Рахат-лукум на серебряном подносе

            Часа через полтора после родов в покои к Жене входит валиде, за ней Дайе, Махидевран, Мустафа и Хатидже. Валиде улыбается и берёт внука на руки.             Махидевран почти шёпотом говорит:             — Поздравляю, — и в её голосе слышится ужас.             Мустафа, уже успевший вылезти на руки к Хатидже, во все глаза смотрит на брата и с небольшой долей тревоги спрашивает:             — А где его волосы?             Все улыбаются. Валиде говорит:             — Скоро вырастут. И он скоро вырастет, большим и храбрым.             Но Мустафа смотрит на Лейлу и, видимо, понимает, что нет, не скоро.             Женя тем временем смотрит на валиде и видит, что хоть та и рада такому нужному и долгожданному внуку, у неё на лице максимум половина того ликования, что было от новостей о победе над Родосом. И это вполне логично: острая потребность в шехзаде была вызвана вполне обоснованным страхом, что Сулейман не сможет долго усидеть на троне. При первой встрече валиде была готова на всё ради шехзаде, потому что Сулейман только-только стал султаном и никто не мог знать, чем это обернётся. Но прошло вот уже больше двух лет, и, в целом, всё замечательно. Ситуация не обернулась тем ужасом, каким вполне могла бы, и пока что ничего к этому не ведёт. Наоборот, победа над Родосом подарила валиде надежду, что её и без того живучий сын будет жить ещё очень долго. Так что, шехзаде, конечно, всё ещё нужны, но уже не так панически и лихорадочно, как раньше.             И всё же, валиде обещала отдать всё на свете той девушке, которая родит шехзаде, поэтому через полчаса в Жениных покоях, помимо ещё одной колыбели с золотыми пелёнками, появляется куча сундуков с монетами и разнообразным драгоценным барахлом. И на этот раз Женя точно знает что и зачем ей со всем этим делать.             На следующее утро она, как и обещала, отдаёт Сюмбюлю часть золота. Гораздо большую, чем перепала ему после рождения Лейлы. Он с улыбкой говорит:             — Храни тебя Аллах, Хюррем-султан, — и Женя только сейчас соображает, что она теперь «султан».             Небольшую часть монет, украшений и тканей она собирается пустить на праздник в честь рождения шехзаде. А часть оставшегося уйдёт на благотворительность. Забота о больных и нищих — один из пяти столпов ислама, а быть хорошей мусульманкой в стране мусульман — это вполне логичный ход. В добавок, пожертвования и подарки, это ещё и неплохой пиар среди простого народа, что тоже весьма полезно. Не столько для самой себя, сколько для своего пока ещё безымянного мальчика.              Тем же утром Нигяр, которой тоже досталась пара украшений, говорит Жене, что шехзаде нужно найти собственную служанку. И Сонай в последний раз спрашивает:             — Ты уверена, что это правильный выбор?             Но Женя без понятия. И, в принципе, вопрос кажется абсурдным: как вообще можно понять, правильный ли был выбор, если ты ещё его не сделал? Поэтому хочется ответить таким же абсурдным: не парься. У меня на выбор были тысячи разных вселенных, и я выбрала «Великолепный век». Я умею выбирать.             Через минут десять в покои входит та самая Бершан. Смуглая, круглолицая, с прямыми, как смоль чёрными волосами. Она ещё больше похожа на казашек и женщин из фильмов про Чингисхана, чем показалось Жене при первой встрече.             На следующий день, ближе к вечеру, в покои чередой входят валиде, Дайе, Мустафа, Махидевран, Хатидже и Сулейман с Ибрагимом. Валиде берёт внука на руки и очень осторожно, даже с долей опаски, передаёт его сыну. Шехзаде не просыпается, но начинает шевелиться. Сулейман от этого слегка вздрагивает, и в целом выглядит настолько неуверенным и испуганным, что Жене вспоминается фильм «Прощай, Кристофер Робин», где Алан Милн, впервые в жизни взявший сына на руки, держал его так, словно это граната без чеки, и оказавшись с ним у кроватки, не мог сообразить, какой же стороной его туда класть.             