Пушистик
27 апреля 2023 г. в 20:58
«Я уезжаю и надеюсь, что никогда больше не вернусь. Мне было невыносимо день за днём смотреть как страдает Хатидже-султан и я сделал свой выбор. Но я никогда бы не смог на это решиться, если бы не знал, что наш повелитель останется рядом с тобой. Ты необыкновенная девушка, Хюррем, и я бы не смог доверить повелителя никому кроме тебя. Я верю, что ты сможешь позаботиться о нём, и, надеюсь, ты никогда не поступишь с ним так же, как поступаю я. Прощай»
У Жени, зависнувшей над письмом, возникает ощущение, будто Ибрагим после каждого предложения собирался писать что-то совсем другое и, может быть, вообще не ей. Но сама по себе ситуация как-то не особо её удивляет. И не потому, что это было в каноне, а больше потому, что для Ибрагима прям звёзды сошлись, чтобы сбежать: есть я и все мои игрушки, которые так нравятся султану. Недавно на весь мир прогремела победа над Родосом, после которой появилась какая-никакая уверенность в будущем. И в добавок Сулейман постоянно залипает над созданием телескопа, не замечая ничего вокруг. Так что, Ибрагим выбрал очень удачное время, чтобы сбежать. Да и, в принципе, мир без него в любом случае не рухнул бы. Как бы странно ни звучало, но от Ибрагима почти ничего не зависит. Заниматься государственными делами, ходить в мечеть и походы — это обязанности Сулеймана как султана. И он никогда в жизни не отказывался от их выполнения. Даже в вопросе делания наследников. В техническом плане он всегда делал, что должен, не его беда, что дети рождались мёртвыми. Так что, вряд ли Сулейман вдруг откажется выполнять свои обязанности. Что он действительно может — это ходить и жаловаться на Ибрагима. Годами напролёт.
Минут через десять снова появляется Сюмбюль, но на этот раз не останавливается у дверей, а влетает в покои с испуганным:
— Твоё письмо. Валиде хочет видеть его и тебя.
И буквально через секунду говорит, что они сбежали и валиде сейчас в бешенстве.
— Кто «они»?
— Хатидже и Ибрагим.
Но и это Женю не удивляет. Вот прям вообще. Это больше напрягает, потому что побег Хатидже вполне может обернуться катастрофой для всей династии.
По пути к валиде Сюмбюль рассказывает, что последний раз и Ибрагима, и Хатидже видели вчера вечером. Ибрагим передал Сюмбюлю два письма: одно для валиде, второе для Жени. То, что для валиде, как оказалось, написала Хатидже. И что-то в нём такое было, что валиде тут же разодрала его в клочья.
Когда Женя и Сюмбюль входят к валиде, та нервно расхаживает вдоль дивана, всколыхивая платьем разбросанные вокруг клочки бумаги. Необычайно мелкие клочки бумаги — видимо, доча напоследок уколола её в самое больное. Она резко выхватывает у Сюмбюля письмо, но прочитав не рвёт его, а только молча сжимает в руке. Её бешенство постепенно переходит в страх, и она спрашивает:
— Что я скажу сыну? — больше у самой себя, чем у окружающих.
И через минуту, почти шёпотом, добавляет:
— Как они могли?
А Женя мысленно спрашивает: в техническом или моральном плане? В моральном плане сложно, а вот в техническом вполне выполнимо. Хотя, нет: в техническом плане сложнее, чем в моральном. В моральном плане всё можно объяснить элементарной человеческой психологией: какая бы фигня не взбрела тебе в голову, её легче воплотить с кем-то ещё, чем одному. Хатидже могла бы сбежать ещё в детстве и поселиться в лесу с разбойниками. Но, видимо, её останавливало то, что она часть династии, и вся та дичь, которую она творит, влияет не только на неё, но и на всю её семью. Может поэтому, когда её побеги начинали становиться проблемой, она молча сидела во дворце и раз за разом выходила замуж. Какая-то капля ответственности за окружающих в ней всё же была. Но вот в паре с Ибрагимом, забившим не только на султана, но и на всю династию, всё стало намного проще. Прям как в школе, когда убежать с последнего урока с кем-то ещё или всем классом было значительно легче, чем самому. Психология толпы или стадный инстинкт — как бы это не называлось, но это очень мощная штука. В паре или группе человек способен делать то, на что в одиночку никогда бы не решился. Моя учительница истории говорила, что этот эффект отлично описан в старой детской песенке про дружбу: «что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной, когда мои друзья со мной». Но под конкретно эту ситуацию подходит другая строчка из всё той же песенки: «если с другом вышел в путь — веселей дорога».
