Ребёнок Шрёдингера
17 апреля 2023 г. в 19:00
Сонай говорит, что Нардан албанка, кареглазая, с тёмными вьющимися волосами, в гареме почти четыре года. Но Женя всё равно без понятия кто это. Выбирая Юсуфу служанку, она обратила внимание только на самые интересные варианты, и Нардан среди них не было, так что она даже приблизительно не представляет о какой конкретно девушке речь. «Кареглазая, с тёмными вьющимися волосами» — так выглядит половина гарема. А увидеть её Женя не может, потому что ту уже после первого четверга поселили в отдельные покои из которых ей запрещено выходить — это приказ султана.
Он, в качестве объяснения, говорит:
— Не хочу, чтобы с ней всё было так же, как с Махидевран.
Но ситуацию это нисколько не проясняет.
И только через две недели, совместив всё то, о чем говорят окружающие, Женя собирает приблизительно цельную картину:
Непонятно когда и по какой конкретно причине, но Сулейман пришёл к выводу, что Махидевран слишком важная часть жизни окружающих, поэтому её смерть не останется незамеченной и, вполне возможно, заденет и валиде, и Ибрагима, и Мустафу, и, может быть, вообще весь гарем. И Сулейман не сможет этого не заметить. Поэтому он и решил, что совокупность перемен от смерти Махидевран доставит ему куда больше неудобств, чем замена Махидевран на какую-нибудь другую женщину. И в итоге он согласился посмотреть на кого-то другого. Но Махидевран оказалась беременной и никто понятия не имел, что Сулейман будет делать, когда она родит: бросит попытки найти кого-то нового? или продолжит? или валиде придётся его заставлять? Поэтому у него и оказалась Женя. Но даже когда дело дошло до делания детей, Сулейман, в отличие от всех остальных, ни на секунду не воспринимал её как замену Махидевран, поэтому и повторял, что она не его женщина. Его женщина — это та, с кем он каждый вечер четверга, на постоянной основе, должен делать детей. А от Жени ему был нужен только один сын, поэтому она не вписывалась в определение «моя женщина». А значит правило о вечере четверга на неё не распространялось, поэтому Сулейман и согласился на неизвестный для себя способ с четырьмя днями. И согласился бы снова, если бы это можно было сделать сразу после рождения Лейлы, а не «через полгода или год». Поэтому он и перешёл на привычный для себя способ с четвергам, прикинув, что через полгода или год Женя уже может оказаться беременной. И когда она родила мальчика, Сулейман вернулся к тому, от чего она его отвлекла — замене Махидевран на другую женщину. И так как с тех пор прошло больше двух лет, он успел смирится с этой необходимостью. Но вот мириться с наличием в своей жизни ещё одного человека, чья смерть может обернуться для него целым рядом неудобств, он не собирался. Поэтому решил не повторять тех же ошибок, что с Махидевран — не делать свою ещё неизвестную новую женщину слишком важной частью жизни окружающих, чтобы никого, и в первую очередь его самого, не волновала её теоретическая смерть. И добиться подобного эффекта можно только одним способом — запереть эту женщину в отдельных покоях и больше никогда никому не показывать.
Но из-за поразительного умения Сулеймана внятно излагать свои мысли, никто не подозревал о его планах, и все были уверены, что к нему продолжит ходить Женя. А сам он, видимо, понятия не имел, почему у него по четвергам никого нет, но решил не портить себе праздник. И только спустя сорок два дня после рождения Юсуфа, когда к Сулейману снова собирались привести Женю, он наконец-то внятно объяснил валиде чего хочет. И валиде согласилась на все его условия, среди которых был пункт о том, что его новая женщина не должна иметь для важных в его жизни людей никакого значения. Поэтому валиде не могла снова подсунуть к нему кого-то из своих служанок, и ей пришлось, буквально за пару часов, выбрать среди кучи наложниц одну подходящую. И судя по характеристике Нардан, которую на неё составили окружающие, валиде искала серую мышь — тихую и послушную, которая не будет возмущаться, что бы с ней ни делали.
Нардан, пропустив этап с этажом для фавориток, сразу же переехала в отдельные покои и получила троих служанок. И с тех пор бывает только в хамаме и султанских покоях, а в её покои нельзя никому кроме её служанок. И сидеть ей так пока она не родит достаточное по мнению валиде количество детей или до климакса. А потом она, скорее всего, переедет в какой-нибудь другой дворец, где её смерть уж точно никого не потревожит.
Пятого апреля, в вечер четверга, Женя мельком видит Нардан. Внешность у неё, как и говорила Сонай, вполне стандартная — слегка смуглая кожа, чёрные вьющиеся волосы и карие глаза. На вид ей около тридцати, может меньше, но выглядит она точно старше, чем сейчас Хюррем, которой всё ещё не дашь больше двадцати.
