Рахат-лукум на серебряном подносе

            Стучат двери. В покои молнией влетает Мустафа и подскакивает к Лейле:             — Пойдём, посмотрим на братика.             Лейла повторяет:             — Братика, — улыбается и протягивает ему руку.             Женя выходит за ними и видит у своих покоев троих служанок, Махидевран, Дайе и валиде, поймавшую где-то по пути Юсуфа. Когда к ним подбегают Мустафа и Лейла, Жене на мгновение кажется, будто это цыганский табор, своровавший где-то белого ребёнка. Но и ребёнок оказался не промах и уже успел выцыганить у кого-то кольцо.             Вся толпа проходит по гарему и входит в ничейные до этого покои, где стоит колыбель с золотыми пелёнками и темноволосая девушка с бело-золотым свёртком на руках, а у неё за спиной стоят ещё две девушки чуть моложе на вид.             Валиде с улыбкой берет внука на руки и показывает его стоящей ближе всех Дайе, потом Мустафе и Махидевран, которая поднимает на руки стоящую у ног Лейлу и тоже показывает ей ребёнка. Он смугловатый, черноволосый, с ещё припухшими глазами и слегка вытянутой головой.             Сидящий на руках у Жени Юсуф тянется рукой к пелёнкам и говорит:             — Дай!             Валиде улыбается:             — Ещё рано, он пока очень маленький.             И в этот момент шум в смежной комнате, на который до этого никто не обращал внимания, становится громче, и уже через секунду оттуда выскакивает черноволосый мальчик лет двух. Он успевает крикнуть только:             — Мама! — прежде чем его ловит и уносит обратно выбежавшая за ним девчонка.             Кто здесь кто понять нетрудно: девушка, держащая на руках пока ещё безымянного шехзаде — кормилица, у неё за спиной — служанки, мальчик — её сын, а девчонка, скорее всего, — нянька мальчика.             Женя знала, что пару месяцев назад валиде заговаривала с Сулейманом о том, чтобы разрешить Нардан кормить ребёнка грудью до двух лет, как это положено по исламу. Только кормить и только до двух лет — ребёнок этого и не вспомнит. Но потом сама же отказалась от этой идеи. И вряд ли потому, что её волновало моральное состояние Нардан, а скорее потому, что это было чисто в техническом плане неудобно и проще было найти ребёнку кормилицу.             И вот она кормилица, вот он ребёнок. И ситуация не кажется Жене преступлением против человечности, как минимум в отношении ребёнка: неужели есть что-то такое, в чём никто не способен заменить биологическую мать? Молоко в груди есть и у других. А материнство никому не гарантирует безграничную любовь к ребёнку. Как и вообще в принципе любовь. И даже минимальное человеческое отношение. Как говорили, вроде бы, в какой-то книге: «если у вас будет ребёнок, далеко не факт, что вы будете испытывать к нему положительные чувства».             На следующий день, ближе к вечеру, Сонай приходит с докладом: кормилицу зовут Зейнеп, вдова, с одним маленьким ребёнком — идеальный вариант, чтобы остаться в гареме на пару десятков лет. А её сына зовут Мехмед — других имён в природе не существует. Сколько ему точно неизвестно, но меньше двух.             Женя точно помнит, что уже встречала кого-то по имени Зейнеп. И быстро вспоминает: жену Мехмеда-паши и мать Мехмеда Челеби зовут Зейнеп. И у Зейнеп-кормилицы тоже сын Мехмед. Но это так себе совпадение. Примерно как найти подъезд, в котором живёт две Тани, у которых сыновей зовут Сашами.             Ещё через день, утром, Сулейман сидит за столом над кучей бумажек и что-то записывает. В это время в дверь тихонько проскальзывает Сюмбюль и шёпотом говорит Жене:             — Пора.             Женя подходит к султану и говорит:             — Вам пора идти.             Он отрывается от бумажек и слегка испуганно спрашивает:             — Уже? — будто его собрались вести на расстрел, а не пошептать молитвы над ребёнком.             Женя уже сутки как знает, что Сулейман назовёт мальчика Ахмедом. Но это, естественно, не его выбор, а просто мама так захотела. Ему самому даже в голову не приходило выбирать своим детям имена. Мустафу и Лейлу назвала валиде, Юсуфа Женя, Ахмеда снова валиде. Видимо, в честь Ахмеда-паши. Или может просто так совпало.             Валиде, точно так же осторожно, как и в прошлый раз, передаёт внука сыну. Ахмед, в отличие от Юсуфа, даже не шевелится, но Сулейману всё равно страшно. Ибрагим как-то рассказывал Жене, что Мустафа спугнул Сулеймана внезапным криком и всё пришлось начинать заново, так что Мустафе имя повторили не три раза, как положено, а целых пять.             