Рахат-лукум на серебряном подносе

            Сонай и Менекше остаются снаружи, а Женя с Лейлой входят в комнату, откуда только что вышел Мустафа. Женя улыбается сидящему за столом Сулейману, говорит:             — Доброе утро, повелитель.             Но Сулейман её не слышит, потому что моментально прилипает взглядом к Лейле. Таким удивлённым, будто только сейчас узнал, что дети могут быть похожими на своих родителей. Лейла тоже не осматривается и не замечает лежащих по всем углам игрушек, а только во все глаза смотрит на отца.             Проходит не меньше тридцати секунд, прежде чем Сулейман говорит своё привычное:             — Доброе утро, дочь.             Но Лейла ещё пару секунд молчит. И после, то ли спрашивая, то ли утверждая, шепчет:             — Папа.             Женя берёт её на руки и усаживает напротив Сулеймана. А тот, словно игрушка на батарейках, повторяющая записанные фразы, спрашивает:             — Как твои дела?             Лейла, всё ещё едва слышно, говорит:             — Хорошо, — и ни слова больше.             Сулейман двигается дальше по инструкции и, глянув на стоящие перед ним шахматы, спрашивает:             — Ты умеешь в это играть?             Лейла отвечает:             — Нет, — настолько испуганным тоном, будто чего-то не уметь — это преступление.             Но Сулейман этого не замечает и начинает выставлять фигуры в исходное положение. Ещё раз поправляет одного из слонов и начинает читать лекцию о шахматах, периодически двигая фигуры и спрашивая у Лейлы:             — Запомнила?             Или:             — Понимаешь?             Лейла смотрит на всё с привычной для неё сосредоточенной серьёзностью и кивает в ответ на все вопросы. А Женя стоит рядом и ей с каждой секундой всё сильнее кажется, что план с «тупыми как пробка детьми» пошёл не по плану. Но она, в принципе, и не надеялась. Ей ещё пару лет назад рассказали, как Сулейман учил трёхлетнего Мустафу играть в манкалу и шахматы, но тот не хотел целый час сидеть и слушать монотонную болтовню. Ему хватало терпения максимум минут на пять, а потом он вскакивал и начинал носиться вокруг с криками:             — Папа, посмотри, как я умею.             — Папа, пойдём в сад.             — Папа, а откуда берётся дождь?             — А почему месяц жёлтый?             — Папа, папа, посмотри!             К следующему свиданию он напрочь забывал всё, что Сулейман ему рассказывал, снова просился поиграть во что-то другое, и задавал десятки внезапно возникающих у него вопросов. Так что Женя не особо надеялась, что её усидчивая, внимательная и серьёзная девочка покажется Сулейману тупой, даже если её ничему не учить.             Через минут сорок, подвинув очередную фигуру, Сулейман говорит Лейле:             — Ходи.             Лейла напрягается и ненадолго замирает, но всё же тянется к одной из пешек и очень осторожно бьёт ею ладью. А Сулейман оборачивается к Жене и говорит:             — Этот ребёнок умнее предыдущего.             И Жене мгновенно вспоминается одна из её любимых шуток в «Симпсонах»: «Каждый из наших детей умнее предыдущего. Давай сделаем ещё одного? Он будет таким умным, что изобретёт машину времени. Мы улетим назад и не станем заводить детей». Ещё вспоминаются слова Сулеймана: «ты умная только в сравнении с другими женщинами, но не в сравнении со мной», и Женя надеется, что Лейла останется умной только относительно Мустафы, но будет недостаточно умной для гения. Иначе Сулейман обязательно придёт к выводу «раз получилась гений-девочка, значит может получиться и гений-мальчик». Но, всё же, основной расчёт у Жени на то, что Сулейман при любых обстоятельствах не захочет ею рисковать: он же никогда и нигде не найдёт себе вторую такую же. И это не просто красивые слова, а факт: в этой вселенной я такая одна.             