то видно все! Да что же творится?! С его шаманом-то? Да посреди ночи? Да под вопли исполинского козодоя? Да прямо под окнами! У Ло Бинхэ рваный крик наружу рвется, но он рот рукой заткнул, стоит, смотрит дальше, не дышит. И они стоят, чувствами делятся, милуются, да так чтобы у других при одном взгляде на пару все вскипало. Ло Бинхэ не выдержал, из спальни выбежал, к лестнице метнулся, но будто каждый шаг его в трясине утопает, дом его наружу не пускает. Задерживает. А там! Там же прямо сейчас! Оно самое происходит! Шэнь Цзю! Шэнь Цзю!! Как мантру кричал про себя Ло Бинхэ, и имя и правда чудо сотворило, прорвался он по ступенькам вниз, пролетел полдома, за ручку входной двери схватился, наружу вывалился, дом обежал, туда, под окна спальни, и замер. Не было там мертвеца. А Шэнь Цзю был. У Ло Бинхэ дыхание перехватило, а Шэнь Цзю, будто не он только что его с ума сводил, стоял себе и ствол толстого дерева поглаживал. Кору целовал, ладонями гладил. И шептал ему что-то колдовское да пленительное. А когда зацеловал его и заобнимал оторвался от дерева, повернулся к Ло Бинхэ, бровь заломил, осуждающий взгляд бросил. — Ты что же деревья в нашем саду не холил не лелеял, пока меня не было? Думал, они сами по себе тут растут да от бед защищают? Думал, им не одиноко, не тоскливо зимой было? Всем тоскливо, все внимания хотят, руки свои тянут, глазами жадными смотрят. Голос Шэнь Цзю серьезный, строгий, с северным ветром, такой услышишь и сразу виноват. И Ло Бинхэ знает, что виноват, но не признаваться же о чем он думал? Вот же мертвец подлец! Шутки шутить с ним вздумал! С головой его играет! Дураком выставляет! А Шэнь Цзю будто ему в душу смотрит, все мысли как на ладони видит. Все знает. Ло Бинхэ сделал три шага ему навстречу, от волнения запнулся, на землю на колени перед Шэнь Цзю повалился и зашептал: — Накажи меня. Буду послушным, в следующий раз сделаю все как надо, — и как почтительный ученик склонил голову. Вместо ответа Шэнь Цзю сел рядом с ним, волосы по земле расстелились, взял его за подбородок, на себя посмотреть заставил и насмешливым тоном проворковал: — Тебя что цикада ночная сумасшедшая покусала? Приснилось что? От сладкого голоса да близкого родного запаха Ло Бинхэ ожил, в Шэнь Цзю руками вцепился, и как полноводная река весной начал своими тревогами разливаться. — Шэнь Цзю, я видел тебя с ним! Он за мной пришел, всю зиму мучил, и тебя взять назло мне захотел! — от послушания Ло Бинхэ только клочки остались. — Он с тобой то и это делал, ты ему отвечал. С кем ты был? Можешь лгать мне, но сейчас скажи правду. Тот другой раздел Шэнь Цзю догола, прямо на землю его уложил, к телу белоснежному прикасался, шрамы наглаживал, делал с ним что вздумается! Ло Бинхэ так и видел в голове одну картину за другой. — Кому ты так отдавался, горячо прижимался? Или скажи, что все это был сном, я поверю, только скажи. — Звереныш, кому я кроме тебя отдавался? — голос Шэнь Цзю сам стал как река, которая вот-вот выйдет из берегов. — Кто со мной то и это делал? Кому я отвечал и бусины на нить нанизывал? Лапы загребущие, язык без костей, а голова пустая. Вот тебе загадка, ответ можешь оставить себе. Они замолчали. Ло Бинхэ ответ взвесил и в рукав припрятал. — На-ка подержи, — Шэнь Цзю к себе в рукав залез и достал охапку белых ленточек. — Берешь ленточку, целуешь, долголетия и крепких корней желаешь. Подходишь к дереву, обнимаешь, по стволу гладишь, ленточку на ветку повязываешь, — Шэнь Цзю поднялся с земли, головой мотнул, волосы сами как ленты заструились. — Пока все ленты не повяжешь, на порог дома можешь не ступать. Вот твое наказание. Сам просил, а мне побаловать не жалко. Шэнь Цзю развернулся, красные крылья-рукава хлопнули, и птицей красной улетел в дом, досыпать. А