После двух или трёх минут молчания валиде говорит Жене:
— Если сын спросит где Ибрагим, скажи, что не знаешь.
Потом добавляет, что Ибрагима и Хатидже уже ищут, и просит никому ничего не говорить об их побеге. Но как-то даже по голосу чувствуется, что её куда больше волнует Хатидже, чем Ибрагим. Что вполне понятно: свадьба Хатидже планировалась уже через десять дней. И запланировала её валиде.
В своих покоях, с Юсуфом на руках, Жене кажется, что всё это вряд ли выйдет по-тихому и быстро разрулить: шанс, что их найдут ещё до свадьбы, конечно, есть, но очень мизерный. Как и шанс того, что их в принципе когда-либо смогут найти. Во-первых потому, что их, видимо, ищет всего горстка преданных валиде людей, чтобы о побеге не узнала вся империя. А во-вторых, даже в двадцать первом веке, с Интерполом и камерами на каждом шагу, можно бесследно исчезнуть, поэтому здесь это проще простого.
На этом фоне все Женины мысли снова уходят в сторону побега из дворца, что с ней довольно часто случается. Но основную массу времени это кажется до безумия тупой идеей. И всё же, иногда ей хочется взять с собой Юсуфа и исчезнуть. Пока не пошли ещё дети и пока Лейла слишком маленькая, чтобы запомнить маму, которая её бросила. Но останавливает, в основном, то, что Юсуфа это может убить куда быстрее, чем закон Фатиха.
Ещё Жене вспоминается момент, когда Ибрагим спросил, как ему заботиться обо всей семье Селима, если то, чего хочет Хатидже, вредит всей династии. И вот теперь она понимает, о чём шла речь. Видимо, он уже давно метался между двумя взаимоисключающими вариантами. И вот теперь наконец-то «сделал свой выбор» — выбрал Хатидже. Хотя, Жене больше верится, что и Хатидже, и Ибрагим в первую очередь выбрали свободу. Они не похожи на классическую пару влюблённых, которые решают свалить в закат. Хатидже явно рвалась не к любви, а на свободу. И Ибрагим тоже. Это кажется Жене почти что очевидным, потому что он напоминает ей её саму: братья начали рождаться, когда ей было восемь, и с тех пор она была уверена, что это навсегда — они её долг, её обязанность и ответственность, и у неё даже чисто теоретически не может быть никакой другой жизни. И всё же однажды она уехала и больше не вернулась.
Вечером, когда Ибрагим обычно играет на скрипке, султан говорит Жене, что скрипки сегодня не будет: мама отправила Ибрагима куда-то с каким-то поручением и на это уйдёт как минимум две недели. Но его это как-то не особо волнует. Что, в целом, понятно: ему уже приходилось жить с тем, что Ибрагим уезжал по делам, как минимум тогда, когда тот ездил на встречу с ещё живым Селимом. Ибрагим вернулся тогда, вернётся и сейчас.
Новость о том, что Ибрагим куда-то зачем-то уехал, быстро разлетается по всему гарему. Но уже через три дня, утром четвёртого мая, эту новость затмевает нырнувшая в покои к Хатидже лекарша. На следующий день приходят ещё две лекарши, но подробностей никаких, только слух, что свадьбы не будет, в ближайшие дни как минимум. За неимение официальной информации в гереме начинают возникать самые разные теории. Одна из них — Хатидже беременна, и явно не от бывшего мужа. Но говорить об этом вслух мало кто решается. А через день появляется официальная версия — лекарши подозревают у Хатидже чахотку. Видать, она всё же заразилась от мужа. Но гарем всё равно гудит, хотя и тихим шёпотом. А восьмого мая во дворец приезжают сёстры султана, но так как свадьбу отменили, они уже на второй день уезжают, почти никому не показавшись на глаза. А Фатьма, которая живёт в Анталье, берёт с собой Хатидже, потому что там и теплее, и воздух получше — есть шанс, что Хатидже это поможет. Как, в принципе, и шанс, что это вообще не чахотка. Но, как это обычно бывает, выводы из прошедшего все делают сами.
