Рахат-лукум на серебряном подносе

            После первого четверга с султаном все мысли Жени снова занимает беременность: когда она может случиться и как это понять? Месячные пойдут только после упущенной возможности забеременеть, и пока их нет, я либо ещё не могу забеременеть, либо уже. А если кормить грудью, вероятность забеременеть в следующие пять-шесть месяцев ниже средней. И, видимо, местные лекарши об этом не в курсе, иначе бы Лейлу отдали кормилице, чтобы ничего не мешало строгать наследников.             А после второго четверга Жене кажется, что она теперь чувствует приблизительно тоже, что и Сулейман: вроде бы и сама на это пошла, но всё равно страшно и хочется сбежать. Хотя, относительно всего букета чувств Сулеймана, это капля в океане. Я не боюсь когда ко мне прикасаются и у меня нет навязчивого желания по сто раз на день мыть руки, поэтому мне даже чисто теоретически сложно понять, что конкретно чувствует такой человек, когда ему нужно не просто прикоснуться к другому человеку, а буквально побывать у него внутри, кожей чувствуя всю ту мерзость, которая там есть. Но, что-то подсказывает, что он вряд ли в состоянии почувствовать что-то кроме паники и острого отвращения.             Воскресенье, восемнадцатое декабря. Помолвка Хатидже и Мехмеда Челеби будет уже завтра. И к этому времени в гареме ни для кого не тайна, что Хатидже не смогла гулять так, чтобы никто в Стамбуле этого не заметил, поэтому по городу поползли слухи о её приключениях. И стоило валиде о них узнать, как она тут же выдала дочь за первого встречного.             Женя вспоминает сериал: на помолвке случился тот странный пожар. Почему с детьми не было служанок? Куда делся тот чувак, который показывал им теневое представление? Неужели сгорел дотла? Но самое странное было в том, что сначала к валиде прибежала служанка с криками «детская горит!», потом Ибрагим прибежал к Сулейману с криками «детская горит!», и только когда к горящей детской сбежались и султан, и валиде, и Махидевран с Хюррем, оттуда вышла Виктория с детьми. И с ней-то понятно: она просто стояла в дыму и ждала момента, чтобы эффектно появиться. Но, получается, какие-то служанки или евнухи видели, что горит детская, и первое, что пришло им в голову — побежать и сказать об этом Ибрагиму и валиде. Хотя, и это не так странно, как сам по себе план отправить Викторию в гарем с целью мести. Так и хочется сказать: великолепный план, Лайош, просто офигенный, надёжный, как швейцарские часы. Но, с другой стороны, учитывая уровень охраны сериального гарема, план вполне себе логичный.             На следующий день, вечером, когда Женя и Сонай уходят на праздник в честь помолвки, Лейла остаётся в покоях с Менекше. Во-первых потому, что она ещё слишком маленькая для праздника, а во-вторых Жене так спокойнее. Ей кажется, что пожар может случиться и без отсутствующей в гареме Виктории, и даже с учётом, что эта помолвка проходит на месяца четыре раньше сериальной. В голове всё равно бьются мысли: пускай я и родила девочку по имени Лейла, а Марию назвали Кадифе, я всё равно Хюррем, а Хатидже выходит именно за Мехмеда. Просто совпадение? Или какое-никакое следование канону?             Но пожара не случается и всё проходит гладко. Хатидже сидит с настолько отсутствующим видом, будто она где-то в другом месте, и валиде тоже нет дела до происходящего вокруг — прям семейная идиллия.             Во вторник, на следующий день после помолвки, султан снова зовёт Женю к себе, и она с первого взгляда на него понимает, что с ним что-то не так: он выглядит то ли обиженным, то ли раздраженным, то ли испуганным, то ли всем этим вместе. Сначала он хочет собирать конструктор, но уже через две минуты передумывает и они с Женей идут на балкон запускать самолётики. Первый Женин самолётик ныряет лысые ветки деревьев, а за вторым она не успевает проследить. Едва выпустив его из рук, султан, с непривычной для него резкостью, говорит:             — Неправильно.             — Что?             — Ты неправильно его пустила, не так, как раньше. Ты всё делаешь не так, как раньше. Ты изменилась. И Ибрагим изменился. И Хатидже скоро уедет. А мне не нравятся перемены.             Резко развернувшись, он уходит с балкона, садится за незаконченное украшение, и услышав рядом Женины шаги, не поднимая глаз бубнит:             — Уйди.             Но Женю это как-то не особо удивляет: рано или поздно, но это должно было случиться. Он же не слепой. Хотя, может быть он ничего бы и не заметил, будь из меня актриса хоть чуточку получше. Но есть что есть. Как кое-кто говорил: «Чтобы убедительно сыграть чуждого тебе персонажа — нужен талант. Чтобы отвратительно сыграть саму себя — таланта нужно не меньше». У меня не выходит быть такой как до похода. Я просто делаю, что делала раньше, но словно на автопилоте, без всякой заинтересованности, восторга от собственных маленьких побед и желания делать его счастливым. Он не мог этого не заметить. Плюс ещё и Ибрагим, который явно думает только о свадьбе Хатидже, и вчерашняя помолвка — слишком много всего, чтобы он мог спокойно это вынести.             Уже в своих покоях, легонько покачивая на руках Лейлу, Женя прокручивает в голове события последних полутора месяцев и приходит к мысли: за что я с ним так? Он же здесь ни при чём. Не он меня во всё это втянул, я сама во всё это влезла. Сама засунула в его не совсем здоровую голову мысль о гениальном сыне. Не он виноват, что я перехотела детей. Так за что же я с ним так? Меня же всегда бесили люди, которые, как говорил Чехов, делали детей «игрушкой своего настроения». Бесили учителя, чьё «не в настроении» чувствовали даже портреты давно мёртвых поэтов. Бесило, когда мать орала на братьев, просто потому что у неё день не задался. Бесила Михримах, шипящая дочке «убери отсюда эту птицу», просто потому что эту птицу Хюмашах подарил отец. А теперь я сама себя бешу. Сулейман пять месяцев провёл в походе, ожидая момента, когда вернётся и сможет со мной поиграть, а я даже не удосужилась нормально ему улыбнуться. Я же сама его к себе привязала, а мы в ответе за тех, кого приручаем.             И всё же, Женя не собирается ничего с этим делать: мало ли что творится в его странной голове? Может быть, если я сама к нему не пойду, он не захочет меня больше видеть и снова начнёт звать Махидевран? Вряд ли, конечно, но вдруг?             Но, естественно, ночь четверга никуда не девается и проходит так же как и предыдущая, только на этот раз тишина кажется ещё более тихой, а Сулейман выглядит ещё испуганнее обычного. Поэтому на следующее утро Женя приходит в султанские покои с таким же как и раньше осторожным и одновременно полным надежд:             — Я придумала новую головоломку. Хотите посмотреть?             Сулейман в ответ отрывается от какого-то чертежа и заметно светлеет. И следующие пару часов они с Женей пытаются придумать, как конкретно должны быть устроены внутренности кубика Рубика.             Жизнь постепенно становится приблизительно такой же, какой была до похода. Они вдвоём, с прежним энтузиазмом, пытаются изобрести самолёт, телескоп, парашют и воздушный шар. Женя снова рассказывает Сулейману разные истории и всякие умные вещи. Не особо понятно как, но Синан всё же делает по Жениным рисункам железную модельку паровоза с тремя вагонами, и султан буквально светится от счастья. А потом заказывает себе ещё восемь таких же и они становятся его любимыми игрушками. Из новых историй, что Женя рассказывает, ему больше всего нравится слушать о космосе и супергероях. И хотя Женя в жизни не видела ни одного настоящего комикса, даже их приблизительное подобие приводит султана в восторг.             И всё же, их жизнь уже не та, что раньше, потому что теперь в ней есть Лейла, которую Женя регулярно бегает кормить. И Сулеймана это каждый раз напрягает, но как Женя ещё до родов выяснила, в Коране есть такой закон — мать должна кормить ребёнка грудью до двух лет. И все вокруг, включая валиде, очень серьёзно к этому относятся. Поэтому Сулейману приходится терпеть.             