Проходит ещё один четверг, за ним второй и третий. Лейла немного привыкает к Сулейману и постепенно начинает рассказывать ему про свои рисунки, про любимого плюшевого зайца, любимую лошадь в белые пятнышки и любимые сказки. И как она с Мустафой построила кораблик, как Мехмед свалился с дивана, как Юсуф принёс в ладошках чёрного паука, и как Ахмед уснул прямо на полу. Но что бы она не говорила, Сулейману это одинаково безразлично.             Середина декабря, утро. Женя кормит с ложки сидящего у неё на коленях Юсуфа, и вдруг слышит из смежной комнаты, где осталась спящая Лейла:             — У тебя что-то болит?             И в ответ тихонькое:             — Головка.             Женя вскакивает, едва не уронив на пол Юсуфа, и бежит к Лейле. Через полчаса у той поднимается температура. И Женя до вечера бродит по покоям с ней на руках, перебирая в голове десятки болезней, которые начинаются с высокой температуры. Ей кажется, что ещё минута и она обязательно сойдет с ума. Но потом у Лейлы начинает болеть ещё и горло, а следующим утром Мустафа и Мехмед тоже просыпаются с температурой, соплями и больными горлами — у всех троих простуда. Почти сразу за ними начинают болеть и все остальные: Сулейман, Юсуф, Женя, Зейнеп, Ахмед и почти все служанки, которые были рядом с детьми. Поэтому Женя снова сидит у кровати Сулеймана, слушая как валиде поёт песню про пушистого ягнёнка. И ей снова кажется, что за валиде тянется дорожка из трупов тех, кто мог встать между ней и её больным детёнышем. Ну, или, как минимум кого-то одного, но она всё же убила. С чего-то же началась эта бесконечная грызня между ней и Хатидже. Самый очевидный вариант — она убила Селима. Менее очевидный — султана Баязида. Но самый логичный — Мурада, сына Гюльфем. Это бы объяснило, как Хатидже об этом узнала и почему ей на это не плевать — Гюльфем же ей, как-никак, подруга. А если валиде убила ещё и Селима, то как раз потому, что Хатидже либо всё ему рассказала, либо собиралась рассказать. И, в добавок, убийство Мурада объясняет, почему Гюльфем, будучи наложницей предыдущего султана, всё ещё не в Старом дворце. Валиде явно действует по принципу «держи друзей близко, а врагов ещё ближе».             На улице первое января 1525-го. Юсуфу почти два, а он всё ещё говорит одно-единственное слово «дай». Но уже научился кивать и мотать головой вместо «да» и «нет». И Женя периодически спрашивает у него:             — Юсуфчик, скажешь «мама»?             Он мотает головой.             — А «бабушка»?             Снова мотает головой.             — Молока хочешь?             Он кивает и улыбается, будто это такая игра. Женя тоже улыбается и прижимает его к себе. Хотя перед глазами иногда всплывают сцены с Ходором из «Игры престолов», который на все вопросы отвечает единственным словом «ходор». Но чаще вспоминается книга «Омен», где была история про мальчика, который до шести лет не говорил ни слова, а потом, сидя за столом, вдруг сказал: «я не люблю картошку», и когда его спросили, почему он раньше молчал, тот ответил: «раньше мне картошку не давали». И Жене кажется, что Юсуф начнёт говорить что-то ещё, когда ему это будет нужно. Ну а пока ему вполне хватает одного-единственного «дай».             Ахмеду почти год. Он уже стоит и пробует ходить, но говорить пока не пытается. И хотя он кричит и плачет намного чаще обоих Жениных детей, он всё же похож на Лейлу: когда не орёт, предпочитает тихо возиться с игрушками. Но, в целом, он вполне стандартный ребёнок, и из необычного в нём только кудри. Он родился почти без них, но ближе к семи месяцам, когда первые относительно ровные волосы выкатались, вместо них начали появляться чёрные завитки, и через пару месяцев отросли густые, почти идеальные на Женин взгляд кудри. Ей всегда нравились кудряшки, и когда-то в детстве она даже планировала выйти замуж за своего кудрявого друга Рустама, просто чтобы у неё родились кудрявые дети.             