Ло Бинхэ остался мысли в порядок приводить да перед садом извиняться. И правда, как он сам не додумался, что и о них позаботиться надо? Они же тут стояли, ждали, скрипели, внимания просили, а он все только о своем думал. Извиниться было надо. Ло Бинхэ за дело взялся, ленточки разгладил, воздуха чистого глубоко вдохнул, а перед глазами все мертвец стоит, ухмыляется. Чего лыбишься-то? Чего? Мертвый же! Отжил свое, хватит с тебя! Пока ленточки вязал, целовал, обнимал, на белый цвет смотрел, и мысли чище светлее становились. Сто двадцать восемь ленточек повязал, сто двадцать восемь деревьев обнял, поцеловал, добрых пожеланий оставил, и мертвец-то из мыслей вылетел, в тень утек. Ло Бинхэ домой вернулся, на кровать без сил повалился и заснул сном без сновидений. На следующий день Шэнь Цзю в черной комнате скрылся и старинную деревянную прялку-самопрялку с огромным вертикальным колесом по центру вынес. Красивую, залюбоваться: ее покрывала резьба, лесной орнамент, и цветы расписные, зловещие, только глянешь, в мир мертвых зазывают, но в этой своей жути завораживающие. — Прясть умеешь или только рычать? — голос Шэнь Цзю был спокойным, но мерещилась насмешка. — Научи, — с готовностью принял вызов Ло Бинхэ, кое-что он в прядении смыслил, но не был уверен, что его знания не окажутся смехотворны в отражении насмешливых глаз. Шэнь Цзю вздохнул, волосы свои шелковые заколол и молча сел показывать, а пальцы длинные ловко туда-сюда метались, нить тянули, изящные кисти на показ выставляли, костяшками любоваться заставляли. Ло Бинхэ только слюни сглатывал и смотрел во все глаза, от учений таких голова кругом шла, в штанах тесно было. Колесо крутилось, прялка мерно стучала, убаюкать пыталась, но пожар в голове не затихал. Шэнь Цзю бросил на Ло Бинхэ косой взгляд, языком цокнул, встал из-за прялки, мешки тканные подтащил и на пол черную шерсть вывалил. — Сначала надо от лишнего избавиться, сор вычистить. На-ка, перебери, — и Ло Бинхэ послушно руками в черную шерсть зарылся. Дело простое — шерсть сортировать, глазам смотреть туда, где Шэнь Цзю за прялку вернулся, совсем не мешает. А пока мял мягкую шерсть, вроде и успокоился. И под звуки прялки, да тихой мелодии, Шэнь Цзю напевать начал, у Ло Бинхэ мысли как колесо в правильную сторону закрутились и слова созрели. — Зимой на краю твоего леса я мертвеца нашел. Надо бы к нему вернуться, спать уложить, — Ло Бинхэ выдохнул и от произнесенного легче стало. — Не кормил его, надеюсь? — Шэнь Цзю из-под длинных ресниц с полуулыбкой посмотрел на него. «Нет» так и рвалось из Ло Бинхэ, но врать ему было не велено, так что прозвучало упрямое: — Да. Он голодный был. Так смотрел на меня, а я сам не свой. Я не хотел, — потупил глаза Ло Бинхэ. — Хотел, хотел, иначе как бы ты с ним спелся, — заворковал Шэнь Цзю. — А что тебе велено было? Как шерстью оброс, смелый стал запреты нарушать? Нарушил — так ответ нести придется. У Ло Бинхэ сердце замерло, и мысль черной змеей заскользила, а что если в ответ Шэнь Цзю теперь с тем другим миловаться будет? Что если такова плата за запрет?! — Стоит мертвеца раз покормить, так в следующий раз без должного угощения к нему можно даже не подходить. Обидится смертельно. А мертвецы это чай тебе не живые, прожорливые, вечно голодные, сожрут тебя заживо и добавки попросят. А ты смотришь в его глаза и понимаешь, предложить-то ему больше нечего, уже все отдал, от себя оторвал. Ло Бинхэ голоса колдовского заслушался и заскулил. Это что же Шэнь Цзю другому все отдать собрался? И все из-за него? — Как с шерстью закончишь, иди, готовь ему угощение, и пойдем навестим знакомца твоего. — А что готовить то? — Что сам любишь, то и готовь. Ты же угощать будешь. И Ло Бинхэ не постеснялся, приготовил пир на весь мир, еле в