Рахат-лукум на серебряном подносе

            Уже за полночь, а Женя всё ещё сидит рядом с давно уснувшим Сулейманом. Ей кажется, что ему этой ночью обязательно будут сниться кошмары. А если уснёт сама, кошмары будут сниться ей.             Валиде быстро, буквально с первого взгляда, поняла, что Женя ничего не знала о походе. И её привычное:             — Можешь идти, — было с лёгким оттенком вины.             Но Женя этого не заметила. Её куда больше волновало, что это вообще было. И минут через пять, уже в своих покоях, она всё поняла.             В первую очередь стало понятно, почему Сулейман, несмотря на поход, оставался таким спокойным: не потому, что этот поход может закончиться быстрее предыдущих. И не потому, что был занят взрывчатками и микроскопом. Он просто с самого начала решил, что я поеду вместе с ним. Вот только, как и когда-то с вопросом о женщинах, никому об этом не сказал. А если сказал, то так, что никто ничего не понял. Иначе кто-нибудь уже давно обломал бы ему все планы. Но не потому, что султаншам в принципе нельзя в походы, а потому что они там уже были, и ничего хорошего из этого не вышло.             Когда-то давно, ещё в школе, Женя начинала читать роман о Михримах и Синане. На первых страницах Михримах было пятнадцать и она собиралась с братьями в поход. И Жене не показалось это чем-то запредельно невозможным. Потому что она знала как минимум один вид мусульманских женщин, которые активно участвуют в тех же движах, что и мужики — шахидки. Она слишком часто смотрела новости, чтобы не знать: отрубание детских голов, захваты заложников, эффектные самоубийства и расстрелы — мусульманские женщины тоже в теме. А в этой вселенной она узнала, что Айше, одна из жён Мухаммеда, была кем-то вроде Лагерты из «Викингов»: сражалась во всех возможных битвах и даже командовала армией. А среди султанш была Оливера, которая десять лет ходила в походы и даже рожала там детей. Она была женой первого Баязида, который шёл после Османа, Орхана и Мурада. В те времена, до Мехмеда Завоевателя и Селима Грозного, с их тягой воевать со всеми подряд, Османская империя ещё и империей особо не была, поэтому в ней были приняты династические браки сразу на нескольких женщинах. У Баязида до Оливеры уже была пара жён, чьих их имён никто не помнил — от них у него родилось четыре сына и сколько-то дочек, которых никто не считал. А потом у него появилась ещё одна жена, сербская принцесса по имени Оливера, на которой он, как и на всех предыдущих, женился чисто по политическим причинам. Но с Оливерой ему, в каком-то смысле, повезло, потому что он в неё влюбился. Просто до безумия. И делал для неё всё, что бы та не попросила, вплоть до того, что ввязался в сербскую гражданскую войну. А Оливера родила от него трёх дочек, одну прямо в походе, потому что всегда и везде была рядом с Баязидом. Буквально всегда, и буквально везде. И однажды, в очередном походе, после полного разгрома османской армии, Баязида и Оливеру взяли в плен, где они провели три года. И никто даже не пытался их освободить, потому что все четверо сыновей Баязида были дико заняты борьбой за трон по итогу которой чуть не закончилась вся османская династия. А Оливера тем временем умирала от какой-то болезни, и когда умерла, Баязид, по легенде, начал биться о каменную стену камеры, пока его голова не превратилась в кашу.             Женя понятия не имела, было ли хоть что-то из этого в реальности. Она даже не знала, что у имени Оливер есть женский вариант. А о жёнах Мухаммеда знала только то, что старшую из них звали Хатидже, и старшей она была не только потому, что была первой, а потому что они с Мухаммедом были как Галкин и Пугачёва. Но, в любом случае, это было неважно. Главным было то, что в этой вселенной женщина в походе не казалась чем-то нереальным, а история с Баязидом и Оливерой была почти что единственной причиной, по которой султаны уже больше ста лет не брали своих женщин в походы.             