К концу ноября всем лекаршам стало очевидно, что у Нардан действительно будет сразу пара детей. И с тех пор Женя каждый день ждёт её родов, потому что беременность двумя детьми в девяносто девяти процентах случаев заканчивается раньше чем одним ребёнком. И во внушительном проценте случаев близнецы рождаются слишком недоношенными, чтобы выжить без бригады врачей. Но и с врачами, даже в развитых странах двадцать первого века, не всех выходит спасти. Хотя, как раз это Женю и не волнует. Её больше волнует, что рожать близнецов не менее опасно, чем самому родиться близнецом. А значит у Нардан вдвое больше шансов умереть. И если она умрёт, Сулейману снова придётся искать новую женщину, что ему совершенно точно непонравится. А Женя не хочет, чтобы с Сулейманом происходило то, что ему ненравится, поэтому надеется, что с Нардан всё будет нормально. Но у неё с самых первых новостей о близнецах появилось стойкое ощущение, что что-то обязательно пойдёт не так. Просто потому что ни в реальности, ни в сериале, от Сулеймана не рожали больше чем одного ребёнка за раз.             Роды начинаются вечером, двадцать девятого января. И следующие сутки весь гарем ждёт результата.             Сонай появляется поздно вечером, почти в полночь, и говорит:             — У неё два мальчика.             Но Жене больше интересно, что с Нардан. И по словам Сонай, та «вроде бы жива».             Следующим утром всё происходит точно так же, как и год назад, только на этот раз Мустафа зовёт Лейлу посмотреть не на братика, а на братиков. Вся толпа снова идёт в покои Зейнеп, вокруг которой стало вдвое больше служанок и детей. Валиде снова берет одного из внуков на руки, а Женя, поочерёдно глянув в оба бело-золотых свёртка, понимает, что мальчики не двойняшки, а именно близнецы, потому что они одинаковые. И ни один из них не похож на умирающего. Оба на вид, вроде бы, немногим меньше новорождённой Лейлы. И кричат так, что закладывает уши.             Женя уже на следующий день узнаёт, что близнецов назовут Османом и Баязидом, в честь предков. Тот, который родился первым, будет Османом, как первый из османов, а второй Баязидом. Хотя после Османа был Орхан, потом Мурад, и только после Баязид. Но Женя, кажется, понимает, почему валиде их пропустила: Орханом звали старшего из её умерших сыновей, а Мурадом — Мурада-пашу, который, пусть и безуспешно, но пытался уничтожить всю османскую династию. И от этого Жене как-то даже грустно, потому что имена Осман и Орхан идеально подходят для близнецов. Как Саша и Паша. Или Дарик и Марик — единственная пара близнецов, которую знала Женя. Они учились в её школе, на класс младше, и были настолько одинаковыми, что даже учителя не всегда понимали с кем конкретно говорят. Дарик даже ходил пересдавать экзамены вместо Марика, и никто не заметил разницы.             В понедельник, второго февраля, когда Сулейман с Женей входят в покои Зейнеп, оба близнеца спят, один на руках у валиде, второй у Зейнеп. Валиде отдаёт своего Сулейману, тот начинает шептать давно заученные слова. Но никто не слушает, потому что все смотрят на второго близнеца, который не успел ещё стать Баязидом — он заворочался, открыл глаза и смотрит на Зейнеп. Та пытается его укачать, но он дёргается и резко начинает орать. Сулейман, ещё не закончивший с молитвами для Османа, моментально возвращает его матери и выскакивает из покоев. И валиде с Женей, бросив Зейнеп с уже двумя орущими детьми, бегут его успокаивать.             Со второй попытки всё получается, и у близнецов появляются имена — Осман и Баязид. Вечером, когда в гареме устраивают праздник, Зейнеп берёт на руки Османа, а Женя Баязида. Он темноволосый, с большими чёрными глазами, и уже вполне сойдёт для рекламы памперсов. Но у Жени всё равно не исчезает ощущение, что что-то должно пойти не так. Если бы Нардан родила девочек-близнецов или мальчика и девочку — ещё ладно. Но мальчики-близнецы — такого не случалось ни с кем из известных Жене османов. Даже в фанатских историях все рожали только мальчиков в паре с девочками. Хотя, с другой стороны, с близнецами у Сулеймана появился точно тот же набор детей, что и в каноне: Мустафа как и был Мустафа, Юсуф вместо Мехмеда, Лейла вместо Михримах, Ахмед вместо Селима, Осман вместо Баязида, а Баязид вместо Джихангира. И при таком раскладе что-то не так должно пойти с Нардан, чтобы никого больше не появилось.             