А сама Лейла тем временем растёт как на дрожжах. После похода у неё появились более или менее жизнеспособные памперсы и продолжают появляться самые разнообразные игрушки. А Женя всё так же не выпускает её из рук, периодически сходя с ума то от её непривычно сопения, то от какой-то красной точечки у неё на щеке. И регулярно задаётся самыми разными вопросами, вроде «почему она сегодня ест меньше чем вчера?» или «это нормально, что она сегодня так долго спит?» Но самый главный вопрос, который ей чаще всего хочется кому-нибудь задать: почему она не кричит? Она кричала всего раз в жизни, той ночью, когда родилась, и с тех пор максимум хнычет.             У Жени ещё в восемь лет, когда родился её первый брат, сердце от его крика сжималось так же, как и при виде замёрзших или покалеченных животных. Но ей пришлось смириться, что орать для младенцев — норма. Это подтверждали все её последующие братья, дети подруг и младенцы из кино. Поэтому она ожидала, что её ребёнок, кем бы он ни был, тоже будет орать. И вот теперь, непонятно отчего, но просыпаясь по ночам, чтобы если не покормить Лейлу, то послушать как та дышит, у Жени периодически возникает вопрос: ты не кричишь, потому что как и я бракованная, или просто потому, что я не даю тебе повода?             Из обрывок песен, которые Женя напевает Лейле, чаще всего почему-то попадаются куски из «Хочешь?» Земфиры:             — Хочешь сладких апельсинов? Хочешь вслух рассказов длинных? Хочешь, я взорву все звёзды, что мешают спать?             Хотя, иногда она перебирает в памяти разные колыбельные, сразу на трёх разных языках, и ещё кучу песен для дочек, тоже на разных языках. Но оказывается, что все известные ей песни для дочек поются от лица отцов, кроме одной весьма криповой, но даже она называется «Папа». И на какое-то мгновение Жене становится обидно, что у Лейлы не будет сериального папеньки, который будет её обнимать, целовать и петь ей песни. Но всего на мгновение.             Женя с рождения привыкла, что отцы бывают либо хреновыми, либо никакими, а все те картинные папочки, которым дети при встрече цепляются на шею, живут только в телевизоре и на рекламных щитах. И ещё, что было куда важнее, она больше всего хотела детей, когда у неё уже были дети. Просто она хотела, чтобы это были её дети, которые не будут убегать от неё к маме. И это часто казалось ей забавным, в основном из-за популярной веры в то, что единственные дети в семье вырастают эгоистами. Эта теория казалась Жене в корне абсурдной, потому что в её случае всё случилось с точностью наоборот и практически весь эгоизм, который в ней есть, возник именно благодаря наличию у неё братьев. И, в принципе, все, кого она знала, говорили, что ничего так не развивает чувство собственничества, как постоянная необходимость делить всё с кем-то ещё. Хотя, лично она была готова делить с братьями всё до последнего, но не хотела делить их самих. Поэтому ей с детства хотелось в буквальном смысле слова своего ребёнка. Но потом у неё появилось желание жить как все нормальные люди, выйти замуж и родить ребёнка у которого будет отец. И до рождения Лейлы ей казалось, что она могла бы с этим справиться. А сейчас кажется, что единственный вариант отца для своего ребёнка, который она в состоянии вынести — это донор спермы. Поэтому Сулейман в этом плане кажется ей идеальным.             Середина февраля. За окном весь вечер завывает ветер. Ночью Женю будит стук в дверь. Снаружи всё ещё воет ветер, а у двери стоит сонный Сюмбюль:             — Тебя зовёт султан, прямо сейчас, иди в чём есть.             Сулейман, сжавшийся и испуганный, будто перед сексом, сидит в кровати. Рядом с ним Ибрагим, в пижаме и с взъерошенными волосами. Женя тоже подходит к султану, только с другой стороны кровати, и он шепчет ей:             — Расскажи про хоббитов и кольца.             