И Жене было вполне понятно почему валиде резко против, чтобы её сын нарушал вековые правила династии. Сериальная валиде тоже этого не хотела, но не всегда было понятно почему. А с этой валиде всё намного проще: она всеми силами пытается скрыть от людей причуды своего сына. Просто потому что не в том положении, чтобы, как, например, Серсея, давать своему тронутому коронованному сынишке творить любую дичь, которая взбредёт ему в голову. Валиде прятала Сулеймана сначала от Селима, а потом и от всех остальных. Практически всё его общение с окружающими велось через неё и Ибрагима, а сейчас через неё и Мехмеда. И только в самых обязательных случаях, таких как пятничные молитвы или приёмы особо важных персон, валиде показывает сына людям, каждый раз молясь, чтобы он не учудил что-нибудь эдакое. Например, не свернул всю процессию, потому что в мечети муха или не стал жаловаться на неправильное эхо посреди молитвы. Пусть делает почти что хочет, только бы его безумие не выходило за пределы дворца или как минимум доверенного валиде круга людей.             Жене тогда показалось, что эта логика, в какой-то мере, касается всех детей валиде. Или, как минимум, Хатидже, которую валиде заперла во дворце только после того, как по столице поползли слухи о её приключениях.             Но куда больше, чем валиде и её методы воспитания, Женю в тот момент волновал Сулейман: он с самых первых новостей о походе был уверен, что я поеду вместе с ним. И вдруг узнал, что впервые в жизни, как минимум на пару месяцев, остаётся совсем один: без мамы, Ибрагима и меня. Страшно представить, что он почувствовал.             Женя около получаса ждала, что Сулейман позовёт её к себе. Хотя и понимала, что, скорее всего, ничего не дождётся. В тот первый раз, когда Сулейман уселся за украшение и выгнал её из своих покоев, она ещё не знала, что для него это вполне естественная реакция на обиду. Но чуть позже ей рассказали, что каждый раз, когда вокруг что-то шло не так, Сулейман начинал целыми днями мастерить украшения, больше обычного не замечая никого и ничего вокруг. В самых тяжёлых случаях он почти ничего не ел, не хотел играть, и, что самое страшное, — забрасывал науку. Так было каждый раз, когда он узнавал, что ему нужно будет переезжать в другой дворец. И когда валиде не стала воспринимать всерьёз теорию эволюции. И ещё в десятках других случаев.             Подождав ещё минут пятнадцать, Женя сама пошла к Сулейману. Он, как и ожидалось, сидел за столом и ковырялся в украшении. Но кошмар в его глазах оказался неожиданно жутким. Настолько, что у Жени кольнуло что-то в самой глубине. И ей, уже почти на уровне рефлекса, захотелось броситься его успокаивать. Но он уткнулся в украшение и пробубнил:             — Уйди.             И на пути к своим покоям Жене стало страшно: вдруг валиде рано или поздно сломается и разрешит ему взять меня с собой?             Её пугал не столько сам поход, сколько возможность из него не вернуться. Если не вернётся ни она, ни султан, всё будет как в «Империи Кёсем», только без Кёсем: Мустафа сядет на трон и лет через пять-десять, наплодив своих маленьких мальчиков, казнит всех братьев. А если не вернётся только она, всё будет точно так же, только Мустафа казнит братьев сразу как станет султаном.             Под вечер к Жене прибежали служанки: Сулейман поранил палец и зовёт её к себе. Раненые пальцы тоже были симптомом его депрессивного состояния: за четыре с половиной года, которые Женя провела рядом с ним, он поранился всего однажды, через две недели после того, как узнал о пропаже Ибрагима.             Сулейман, с перевязанным указательным пальцем, сидел на диване и смотрел в никуда. Женя села рядом, но он, казалось, даже не заметил. И только минут через пять тихонько сказал:             — Мне страшно.             А Женя едва не ответила «мне тоже».             