Сулейман, почти не глядя на сына, начинает бубнить те же слова, что нашёптывали новорожденным в сериале. Когда-то Жене казалось, что валиде не станет доверять этот мусульманский аналог крещения блаженному сыну и позовёт для этого кого-нибудь другого. Но сейчас кажется, что всё вполне логично: пускай Сулейман и слишком блаженный, чтобы верить в Аллаха, он всё ещё его тень и представитель священной династии. А если валиде пригласит для церемонии кого-то ещё, тоже тесно связанного с Аллахом, например какого-нибудь имама или улема, по Стамбулу могут поползти слухи, что султан слишком больной, чтобы быть мусульманином.             Сулейман в третий раз повторяет:             — Юсуф, — и тут же возвращает сына на руки валиде.             Когда все уходят, Женя, как и когда-то с Лейлой, повторяет вслух:             — Юсуф.             Для неё это было просто самое красивое из всех мужских имён, которые она слышала в сериале. И только в тот момент, когда валиде сказала, что Юсуф — это имя святого пророка, Женя вспомнила то, о чём раньше и не задумывалась: Юсуф — это библейский Иосиф. Оригинал его истории она не читала, но когда-то давно, ещё в детстве, смотрела фильм о его жизни. Это была вполне неплохая приключенческая драма с элементами экшена и мистики. Иаков, отец Иосифа, семь лет батрачил на богатого дядю за право жениться на его младшей дочке, но тот выдал за него стремноватую и полуслепую старшую дочь, и Иакову пришлось ещё семь лет батрачить за младшую. Когда они поженились, у старшей уже было пять или шесть сыновей, а младшая оказалась бесплодной, и подсовывала мужу своих служанок, чтобы те рожали ей детей. Потом каким-то образом сама родила сына, того самого Иосифа. После ещё раз забеременела и умерла рожая ещё одного мальчика. В итоге у Иакова оказалось двенадцать сыновей и одна дочь. Иосиф, первый сын от любимой жены, буквально с пелёнок был его любимчиком, что Иаков всячески демонстрировал, например, подарив ему однажды дорогущую цветастую одежду. И, в добавок к этому, Иосиф периодически рассказывал братьям, что ему постоянно снится сон, как они все ему кланяются. Десяти старшим братьям это всё, естественно, не нравилось, и однажды, позвав Иосифа с собой, они закинули его в пустой колодец, рассчитывая, что он там медленно и мучительно умрёт. Но один из братьев предложил не убивать его, а продать в рабство, потому что мимо очень удобно проходил караван работорговцев. Поделив вырученные деньги, братья расчленили козлёнка, измазали кровью цветастую одежду Иосифа, и сказали отцу, что его любимого сынишку разорвали дикие звери. А Иосиф оказался рабом в Египте и с ним там происходило много странной дичи, но в итоге он подружился с фараоном, женился на какой-то богатой девушке и у них родилось двое детей. Только в этой истории важен не конец, а начало, которое наглядно демонстрирует сразу три научных факта: детей невозможно любить одинаково. Большинство родителей даже не пытается это скрыть. И остальным детям это не нравится.             Но несмотря на эту местами жутковатую историю, сколько бы Женя не перебирала другие османские имена, всё равно не нашла ничего красивее Юсуфа. Селим тоже красиво, но валиде это имя вряд ли понравится. Джихангир тоже ничего, но как-то непривычно длинно.             Вечером устраивают праздник в честь шехзаде. Женя, как это положено по традиции, появляется вместе с завёрнутым в золотые пелёнки Юсуфом, чтобы продемонстрировать его всему гарему. Девушки, принимая подарки новоиспечённой султанши, желают ей и Юсуфу всего самого наилучшего и через одну говорят, что шехзаде очень милый. И на третий день после рождения Юсуф действительно выглядит вполне мило: голова у него уже практически нормальной формы, кожа не красная, личико круглое, глаза огромные, и сам он размером примерно с месячную Лейлу.             