мешки запихнули. А Шэнь Цзю он мертвецу не отдаст, даже если тот будет таскаться к ним, пока костьми на землю не рухнет. Горемыку знакомца искали полдня, искали. И нашли. Тот забрался на холм, к дереву прислонился и сидит, глазами мертвыми весну встречает и молчит, не улыбается даже. И не лыбься, и нечего тебе! Сочувствие к «знакомцу» все как пар испарилось-то. И Ло Бинхэ не удивился, что тот вставал, позу менял. Ну конечно вставал. А как иначе, тело-то от лежания в одной позе затекло, да после ледяных тисков размять его хотелось, конечностями подвигать, чужих колдунов полапать. За чужим добром охоту объявить. Гнев хозяйский вызвать, да чтоб его на тот свет тут же второй раз отправили! Ло Бинхэ скатерть мягко стелет, угощение расставляет, улыбается, а сам ярость и обиду в кулаке прячет, камнем по голове ударить его хочет. Волк на удивление притихший внутри сидит, да тревожно поскуливает, псина неразумная, по кому скулишь-то? По кому плачешь? У нас же отнять хотят все! Шэнь Цзю тем временем к мертвецу подсел, Ло Бинхэ в непонимании ему спину сверлит, а тот к мертвецу тянется. Ох, мракобесие! Ло Бинхэ подскочил к ним, а Шэнь Цзю на мертвеца смотрит, пальцами своими длинными по лицу его гладит, медленно склоняется над ним и в губы целует. Языком губы мертвые холодные раздвигает, а тот и рад рту горячему, угощению сытному, аж в мертвых глазах искра жизни промелькнула. Ло Бинхэ стоит и не понимает, зачем Шэнь Цзю его по живому режет? Шэнь Цзю глухой смешок издал и снова к мертвецу прильнул, поцелуй углубил, и душа Ло Бинхэ куда-то потянулась. Шэнь Цзю его за руку к себе потянул: — Я его согрел, на-ка примерь, — и хлопнул Ло Бинхэ по плечу, да так что он завалился на мертвеца. И пропал. Шэнь Цзю совсем близко к нему, смотрит на него в упор, а Ло Бинхэ глазами мертвыми хлопает, губами мертвыми шевелит. И глаза, и губы — все его, все ему подчиняется. Крик нечеловеческий из груди-то и вырвался. Проорался он, отдышался, а сердце-то не бьется, и дышать не надо. Шэнь Цзю кожи его холодной своей горячей рукой коснулся, как огнем плоть прижег, и так хорошо стало. — Хорошо посидели? Вкусно было? — Шэнь Цзю ласково заговорил. Ло Бинхэ ответить хочет, да язык еле ворочается. — Не спеши, я подожду, — успокаивающе погладил его Шэнь Цзю. Язык не слушается, а мертвые руки-то к Шэнь Цзю уже тянутся. Тот не отстраняется, дает себя схватить, к телу холодному прижать. Так они и сидели, мертвое живым согревалось. А когда ворон три раз прокаркал, Ло Бинхэ понял, что тело-то ему как родное. — Так ты мертвецов любишь, Шэнь Цзю? — медленно с трудом протянул Ло Бинхэ. — Люблю, — Шэнь Цзю просто согласился. Ло Бинхэ сжал его в объятиях еще сильнее, мертвая хватка вышла не намеренно. А что сказать ему? Все слова в реке потонули. — Бинхэ, так ты ведь и сам мертвый, — Шэнь Цзю криво улыбается, а в волосах колокольчики мрачным и торжественным звоном льются. В мертвых глазах неверие расплескалось. Шэнь Цзю с земли холодной встал, с холма спустился, тонкий подтаявший лед ногой проломил и поманил Ло Бинхэ к себе. Тот на одеревеневших ногах поднялся и на красный путеводный свет пошел. — Хватит с нас пряток. Гляди давай, пока не прогнил! — Шэнь Цзю в сторону воды кивнул. Ло Бинхэ склонился над водой, отражение свое поймал и попался. Он! Это же все он был! — Охотники на тебя облаву устроили и голову прострелили, шкуру с тебя шелковистую содрать хотели, из черепа трофейный кубок сделать. Но не досталась им твоя шкура. Ло Бинхэ голову горемычную ладонями обхватил, руками себя обнял. Эх, его это тело прострелянное, его лицо от мертвой тоски изнывающее, его губы со смертью целовавшиеся. Мертвец-таки догнал. Волк убитый завыл. Узнал он себя наконец. Шкуру-то свою мертвую, голову дырявую. Признал.***