Катастрофические риски
24 июня 2023 г. в 22:23
Семнадцатое сентября 1524-го. Вечер. Женя сидит на диване, прижимая к себе недавно уснувшую Лейлу, и сводит себя с ума мыслью, что все вокруг, включая Лейлу — не больше чем картинка с искусственным интеллектом, просто очень качественная. Этот вариант кажется ей не самым лучшим, но самым правдоподобным. Вариант с тем, что это просто кома, она уже давно окончательно забраковала. Хотя, в каких-то моментах он и выглядел вполне логично: съехавшая крыша, пробитая голова, потом больница — отсюда и фантазии об очередях, окошках регистратуры и задолбанных работниках. А потом меня оставили в палате, где по телевизору шёл «Великолепный век» — отсюда и всё остальное. Но тогда со мной всё было бы точно так же, как и со всеми нормальными попаданцами: любовь с первого взгляда, фиолетовый платок, и я родила бы Мехмеда или Михримах, а не помесь Халита Эргенча и Мерьем Узерли. Поэтому есть основания верить, что я действительно в отдельной вселенной, рядом с самыми настоящими людьми. Но есть и повод для подозрения, что это просто симуляция, где только я настоящая, а все остальные — программа с искусственным интеллектом. И не потому, что я замечала какие-то сбои в матрице, а скорее потому, что этот мир лучше меня знает, чего я хочу. Поэтому Сулейман в нём поехавший.
К середине апреля, меньше чем через месяц после изобретения телескопа, валиде запретила Сулейману играть с ним в ночь с четверга на пятницу. Хуже, чем обычный Сулейман по пятницам, мог быть только невыспавшийся Сулейман по пятницам: то солнце ему слишком яркое, то люди слишком громкие, то эхо в мечети какое-то неправильное. Но для Жени от этого ничего особо не изменилось, потому что во все остальные ночи Сулейман продолжил торчать у телескопа и звать её к себе. Она, конечно, могла просто к нему не приходить и пускай живёт с этим как хочет. Ибрагим же говорил ему «нет», «нельзя», «я занят», и Сулейман как-то с этим мирился. Но Жене не хотелось быть для него ещё одним Ибрагимом или валиде, а стать, если не важнее, то хотя бы удобнее и нужнее всех остальных. И тогда, может быть, он не захочет больше рисковать её жизнью, даже ради такого нужного ему гениального ребёнка. Но Женя всё равно заставила его спать по ночам, просто сказав, что не спать по ночам вредно для здоровья. И сработало: он перестал торчать у телескопа до четырёх утра и торчал максимум до одиннадцати вечера. Хотя, было не особо понятно: то ли это подействовали её слова, то ли Сулейман уже успел увидеть в телескоп всё самое важное.
Мысль о прививке от оспы давно вертелась у Жени в голове. Но если в чисто техническом плане это не казалось чем-то запредельно сложным, то вот с перспективой широкого распространения всё было не так просто. Снижение смертности при полном отсутствии контрацепции казалось убийственным сочетанием, которое может потянуть за собой гражданские войны из-за переизбытка наследников, перенаселение и голод. Но для Жени всё это меркло в сравнении с жизнями её детей. Неважно, сколько войн начнётся, и неважно, сколько людей умрёт. Главное, чтобы её дети оставались рядом. Лейла со своим тихим и застенчивым «мамочка». И золотой блондинчик Юсуф, который казался Жене похожим то на Эдуарда Тюдора, то на Ланнистеров и Таргариенов, то на Маленького принца со Звёздным мальчиком.
Сулейману хватило всего пары разговоров о коровах, доярках и оспе, чтобы прийти к нужному выводу. Но так как он боялся и оспы, и коров, и доярок, всеми исследованиями по этому поводу занялись двое из его лекарей и ещё кучка каких-то связанных с медициной людей.
Юсуф уже с апреля начал убегать в сад. Площадка, как и ожидалось, интересовала его не больше, чем все остальные игрушки. Ему нравилось носиться по траве, заползать в самые разные закоулки, щупать все имеющиеся вокруг растения, лезть руками в пруд, наблюдать за жуками и мурашками. Временами он зависал и, смешно запрокинув голову, внимательно следил за полётами бабочек или птиц. А иногда, заметив что-то или кого-то особенно впечатляющего, едва слышно шептал:
— Дай... — не столько требуя, сколько восхищаясь.
Однажды он проносился по одной из садовых дорожек, упал и треснулся головой. Крови не было, но на лбу практически сразу выскочила шишка.