На следующее утро, видимо, после того, как мама разрешила, Сулейман зовёт Женю к себе, и когда та приходит, он отрывается от кучи изрисованных бумажек и снова говорит о телескопе и Копернике, словно ничего не произошло. Но Женя и не ждала от него чего-то другого. По крайней мере пока Юсуф просто обычный младенец, без каких-либо признаков наследственной гениальности.             Через пару дней все вокруг говорят, что скоро будет новая помолвка. Валиде нашла за кого выдать дочь — на этот раз это третий визирь Мурад-паша. Первый и второй визири не подошли: первый женат, а у второго сразу две жены и куча детей. По правилам, любой, кто собирается жениться на дочери султана, должен развестись со всеми своими жёнами, но ни Мехмед, ни Ахмед-паша на это не согласились. А вот Мурад-паша оказался идеальным вариантом — овдовевший, не очень старый, с двумя взрослыми детьми.             Помолвка выпадает на четырнадцатое февраля, что кажется Жене весьма ироничным. Всё проходит так же незаметно и быстро, как и в прошлый раз. И, как и в прошлый раз, свадьбу откладывают примерно до середины весны.             Мустафа продолжает регулярно прибегать к Жене и время от времени заглядывает в колыбель Юсуфа. Но ему куда интереснее рядом с годовалой Лейлой, чем с недавно родившимся младенцем. Мустафа везде водит её за собой, носит на руках, строит для неё башни из кубиков и пересказывает ей всё, что узнал на уроках. А Лейла, хоть и почти ни слова не понимает, всегда внимательно слушает.             Однажды вечером, когда за Мустафой приходит служанка, он нехотя идёт к двери, но вдруг оборачивается, смотрит на Лейлу, потом на Женю, и говорит:             — Я уже вырос. А у тебя теперь свой маленький ребёнок. Можно я заберу Лейлу и отдам маме?             Женя застывает: боже, неужели ему никто до сих пор не объяснил, что Лейла — это не та самая девочка, которая была у Махидевран? В любом случае, я не тот человек, который должен ему всё это объяснять. И всё же, что-то ответить нужно.             Единственное, что приходит в голову, это спросить:             — Ты ведь знаешь, что маленьких детей кормят грудью?             Мустафа кивает.             — Я ещё кормлю Лейлу грудью. Её рано отдавать.             Тут не прикопаешся — это прописано в Коране. И всё же Женя ещё долго обо всём этом думает, но в итоге приходит к тому, к чему уже пришла: не я тот человек, который должен всё это разруливать. Это забота валиде. Она сказала Мустафе, что Лейла это его мертвая сестра. Пусть теперь объяснит, почему я не хочу возвращать её Махидевран. Хотя и не хочется, чтобы он это слышал. Он же всем сердцем и душой верит, что Лейла — это та самая сестра, которая была внутри Махидевран. Видимо, поэтому он так к ней привязался. Поэтому не побоялся вынести её из огня. И поэтому его не особо интересует Юсуф.             Хотя, Женя и сама чувствует, что её куда больше тянет к Лейле, чем к Юсуфу. И непонятно, то ли потому, что рядом с Юсуфом её сводит с ума помесь страха и вины, то ли Серсея была права, и, так, как первого ребёнка, не любишь никого на свете.             К началу марта Юсуф становится похож на ребёнка из рекламы памперсов. Он щекастый, большеглазый, с розовато-белой кожей. Лейла тоже только самую малость смуглая, но вот Юсуф совсем белый. Голова у него всё такая же лысая, но Женя почти уверенна, что и волосы у него будут светлыми, скорее всего рыжими или каштановыми, но вряд ли чёрными. И в голове уже в который раз всплывает вопрос: как у Хюррем получился такой смуглый и черноглазый Мехмед? У неё и Сулеймана были голубые глаза. И у Махидевран глаза были какие-то серо-голубые. А Мустафа и Мехмед вышли черноглазыми. Понятно, конечно, всякое бывает, но чисто статистически более вероятна фанатская теория, что Мустафа на самом деле сын кареглазого Ибрагима, который всю жизнь о нём заботился. Но здесь у Махидевран очень необычные жёлто-каре-зелёные глаза, так что Мустафа вполне логично получился темноглазым.             