А Сулейман в это время переживает, что тоже мог заразиться от Хатидже. Или скорее панически боится, чем переживает. Через три дня после отъезда Хатидже ему даже снится кошмар о том, что он заболел, и Женя опять сидит у его кровати до рассвета.
Панический страх султана перед чахоткой чувствуют все, кто к нему приближается, включая великого визиря Мехмеда-пашу, который вместо Ибрагима приходит к нему с государственными делами. И Женю это не может не пугать. Конечно, все паши и так в курсе, что султан слегка того, как минимум по тем моментам, когда он вырвался на военный совет и просил Ибрагима посмотреть, нет ли у него в ухе божьей коровки, или когда отказывался заходить в мечеть, потому что туда залетела муха. И всё же, зачастую они его не видели и не слышали, общаясь с ним только через валиде и Ибрагима. Но вот теперь, когда Ибрагима сменил Мехмед-паша, страшно представить, в каком он будет шоке, когда поймёт всю глубину двинутости султана. Вдруг он решит, что Сулейман слишком чокнутый для трона и предпочтёт пусть и восьмилетнего, но нормального Мустафу?
Двадцатого мая султана от чахотки отвлекает другой кошмар: мама сказала, что когда Ибрагим закончит с тем, чем он там занимается, он вернётся не в Стамбул, а в Паргу. Мама зачем-то решила его туда отпустить. И на это может уйти три месяца, минимум. Поэтому Сулейман весь день бубнит что-то вроде:
— Я не хочу ждать его ещё три месяца, — каждый раз одинаково испуганно, обиженно и настойчиво.
Жене кажется бесполезным говорить что-то о том, чего хочет Ибрагим: он раб Сулеймана, в самом буквальном смысле этого слова. Кому какое дело, чего он хочет?
И всё же, она говорит о том единственном, что Сулейман в состоянии понять:
— Ибрагим хочет увидеть свою маму.
Но слышит в ответ:
— Я тоже много чего хочу, но мне ничего нельзя. А я вообще-то султан.
«Мама, верните Ибрагима», «Хюррем, скажи маме, чтобы вернула Ибрагима», «ты же мой великий визирь, какая тебе разница, чего хочет моя мама?» — так проходит ещё неделя. Но Сулейман не зря гений — всего неделя и он понимает, что в истории с Ибрагимом что-то явно не так, и идёт с этим к валиде. А валиде зовёт к себе Женю и объявляет:
— Нужно сказать ему правду.
Женя понимает: она явно хочет, чтобы Сулейману об этом сказала я, иначе зачем ей об этом со мной говорить?
И не дожидаясь просьбы, говорит:
— Я скажу ему.
Валиде слегка улыбается, но спокойнее ей не становится. Женя и сама без понятия, как Сулейман отреагирует на такую новость: он же никогда в жизни никого не терял. Отца он практически не видел. Братьев либо не помнит, либо просто не замечал. Успокаивает только то, что Ибрагима он в буквальном смысле слова потерял — есть шанс, что найдётся.
Вечером, когда Сулейман прилипает к очередному украшению, Женя, забив на колотящееся сердце, говорит, что Ибрагим не вернётся, и не потому, что поедет в Паргу, а потому что он сбежал, почти месяц назад. И Хатидже не умирает от чахотки — она сбежала вместе с Ибрагимом.
Но Сулейман от услышанного никак не меняется в лице и просто продолжает ковыряться в украшении. Женя добавляет:
— Их сейчас ищут. Возможно, уже скоро найдут.
Но Сулейман всё равно никак на это не реагирует. Минуту. Две. Три. Пять. И Женя чисто из любопытства спрашивает:
— Вас это не волнует?
— Что?
— То, что Ибрагим и Хатидже сбежали?
— Почему меня это должно волновать? Неужели ты думаешь, что моя жизнь многое потеряет без такого заурядного человека как Ибрагим? — но вопрос явно риторический, потому что ответа он не ждёт, преспокойно занимаясь украшением, словно ничего не произошло.
Женя без понятия, на какую реакцию она рассчитывала, но точно не на такую. Хотя, её уже мало что удивляет. И, в добавок, она давно выяснила, что в некоторых ситуациях странности Сулеймана действуют как щит. Видимо, эта ситуация как раз из таких.
Следующим утром к покоям Жени снова бежит чем-то перепуганный Сюмбюль. Снова говорит, что её зовёт валиде, только не к себе, а в султанские покои. И на этот раз, когда Женя спрашивает:
— Что случилось?