Вечером устраивают праздник на который Ахмеда вместо матери приносит Зейнеп. Но никто и не ожидал, что будет как-то по-другому. А Жене и вообще кажется, что для гарема это норма: в истории османов было много султанш и шехзаде, но о большинстве из них никто ничего не слышал, а от некоторых не осталось даже имён. Например, у султана Селима, который сын Сулеймана, было около десятка сыновей от пары-тройки наложниц. А у Мурада Селимовича вообще было до тридцатка сыновей и у всех из них были какие-то матери, о которых никто ничего не знает. Не все были Хюррем, Махидевран и Кёсем. Даже Гюльфем стать не у всех получилось. К примеру, у реального Сулеймана до Хюррем было три женщины, каждая из которых родила по сыну: Махидевран Мустафу, Гюльфем Мурада, и какая-то третья женщина Махмуда. Это всё, что о ней известно: она родила Махмуда. Так что, ничего удивительного, что Нардан станет ещё одной султаншей-невидимкой, о которой никто ничего не будет знать. И если эта вселенная не исчезнет со мной, историки когда-нибудь будут спорить о том как звали Нардан и сколько детей у неё было. Но, конечно, после того как решат, чем конкретно болел султан Сулейман.             На следующее утро Женя приходит в покои Ахмеда. На одной руке у неё сидит Лейла, в другой — разноцветная машинка. Следом идут Сонай и Бершан с Юсуфом.             Мехмед сначала прячется за платьем у Зейнеп, но потом подходит к Лейле и берёт у неё машинку, а Юсуф, не долго думая, показывает на него пальцем и говорит:             — Дай, — подходит к Мехмеду и начинает рассматривать и лапать его, будто это очередная новая игрушка: щупает его волосы, руки, уши, нос. Но как и любая другая игрушка, эта его тоже не интересует, и уже через секунд десять он тычет на колыбель Ахмеда:             — Дай, — потом на окно, на волосы одной из служанок, и уходит в коридор.             Жене это кажется слегка смешным: я переживала, что у моих детей не будет сверстников, а оказалось, Юсуфу они и не нужны.             Но вот Лейла и Мехмед начинают гоняться друг за другом, а потом вместе выползают на диван и смотрят в окно, бормоча друг другу что-то невнятное.             На следующий день Женя зовёт Мехмеда и Зейнеп с Ахмедом к себе в покои. Лейла, увидев старшего мальчика, сразу же начинает стаскивать к нему все свои игрушки. И Женя успокаивает себя мыслью, что Лейле будет с кем играть, если Мустафы не станет. Точнее, когда Мустафы не станет.             Через пару часов Мустафа снова прибегает к Жене в покои. Он всё такой же маленький, красивый и весёлый. Но сейчас при виде него у Жени в висках стучит всего одна мысль: мне нужно убить тебя, Мустафунечка. Чем скорее, тем лучше. Сколько я не искала, никаких других вариантов, которые не обещают закончиться катастрофой, я так и не нашла. Может потому, что я слишком мало знаю про Османскую империю. Но, в любом случае, я не вижу для Юсуфа другого выхода, кроме как перебить всех остальных братьев. Просто потому что в условиях крайне дебильной системы престолонаследия османов это единственный способ не жить с постоянной угрозой того, что тебя в любой момент могут казнить. Так что, если не ты, то тебя — по-другому не будет. И лучше уж я тебя, чем ты Юсуфа. Теперь, когда Нардан родила ещё одного запасного наследника, твоя смерть не будет выглядеть для империи такой же катастрофой, какой была бы ещё неделю назад. И когда ты умрёшь, запасными наследниками станут все те, кто младше Юсуфа. Я, понимаю, конечно, что ты просто невинный маленький ребёнок. Но ты мальчик. Ты вырастешь. Наплодишь таких же невинных маленьких мальчиков. И потом тебя вместе с ними убьют. Или ты убьёшь всех своих братьев и их невинных сыновей. Невинные мальчики в любом случае будут умирать. Вопрос лишь в количестве. И даже если всё каким-то чудом обойдётся без казней, лучше я пожалею о том, что убила тебя, чем о том, что не убила. Хотя мне и кажется, что этим я нарушу самое главное правило для всех попаданцев: не решать проблему, когда её без проблем можно решить. Во всех тех бесконечных историях о попаданках в Махидевран, которые я когда-то читала, никто даже не пытался найти какой-нибудь менее палевный способ прикончить Хюррем, чем травить её прямо в султанских покоях. Или поубивать детей Хюррем, пока те ещё маленькие. Даже Мехмеда, который раз за разом падал в один и тот же пруд, они всегда оттуда доставали. Но я почему-то вообще не помню, чем конкретно это мотивировалось. Хотели, чтоб подраматичнее было? Или чтобы было о чём писать ещё триста страниц? Видимо, я какой-то в корне бракованный попаданец, потому что не хочу играть по этим неписанным правилам.