Он почти ничего не съел и не захотел слушать сказки на ночь, особенно о том, что всё будет хорошо. А Женя не особо хотела их рассказывать, потому что в голове весь вечер билось испуганное: это не настолько безвыходная ситуация, как с переездами и мечетью. Валиде обязательно что-нибудь придумает. Например, отправит меня в поход под видом одной из его служанок. Они ведь уже ездили с ним оба раза и никого это не напрягло.             За окном светает. Женя легонько гладит Сулеймана по волосам и уходит к себе. Но несмотря на то, что всю ночь не спала, вскакивает уже через пару часов, чтобы отвести Лейлу на свидание с папой. Хотя и не уверена, что он сегодня придёт. У него ведь есть официальная причина, чтобы отказаться — раненый пальчик.             Но Сулейман оказывается там же, где и всегда. Только выглядит так, будто он где-то не здесь.             Едва усевшись за стол, Лейла спрашивает:             — Папа, а что у тебя с пальчиком? — но тот молчит.             Лейла оборачивается к Жене, но та тоже не замечает её взгляда, потому что лихорадочно пытается сообразить, как ей успокоить Сулеймана. Какие игрушки дать ему с собой? Чем его занять в походе? Что пообещать по возвращению?             Но в голову ничего особо не приходит. А на всё то, что приходит, султан бубнит:             — Не хочу.             И снова повторяет:             — Уходи.             А потом снова зовёт её к себе.             Жене на мгновение хочется, чтобы Ибрагим вернулся и поехал с ним в поход. Но всего на мгновение. Потому что с Ибрагимом всё станет ещё сложнее: Сулейман только благодаря его побегу понял, что значит кого-то терять. И теперь вряд ли захочет пережить это ещё раз, особенно когда ему некем меня заменить. Так что, лучше бы Ибрагим не возвращался, как минимум до наступления у меня климакса. И что-то подсказывает, что он вряд ли когда-нибудь вернётся, даже если захочет. Ощущение такое, что Хатидже давно сбежала от него с кем-то поинтереснее, и теперь он не может вернуться ни домой в Паргу, ни во дворец — в Парге его могут найти люди валиде, а из дворца он как раз потому и убежал, что здесь и без него как-то проживут. Так что валиде вряд ли станет принимать обратно того, без кого все и так нормально живут. Она скорее казнит его как предателя родины.             В субботу, утром, ровно через трое суток после предыдущего раза, Женю снова вызывает к себе валиде. Но на этот раз она больше испуганная, чем взбешённая, и говорит тихим, слегка раздражённым голосом:             — Ты поедешь с моим сыном в поход, — не добавляя больше ни слова.             И у Жени снова сжимается сердце, только гораздо сильнее, чем три дня назад.             Выходя из покоев, она натыкается на служанок Сулеймана, и по пути к нему у неё в голове вертится всего одна-единственная мысль: за что боролась, на то и напоролась. Опять. Хотела, чтобы Сулейман не мог без меня жить — пожалуйста. Я логикой в маму пошла — наступать на одни и те же грабли, это у нас семейное.             У дверей в султанские покои Женя ненадолго замирает, пытаясь вернуть себе привычное выражение лица, чтобы не напугать Сулеймана.             Он сидит на полу, со всех сторон обставившись паровозиками. Поднимает к Жене сияющие глаза и улыбается. Женя улыбается в ответ, даже искреннее, чем ожидалось, и садится рядом с ним. Но паровозики её сейчас не волнуют, а только это внезапное решение валиде отпустить её в поход. Слишком внезапное, чтобы объяснить его жалостью к Сулейману. Поэтому она спрашивает:             — Почему валиде передумала?             Сулейман, не отлипая от сборки железной дороги, отвечает:             — Она сказала, чтобы я никому не говорил.             И Женя на этом останавливается. Хотя и любопытно, но никакого смысла вытаскивать из Сулеймана ответ она не видит.             