Ответ Сюмбюля умещается всего в три слова:
— Там повсюду ягнята.
Возле покоев султана стоят четыре служанки, но в самих покоях пусто, потому что валиде и султан на балконе. Женя выходит туда, и видит, что правая часть балкона отгорожена ящиками с сеном, а за ними сидит Сулейман, вокруг которого бродят и периодически блеют шесть белых ягнят. Заметив Женю, он легонько улыбается, показывает на одного из ягнят и говорит:
— Смотри, это Евклид. Это Архимед, Евдокс, Диофант и Аристарх. А это Пушистик. Сначала я хотел назвать его Аристотелем, но он такой пушистый.
И Женя как никогда раньше понимает, насколько же всё относительно. До этого Сулейман был вполне себе адекватным. Но сейчас он двинулся на всю голову. Даже валиде, которая знает его с рождения, выглядит так, будто всё ещё пытается сообразить, что здесь вообще происходит. И единственные слова, которые приходят ей в голову:
— Сынок, это ненормально.
Сулейман, не отрываясь от наблюдения за ягнятами, с удивлением спрашивает:
— Почему? Ягнята милые, добрые, и не убегут от меня посреди ночи.
Он на пару секунд замолкает. И резко подняв к валиде обиженные, испуганные и мокрые от слёз глаза, говорит:
— Мама, я хочу, чтобы он вернулся.
Валиде переступает через ящики, прижимает сына к себе и говорит:
— Его ищут, сынок. И обязательно найдут.
Сулейман слегка вздрагивает от прикосновений и всё тем же обиженным, но в добавок и капризным тоном отвечает:
— Нет, не обязательно. Даже если его ищет тысяча человек, им всей жизни не хватит, чтобы проверить каждое место на Земле, где он может прятаться.
И тут не поспоришь, поэтому валиде моментально меняет направление:
— Зато мы с Хюррем всегда будем рядом с тобой.
— Откуда знаете, что всегда?
Женя вспоминает, как Сулейман однажды говорил ей, что люди постоянно используют слова «навсегда», «навечно», «обязательно» и «уверен», но при этом без малейшего понятия, что с ними может произойти в течение дня. Поэтому исправляет логическую ошибку в словах валиде, говоря:
— Мы будем рядом столько, сколько сможем.
Но даже такая формулировка не особо его радует, потому что всё, что бы ему не сказали, упирается в один единственный момент:
— Вы же не Ибрагим. А я хочу, чтобы вернулся Ибрагим.
Валиде выглядит так, словно это очередной тупик. Но вот Женя уже давно поняла, что справиться с большинством «хочу» Сулеймана намного проще, чем с «хочу» её братьев, потому что Сулейман не просто ребёнок, а чертовски умный ребёнок. У него достаточно мозгов, чтобы не только просить, но и находить способы заполучить то, что он хочет или наоборот не хочет. Он даже с Аллахом сумел справиться, просто потому что не хотел ходить в мечеть. И пускай ничего не вышло, в процессе это хотя бы обнадёживало. Поэтому Женя говорит:
— Вы же самый умный человек на свете. Неужели вы не сможете найти способ, чтобы вернуть обратно такого заурядного человека как Ибрагим?
Сулейман поднимает глаза и зависает. Минут на пять. Потом, не проронив ни слова, встаёт, проходит мимо ягнят, заходит в покои, садится за стол и начинает что-то чертить. Валиде с удивлением смотрит то на Женю, то на сына, и тоже молчит. А Женя легонько улыбается: сработало. Конечно, что бы он там не придумал, найти Ибрагима это вряд ли поможет, но это как минимум его отвлечёт. Если повезёт, то сразу на пару месяцев. А потом нужно будет отвлечь его чем-то ещё, ещё и ещё. И так всю оставшуюся жизнь, потому что Ибрагим вполне может никогда больше не вернуться. Я же не вернулась. Сколько бы меня не ломало, и сколько бы раз я не паковала вещи, я всё равно не вернулась. Хотя, это громко сказано, потому что я ездила обратно при любой возможности. И в конечном счёте именно это меня и убило. Как и сериального Ибрагима, который вернулся обратно в Стамбул, чтобы благополучно там помереть. Видимо, не просто так написал, кажется, Есенин: уйти не подвиг, подвиг — не вернуться.