Женя никогда раньше не видела, чтобы смуглые люди бледнели, но Бершан побледнела. Было заметно, что она переживает только об одном — чтобы у неё не забрали Юсуфа. Но если Женя и не думала забирать Юсуфа у женщины, которая стала ему роднее её самой, то вот что об этом подумает валиде можно было только догадываться. Отдаст Юсуфа какой-нибудь другой служанке? Запретит выпускать его из покоев? Жене не хотелось проверять. А значит, нужно было просто не показывать Юсуфа никому, пока у него не пройдёт шишка. И это, в целом, было не трудно. Но Жене казалось, что, чисто по закону подлости, валиде именно в этот вечер решит зайти и посмотреть на внуков. Поэтому она схватила на руки Лейлу с её свежим рисунком птички и сама ушла к валиде: Лейла захотела показать бабушке новый рисунок, а Юсуф спит.
Никто ничего не заметил и Юсуф продолжил целыми днями пропадать в саду вместе с Бершан. Женя иногда видела, как та сидит с Юсуфом где-то в тенистых закоулках и поёт ему что-то на своём никому непонятном языке. И слышала, как говорит:
— На улицу сегодня нельзя, там дождь.
— Я не могу его достать, он высоко.
— Это нельзя трогать, острое, порежешься, — всегда таким тоном, будто Юсуф достаточно взрослый, чтобы всё понять.
И Жене казалось, что Юсуф действительно всё понимает. А Бершан различает все оттенки его единственного «дай»: «дай», которое «возьми на руки», «дай» — «что это?», «дай» — «жарко», и десятки других.
Художник, который приехал заниматься портретом султана, оказался итальянцем. На вид ему было около сорока, безбородый, улыбчивый, черноволосый. Прям как в старой советской песенке: «не косой и не рябой, а такой, как надо». Женя, посмотрев на него, только вздохнула: она выбрала не ту вселенную, чтобы жить как хиппи и крутить романы со всеми подряд. Хотя, её это как-то и не особо волновало. Когда-то давно жизнь монашек, давших обет безбрачия, казалась ей чем-то невыносимым. Но как сказал ей однажды Сулейман: делать то, что не нравится намного проще, когда ты видишь в этом смысл. Для монахинь смысл в фанатичной вере в бога, а для неё — в остром нежелании видеть, как один из её сыновей убивает другого.
В конце июня Мехмеду, если конвертировать его мусульманскую дату рождения в привычную григорианскую, исполнилось два года. И Мустафе приблизительно в тот же период должно было исполниться девять, поэтому Женя сама выбрала ему условную дату рождения — четвёртое июля: американский День независимости и день, когда Льюис Кэрролл начал писать «Алису в Стране чудес».
Подготовка к выставке тем временем всё ещё кипела, но Сулеймана всё это нисколько не интересовало, поэтому и Женя ничего не видела.
Двадцать третьего июля гарему объявили об ещё одной беременности Нардан. И Женя была почти уверенна, что это будет повторяться каждый год, ещё лет пять, если не десять. Валиде, пусть и методом тыка, но, кажется, нашла именно то, что ей было нужно: инкубатор, который будет производить по ребёнку в год. И Жене в тот момент вспомнилась семья из её села, в которой было четырнадцать детей. Старшей девочке было шестнадцать, а матери тридцать шесть. Прям как шутил кто-то с Ютуба: начинайте рожать с шестнадцати и к тридцати у вас будет своя футбольная команда.
Что происходило на выставке Женя не видела, только слышала: люди чуть ли не со всех концов света прутся в Стамбул, чтобы посмотреть на новое чудо света, торговля идёт полным ходом, ночью кипит жизнь. Основную массу важных гостей принимали валиде и Мехмед-паша. Но парочку самых важных пришлось принять лично Сулейману, что ему, естественно, не понравилось.
Коперник тоже приехал, но Сулейман боялся подпускать его к себе, пока того не осмотрели лекари. А когда всё же подпустил, служанки, которые бродили рядом с ними, рассказывали, что те разговаривали друг с другом на как минимум трёх разных языках, словно пытаясь выпендриться знаниями. Сначала они были у Сулеймана в кабинете, потом пошли в мастерские, а потом в сад играть в шахматы. И там Сулейман, видимо, заговорил о своём гениальном ребёнке, потому что к Жене в покои влетел запыхавшийся Сюмбюль и сказал, что Сулейман хочет видеть её и шехзаде Юсуфа. Когда Юсуфа нашли и принесли к ней в покои, Женя одела его в зелёный кафтан поверх шорт на лямках и ушла с ним к султану. Юсуф успел за лето загореть, но остался таким же светловолосым и светлоглазым, каким и был. Увидев его, Сулейман завис и впился в него одновременно удивлённым, любопытным и настороженным взглядом. И только через минуту спросил:
— Это мой сын?
Всё это выглядело настолько забавно, что даже Коперник слегка засмеялся. А Юсуф потянулся рукой к шахматам и выкрикнул своё привычное:
— Дай!