Она рассказывает и ближе к концу султан засыпает, а Женя с Ибрагимом ещё пару минут сидят в полной тишине. Потом Ибрагим шёпотом говорит:             — Он часто говорил о тебе, пока мы были в походе, даже во сне, — и замолкает, задумавшись о чём-то своём.             Потом шепчет:             — Иди, тебя ждёт дочь. Я побуду с ним.             — Лучше я, у тебя с утра столько дел. Не бойся, я знаю ещё сотни сказок, которыми его можно усыпить.             Ибрагим легонько улыбается и уходит, а Женя сидит у кровати султана до рассвета.             Ибрагим и раньше рядом с Женей не всегда молчал, но после той ночи стал заметно разговорчивее, и начал рассказывать о разных забавных случаях из прошлого Сулеймана. Например, как когда-то давно, в Манисе, Сулейман приказал слугам скупать все яблоки какие найдут и нести во дворец, а потом провел целых две недели сортируя их по цвету и размеру, пытаясь «выявить закономерность», чтобы это ни значило. Или как он услышал у себя в покоях стрекотание сверчка, и слуги до рассвета всё в них переворачивали, пытаясь его найти. И как в походе ворвался на военный совет, чтобы Ибрагим проверил, не заползла ли ему в ухо божья коровка.             Однажды, в конце марта, Ибрагим, оказавшись с Женей на балконе, говорит, глядя куда-то вдаль:             — Я клялся султану Селиму, что буду заботиться о его внуке, женщинах и дочерях. Но как мне это сделать, если счастье Хатидже вредит всей династии?             И Жене сразу вспоминаются слова Джейме Ланнистера: «Вокруг столько заповедей и клятв: почитай отца, защищай короля, защищай невинных, почитай богов. Но что, если твой отец ненавидит короля, а король приказывает убить отца? Как бы ты не старался, не сможешь быть верен всем заповедям и клятвам». Когда-то именно эти слова показались Жене идеальным доказательством того, что она никоим образом не сможет защитить больше чем одного сына. И вспомнив об этом, она снова соглашается с Джейме, шёпотом говоря:             — Как бы ты не старался, всем угодить невозможно.             И Ибрагим, сообразив, что сказал ей слишком много всего, быстро исчезает.             Апрель. На подоконнике Жениных покоев выставлены десятки деревянных игрушек, что натащил Мустафа. По дивану разбросаны самые разные погремушки. На полу пирамидки, тряпичные мячики, кубики и детское кресло-качалка с нависающими над ним разноцветными зверьками. В колыбели тряпичная кукла и плюшевый заяц.             По мусульманскому календарю Лейла родилась девятнадцатого зуль-каада 927-го года. Но Женя ведёт свой отсчёт времени по привычному для себя григорианскому календарю и считает, что родила дочку двадцать первого октября 1521-го года, в часа два-три ночи. Поэтому полгода ей исполняется двадцать первого апреля.             Волосы Лейлы всё такие же чёрные. Глазёнки стали чуть ярче. Снизу уже прорезалось два первых зуба. Но даже несмотря на лезущие зубы, от которых некоторые Женины братья не просто кричали, а задыхаясь вопили, Лейла максимум тихонько хнычет. Но куда чаще всем подряд улыбается, и в особенности тем, кого узнаёт, а узнаёт она Женю, Менекше, Сонай, Мустафу, валиде и ещё пару служанок. Валиде чаще всего называет её ночной звёздочкой, а Женя и зайчиком, и солнышком, и доченькой, и Лейлочкой. А иногда вообще говорит как Дейенерис:             — Моё солнце и звёзды.             В начале мая весь гарем гудит о свадьбе Хатидже и сёстрах султана, которые со дня на день будут во дворце. Но Жене это всё неинтересно. Её куда больше волнует запах исходящий от тушёного мяса. С Лейлой у неё тоже была чувствительность к запахам, но это казалось не так важно по сравнению с отслеживанием месячных. Но сейчас они не идут у Жени вот уже пятнадцать месяцев. Она провела с султаном двадцать три четверга. А Лейле, которую она кормит грудью, уже больше полугода.             После ещё одного взгляда на тушёную говядину Женю выворачивает наизнанку. И непонятно, то ли от самой по себе беременности, то ли от нервов.