Но проходит неделя, две, три. И никто не умирает. В среду, одиннадцатого марта, проходит сорок дней с момента рождения близнецов, и с четверга Нардан снова начинает приходить к Сулейману.             Поход планируется примерно на конец мая — Нардан к тому времени вполне может ещё раз забеременеть. И Жене кажется, что если на количество детей каким-то образом влияет канон, то Нардан должна родить девочку и на этом закончить. Потому что в каноне у Сулеймана была ещё одна дочь, которая внезапно появилась и так же внезапно исчезла. Но куда более вероятно, что Нардан просто продолжит рожать детей, пол и количество которых будут никак не связаны с каноном.             В любом случае, Женю куда больше волнует поход, чем количество детей Нардан. Её пугает одна только мысль о смерти Сулеймана. И виноватым в этом ей кажется Ибрагим. Или может быть просто время: если бы Сулеймана убили в том первом походе, я бы не сильно по этому поводу переживала. И вряд ли бы скучала. В том единственном письме к нему я написала, что скучаю, просто потому что именно такие фразы обычно пишут в письмах. Но с тех пор прошло три года, два из которых я провела с ним один на один. И теперь он нужен мне примерно на уровне наркотика. Потому что я нужна ему. Больше, чем своим детям. Больше, чем братьям. Больше, чем кому-либо когда-либо. И сейчас мне кажется, что именно ради этого чувства я постоянно рвалась к своим братьям. Ради него хотела детей. И именно его я не находила в отношениях со всеми своими парнями. Но с Сулейманом я, кажется, нашла, что искала: ему не просто нужна постоянная забота, ему нужна моя постоянная забота. Но что-то подсказывает, что кайфовать от этого не совсем нормально. Раньше я как-то об этом и не задумывалась, но, видимо, когда ты с восьми лет занята кучей маленьких детей, это оставляет отпечаток. В психологии обязательно должен быть какой-то специальный термин или диагноз для таких случаев. Как минимум у интернет-психологов такой термин есть — синдром Венди. Не помню зачем, но я когда-то давно читала об этом статью. Хотя никогда не читала «Питера Пэна». И даже мультиков о нём не видела, только слышала какие-то несвязные куски о его истории. Но чисто по контексту статьи поняла, что заботливая Венди — это идеальная пара для отказавшегося взрослеть Питера. А синдром Венди — не диагноз, а скорее отдельный тип женщин, которые живут материнской заботой о своих эгоистичных, капризных, застрявших в детстве мужьях. Что-то там было и о негативной стороне таких отношений, не помню что. Но точно помню фразу о том, то такая забота делает «Венди» счастливыми. И, кажется, именно так и есть. Если счастье у каждого своё, думаю, ничего, если у меня будет вот такое: больное и странное.             Ещё пару недель всё идёт своим чередом. Но однажды, в начале апреля, в ничем непримечательное утро среды, к Жене влетает перепуганный Сюмбюль и говорит, что валиде срочно хочет её видеть. По пути он объясняет, что минут десять назад Сулейман, как обычно, зашёл к валиде, но что-то такое ей сказал, что она теперь в бешенстве. И ей почему-то нужна Женя.             Женя лихорадочно перебирает варианты того, что могло взбесить валиде. И самым вероятным кажется прививка от оспы. Сулейман ещё неделю назад говорил, что с ней, вроде бы, всё успешно продвигается, хотя так ничего и не уточнил. Вдруг он рассказал о прогрессе и валиде? Для неё это вряд ли слава богу. Наверное, из-за чего-то фанатично-религиозного, вроде «раз Аллах хочет, чтобы люди умирали, кто мы, чтобы с ним спорить?» Но оказавшись в покоях валиде, Женя слышит ожидаемо взбешенное, но совершенно неожиданное по содержанию:             — Это ты? Ты сказала моему сыну, что он сможет взять тебя с собой в поход?