На следующее утро султан уходит в мечеть, а Мустафа никуда не идёт, потому что просыпается с температурой, кашлем и больным горлом. Услышав об этом, Женя в первую очередь боится, что Юсуф с Лейлой тоже могли заразиться, потому что Мустафа вчера вечером к ним приходил. Мустафе уже восемь лет, а её дети совсем маленькие — им болеть опаснее. Особенно когда рядом нет ни аптеки, ни нормальной больницы.
Султан, к которому Женя приходит после обеда, тоже переживает по поводу болезни Мустафы, но только в том плане, что вчера целый час просидел рядом с ним и мог заразиться.
У Юсуфа к вечеру поднимается температура. Лейла и Сулейман на утро просыпаются горячими. И Женя с самого утра и до вечера бегает между своими и султанскими покоями, впервые с момента рождения Юсуфа в полной мере чувствуя, что теперь у неё действительно три ребёнка. Или два с половиной, потому что Лейла не по годам взрослая.
Вечером, уже собираясь спать, Сулейман говорит:
— Сейчас мама придёт, спеть песню про пушистого ягнёнка. Она всегда её поёт, когда я болею.
Через пару минут в покоях появляется валиде, садится рядом с сыном, приглаживает ему волосы, целует в макушку, поёт песню о пушистом ягнёнке и сидит рядом, пока тот не засыпает. И когда он засыпает, Женя не просто идёт, а бежит к своим покоям, потому что уже в коридоре слышит крик Юсуфа. Эти сутки — первые за всю его жизнь, не считая момента рождения, когда Женя слышит от него привычный для младенцев крик. Хотя Юсуф и плачет заметно чаще Лейлы, его плач намного тише и спокойнее, чем можно было бы ожидать от младенца. А Лейла в последние пару месяцев даже хныкать почти разучилась. И Женя всё ещё без понятия, каким образом умудрилась родить сразу двоих детей, которые не умеют кричать.
Юсуф засыпает, и сидя с ним на руках, Женю сильнее чем когда-либо раньше мучает мысль: как же легко в этой вселенной убивать людей. Даже не столько в этой вселенной, сколько в этом времени: нет ни судмедэкспертиз, ни камер, ни следователей. При наличии хотя бы среднего количества мозга можно убивать кого хочешь и никто никогда об этом не узнает. Особенно легко убивать младенцев и маленьких детей, потому что они и так часто умирают, а значит ни у кого это не вызовет подозрения. Если выбрать удобный момент, как сейчас, когда Мустафа уже заболел, можно отравить его чем-нибудь, и все примут это за осложнение болезни. Или, как было с Мехмедом, можно заразить его оспой. Можно что угодно. Но Хюррем ничем из этого не воспользовалась, хотя возможностей было миллион. И реальную Хюррем это тоже касается — чем она тридцать три года занималась? Мустафе на момент казни было тридцать восемь, он был главным любимчиком янычар и многие люди именно в нём видели будущего султана. Крякни Сулейман инфарктом за пару лет до казни, и на троне, с гигантской долей вероятности, оказался бы именно Мустафа. И в тот период, когда Мустафа сидел в Манисе, всё было бы ровно так же. Вообще, Мустафа как минимум половину своей жизни был именно тем шехзаде, который, в случае внезапной смерти Сулеймана, без особых проблем сел бы на трон. И где всё это время была легендарно влиятельная Хюррем? Почему Мустафа умер так, как вполне бы мог умереть и без наличия Хюррем? Или это Хюррем купила всех тех янычар и чиновников, которые были на стороне Мустафы, чтобы у Сулеймана появился повод его казнить? Но если о жизни реальной Хюррем судить сложно, то вот сериальную Хюррем поселили в такой мир, где ей ничего не мешало избавится от Мустафы пока тот был ещё маленьким. Допустим, она не хотела убивать невинного ребёнка. Но почему же она тогда убила совершенно невинного семилетнего сына Мустафы? Это другое? И нельзя сказать, что у неё не осталось другого выхода, кроме как убить Мустафу, потому что она никогда не искала другой выход. Ну тогда почему же она не убила Мустафу намного раньше? И убить Ибрагима она могла бы не меньше миллиона раз, но не убила. Видимо потому, что это слишком легко и быстро. О чём снимать ещё сто пятьдесят серий, если все персонажи решат свои конфликты в самом начале? И это проблема не только «Великолепного века», но и кучи других фильмов, книг и сериалов. Многие истории можно было бы закончить в самом начале. Например, «Властелина колец» и «Гарри Поттера» можно было бы уместить максимум в полчаса, если бы герои включили мозг. Но о чём же тогда писать семь книг и снимать восемь фильмов? Хотя, основной проблемой «Великолепного века» было не это, а реальные исторические события: у сериальной Хюррем было миллион возможностей избавиться от Мустафы пока тот был ещё ребёнком, но ей очень мешало то, что реальная Хюррем сделала это только под конец жизни. Но вот в этой вселенной, кажется, никто не защищён реальными событиями и каноном. Поэтому можно убивать кого угодно. Было бы желание.