Сорок дней почти прошли, а Женя всё ещё не смирилась с мыслью, что ей скоро снова беременеть и рожать, а потом снова беременеть и снова рожать, и так пока не сломается. Во время беременности у неё были надежды, что если это и правда мальчик, то Сулейман не станет делать нового, пока не поймёт, насколько этот умный. Но, в таком случае, Сулейман сразу же после рождения Юсуфа начал бы звать к себе Махидевран или, может быть, кого-то ещё. А раз он выжидает сорок дней, значит к нему пойдёт Женя. И Жене кажется, что к пятому ребёнку она обязательно сделает то же, что и Андреа Йетс, особенно если её дети, как и у Андреа, почти в полном составе будут мальчиками.             Ну а пока за окном вечер, Женя сидит на кровати, одной рукой прижимая к себе Лейлу, а на второй покачивая Юсуфа, и в голове вертится мысль: «у меня всего две руки, куда мне ещё дети?» А перед глазами всплывает картина, как после пожара в детской Бейхан схватила на руки двоих младших детей, а старшие девочки остались стоять рядом.             Двенадцатого марта, в понедельник, проходит сорок дней с момента родов. И в четверг, ближе к вечеру, собирая из деревянных деталей что-то похожее на Тауэрский мост, Сулейман говорит Жене:             — Мама думала, что мы снова будем вместе в ночь четверга. И это очень странно, потому что я ей уже говорил, что ты не моя женщина.             Он не добавляет больше ни слова, будто уверен, что из этой пары предложений и так всё понятно. Но Жене непонятно почти ничего. И после пары секунд ступора, она спрашивает:             — Мы больше не будем вместе в ночь четверга?             Сулейман удивляется вопросу, словно не может понять, зачем такой умной женщине нужно объяснять такие очевидные вещи. Но всё же говорит:             — Зачем? Ты уже родила сына. Пока я не пойму, тот это сын, которого я хотел, или нет, другой мне не нужен.             — Значит, к вам сегодня придёт Махидевран?             — Нет. Почему все об этом спрашивают? Я ведь уже говорил, что не хочу, чтобы она умерла. Меня хоть кто-нибудь слушает?             Но Жене сейчас не до его бесконечных жалоб на весь мир, её куда больше волнует:             — Кто же тогда к вам придёт?             — Не знаю. Какая-то другая женщина, — по голосу слышно, что его это напрягает. — Махидевран сказала, что это единственный выход.             Этот момент Женя тоже не особо понимает, но ничего больше не спрашивает.             Вернувшись в свои покои, она с первого взгляда на Сонай понимает, что та уже в курсе событий.             — К повелителю сегодня пойдёт другая женщина?             Сонай кивает и говорит:             — Валиде приказала подготовить Нардан-хатун.             Женя ничего не отвечает. Берёт Юсуфа на руки и молча его кормит. Хочется радоваться, но рано: такое уже было, но Сулейман испугался и даже смотреть не стал на новых девушек, которых приводили к его двери.             Утром Женя просыпается намного раньше обычного и словно на иголках ждёт хоть каких-нибудь новостей. Но в гареме никто ничего не знает. И только ближе к вечеру, в султанских покоях, она осторожно спрашивает:             — Теперь Нардан ваша новая женщина?             Сулейман нехотя отрывается от чертежей и смотрит на Женю с тем же удивлением, что и вчера, опять не понимая, почему она спрашивает его о таких очевидных вещах. Но в итоге отвечает:             — Да, — и тут же утыкается в бумажки.             Женя всего-то улыбается, но внутри готова взорваться от счастья. Она понимает, что если Юсуф обычный ребёнок, то султан дал ей отсрочку максимум лет на пять, и всё же чувствует почти ту же истерическую радость, что и после рождения Лейлы.             Через минут двадцать, стоя у колыбели Юсуфа, Жене кажется, будто сердце, которое оборвалось в момент его рождения, начинает возвращаться назад. Она берёт шехзаде на руки и вцепляется в него так, как никогда раньше за эти сорок с лишним дней. Целует его в лысую макушку и шепчет:             — Не бойся, Юсуфчик, даже если ты не ещё один Сулейман, я постараюсь что-нибудь придумать, чтобы ты навсегда остался моим единственным.