Коперник показался Жене похожим на черноволосую версию шведского посла из «Ивана Васильевича». Сулейман провёл вместе с ним всего три дня, но ныл об этом ещё три недели: он тупой, он ничего не понимает, не знает элементарных вещей. Но Женя всё равно считала, что ему было полезно поговорить с кем-то, кто понимает основную массу всего того, что связанно с наукой. Она и не представляла, насколько Сулейман в этом плане одинокий, пока он не сказал, что все умные люди, с которыми он хотел бы поговорить, уже умерли.
После выставки Сулейман переключился на микроскоп, но ненадолго, потому что к концу августа все вокруг начали говорить, что весной снова будет поход. Тот самый, на Буду, который по версии сериала начался с покушения Виктории на Сулеймана. Но в сериале он случился на пару лет позднее, когда Мехмеду было лет пять-шесть и уже родился Баязид. А значит, того бунта, который янычары устроили, потому что их не хотели отправлять в поход, скорее всего, может и не быть. И Женю это могло бы порадовать, если бы её не пугал поход, в котором Сулеймана могут убить. И пугало это не только потому, что Сулейман может умереть, так ничего и не сделав с порядком престолонаследия, но и потому, что Сулейман нужен лично ей самой. Потому что он беспомощное и зависимое от неё существо, которому даже дышать без неё трудно, и настолько сильно, как ему, она не нужна никому другому. Ни в этой вселенной, ни в какой-либо другой.
После новостей о походе микроскоп быстро ушёл на второй план и Сулейман начал заниматься изготовлением взрывчаток: улучшал ту, что сделал для Родоса, и лепил новые. Жене он объяснил это фразой:
— Так поход закончится быстрее.
Но вот Женя тут же прикинула, что если Сулейман сможет сделать самое мощное оружие, в буквальном смысле, во всей вселенной, походы не просто будут проходить быстрее, они вообще могут закончиться. И весь мир может перевернуться с ног на голову. Но самым смелым и радужным предположением было: зачем нужны янычары, когда у тебя есть что-то приблизительно похожее на атомную бомбу? Понятно, конечно, что любое оружие — это в первую очередь катастрофические риски. Но и что-то полезное из этого тоже может получиться. Да и, в любом случае, я не могу помешать Сулейману его создавать. Как, в принципе, и чем-либо ему в этом помочь.
К началу сентября по гарему начали ходить слухи о том, что на этот раз внутри Нардан сразу два ребёнка. А Лейле, по мусульманскому календарю, к тому времени было почти три года. И это значило, что скоро она, как и Мустафа, начнёт ходить на свидания с Сулейманом. Женя уже давно начала готовить её к этой встрече: объясняла ей, как устроены семьи, показывала рисунки Сулеймана, себя и её, говорила, что её папа занят, поэтому не приходит к ней. И в итоге ей показалось, что Лейла начала считать, будто её папа — рисунок. Что было неудивительно, потому что Лейла, помимо своей собственной семьи, видела только Мехмеда, чей отец умер за полгода до его рождения, прям как у Мухаммеда. А вот Женя с самого рождения видела вокруг себя сотни разных семей, поэтому сколько себя помнит знала, что все семьи выглядят по-разному: у одних нет бабушки, у других есть папа, у кого-то целая куча детей. А в её семье есть только мама, бабушка и она сама, а отца, как и дедушки, у неё нет и никогда не было. Поэтому и значение слова «династия» она тоже знала сколько себя помнит.
Мустафа весь сентябрь рассказывал Лейле, что их папа очень умный и знает всё на свете. И иногда добавлял:
— Ты на него похожа, — но не уточнял в каком конкретно смысле.
Девятнадцатое зуль-каада выпадало на четверг, восемнадцатое сентября. А значит Лейла должна была пойти к Сулейману прямо в свой мусульманский день рождения. И Женю почему-то пугало это свидание, хотя она и понятия не имела почему: вряд ли Лейла сможет сделать или сказать что-то не то. Этому султану не нужны никакие формальные приветствия. Целовать ему руки тоже не нужно — он этого не выносит. И принципиальной разницы между «ты» и «вы» он не видит. Здесь её, кажется, вообще никто не видит. Валиде и Мустафа со всеми на «ты». Хатидже тоже была со всеми на «ты». И все дети валиде, кроме Сулеймана, тоже с ней на «ты». По слухам, так вышло потому, что когда Сулейман был совсем маленьким, он, то ли в силу возраста, то ли из-за своих странностей, обращался к матери так же, как это делали слуги: на «вы» и «госпожа».
И всё же, как минимум одна причина чтобы переживать у Жени есть: вдруг в Сулеймане при виде дочки включатся заводские настройки и он начнёт её любить?