Все трое детей и Сулейман друг за другом выздоравливают, и к середине апреля Лейла снова сидит в игрушках пытаясь построить что-то из кубиков. Ей почти полтора года, и пусть рановато делать выводы, но Жене кажется, что ей достался очень тихий и спокойный ребёнок, тот самый, которого воспитательницы вечно забывают на улице, когда заводят всех в детский сад. Лейла зачастую тихонько возится с игрушками, не требуя к себе внимания. Не бежит за Женей, когда та уходит к султану, не прибегает к ней что-то показать, не дёргает за платье, не кричит «мама» по любому поводу. И хотя на её личике всегда вспыхивает немое счастье, когда Женя играет с ней или берёт на руки, она не просит этого и не требует, а терпеливо ждёт, и если вдруг не дожидается, воспринимает это как должное.
Через пару дней, утром шестнадцатого апреля, к Жене в покои приходят евнухи с кучей тарелок, в которых горы орехов и фруктов, не только сухих, но и вполне свежих. А к вечеру Сулейман говорит ей:
— Я прочитал, что для младенца полезно, когда его мать ест фрукты и орехи, — и тут же переключается на тему Коперника.
Но Женя его почти не слышит. До этого он ни разу не заговаривал о детях по собственной инициативе, если, конечно, не считать за ребёнка его теоретического гения. И если бы не валиде, он бы в глаза своих детей не видел, настолько они ему неинтересны. Но вот Юсуф ему уже или пока что не безразличен, потому что на следующие несколько лет он одновременно и гений, и не гений. Как кот Шрёдингера, который одновременно жив и мёртв, пока не откроешь коробку. Значит, теория о том, что Сулейман будет заботиться о своём гениальном сыне, получила, пусть и не твёрдое, но какое-никакое подтверждение.
Поэтому, оказавшись у колыбели Юсуфа, Женя тихонько шепчет:
— Пожалуйста, окажись таким же, как Сулейман.
Зря я, конечно, назвала тебя Иосифом. Быть отцовским любимчиком, когда ты Иосиф, напрягает почти так же, как и поход в горы с чуваком по фамилии Дятлов. И всё же, если ты тот самый, ты будешь как типичный избранный из подростковых фильмов — весь мир будет крутиться только вокруг тебя одного. Сулейман будет беречь тебя, а я придумаю как уберечь Мустафу.
Свадьба снова планируется на середину мая, и концу апреля весь гарем снова говорит о праздниках и сёстрах султана. А Женя тем временем вспоминает сериал: мужа Бейхан хотели казнить, но вместо этого куда-то сослали, а потом всё равно казнили. Это будет и здесь? Ничего другого ведь не произошло. В сериале Ибрагим вернулся из похода на Родос, стал визирем, смотался в Паргу, нашёл там отца и брата-близнеца, вернулся с ними в Стамбул, вернул Хюррем, которую сослали за то, что Виктория убила Айше, выслал на край империи мужа Бейхан и Ахмеда-пашу, обручился с Хатидже, победил Матракчи на матраках, нашёл Луку и заказал у него росписи стен. И всё это случилось примерно за месяц или два, потому что Мехмед и Михримах с момента возвращения Ибрагима из похода ни капли не выросли. Но здесь не случилось ничего из этого. Виктории как не было, так и нет, Айше жива, великий визирь всё ещё Пири Мехмед-паша, Ахмеда-пашу никуда не сослали, Ибрагим не уезжал в Паргу, а Хатидже помолвлена с Мурадом-пашой. Может быть, хоть Лука, одетый как на дешёвый косплей, бродит сейчас по Стамбулу в поисках канона?
Чем ближе свадьба, тем замученнее и потеряннее выглядит Ибрагим. Вечером, в среду, двадцать пятого апреля, Сулейман снова занят телескопом. Насколько, что оставляет Женю возле карт с супергероями и около получаса залипает в чертежи. Но всё же вспоминает, что сейчас вечер среды, а значит Ибрагим должен поиграть с ним в шахматы. Вот только Ибрагима нет. Султан удивляется и буквально через пару секунд отправляет на поиски Ибрагима одну из служанок. Тот оказывается у себя и через минуту появляется в султанских покоях, но с настолько потерянным видом, будто всё ещё думает о чём-то своём. Сулейман спрашивает:
— Где ты был? Что может быть важнее нашей игры? — и мельком глянув на Ибрагима добавляет: — Можешь не отвечать. Ничего не может быть важнее.
Ибрагим, наконец очнувшись от явно не очень радостных мыслей, говорит:
— Простите, — и садится играть в шахматы.
Утром первого мая к Жене стучится Сюмбюль. Она идёт к двери, думая, что сегодня Сулейман непривычно рано хочет её видеть. Неужели изобрёл-таки телескоп? Но, оказывается, что Сюмбюль пришёл не за тем, чтобы позвать её к султану, а принёс письмо.
— Ибрагим просил передать.
Женя, с долей удивления, но больше любопытства, разворачивает лист. И её взгляд останавливается на самом последнем слове — «прощай».