Она рада видеть Сулеймана счастливым, но в то же время понимает, что она не стала бы ехать с ним просто ради него самого: будь я уверена, что мой отказ поехать не закончится ещё одним ребёнком или чем-нибудь ещё хуже, никуда бы я с ним не поехала. И это даже забавно: Хюррем не отлипала от Сулеймана, чтобы родить от него как можно больше сыновей, я не отлипаю, чтобы больше никого не рожать. Хотя, конечно, можно было бы предположить, что Хюррем везде бегала за Сулейманом с расчётом на то, что если он будет любить её, то сделает для её детей всё, что она захочет. Но в эту теорию никак не вписывалось её отношение к детям, и то, что она так никогда и не попросила у Сулеймана ничего, что действительно могло бы их спасти. Так что дети для неё никогда не были на первом месте. И даже не на втором. А там, где она их оставила, демонстрируя гарему свою новую корону — на нижнем этаже рядом с рабами. Если оценивать по уровню символизма, то это была одна из моих любимых сцен в сериале.             Женя возвращается к себе поздно вечером, когда дети уже спят, и зависает у их кроваток, но думать может только о Мустафе. Точнее, о его смерти — если умрёт она, должен умереть и он. Она не особо верит, что и живая сможет всех уберечь, а мёртвая так уж точно. Поэтому она бы и без похода рано или поздно заказала убийство Мустафы на случай своей внезапной смерти. Но теперь, когда она собирается уехать в поход, это не просто паранойя, а острая необходимость.             Кандидат на роль убийцы у неё уже есть — Бершан. Единственный известный ей человек, у которого в жизни нет никого и ничего дороже Юсуфа. Хотя, и насчёт неё были сомнения. Но, всё же, на следующий день, под вечер, Женя берёт с собой Лейлу, Менекше и Сонай и идёт с ними в сад. Оставляет их у детской площадки, уходит искать Юсуфа и снова находит его в самом дальнем закоулке сада. Он сидит на корточках и наблюдает за жуком, даже не обернувшись посмотреть, кто к нему подошёл.             — Госпожа, — Бершан быстро склоняет голову.             Женя легонько улыбается ей в ответ и они вместе молча смотрят на Юсуфа. Длинные вступления и тонкие намёки — это не Женин конёк, поэтому она в лоб спрашивает:             — Ты готова убить другого ребёнка, чтобы не дать Юсуфу умереть?             И Бершан, ничуть не меняясь в лице, отвечает:             — Да, — словно, узнав однажды о законе Фатиха, не просто ждала, а надеялась, что Женя когда-нибудь обратится к ней с подобной просьбой.             Но Женю это не особо удивляет. Она больше бы удивилась любой другой реакции, чем вот такой. Поэтому, всё тем же ровным тоном, объясняет Бершан кого, как и при каких обстоятельствах нужно убить: если из похода не вернётся ни она, ни султан, Бершан нужно будет убить Мустафу, и тогда, как старшего, на трон усадят Юсуфа. А если не вернётся только она, Бершан нужно будет убить всех, кроме Юсуфа, и начать нужно будет с Мустафы.             Но особо легче Жене от этого не становится. Не столько потому, что Бершан может её сдать — это не очень-то и пугает. Куда страшнее, что Бершан не справится.             Женю успокаивает только то, что в сериале этот поход не казался особо опасным. Хотя она и не очень детально его помнит. Перед глазами вечно одни и те же моменты: покушение на Сулеймана, Мустафа с крыльями на спине и место под названием Мохач, где погибли Лайош и вся его армия.             И ещё Женя надеется, что Сулейман не зря столько месяцев проторчал в мастерской собирая взрывчатки. Быстрее, чем за месяца три-четыре этот поход, конечно, не закончится. Но может быть хотя бы не затянется больше чем на полгода.             А через пару недель, заговорив с Мехмедом-пашой о походе, Женя слышит:             — Самым опасным для повелителя был поход на Родос. На море мог начаться шторм и утопить его галеру, — и хотя Мехмед не собирался шутить, Жене впервые за последние три недели становится по-настоящему смешно.             В четверг, вечером, тридцатого апреля, Женя возвращается к себе и узнаёт от Сонай, что в гареме сегодня был небольшой переполох: валиде снова орала, только не на кого-то из слуг, а на Мустафу. И всё из-за Ибрагима. Но Женю это вообще не удивляет, потому что она знала, что так будет. Больше того, она сама недавно просила об этом валиде. Не наорать на Мустафу, а сказать ему, что Ибрагим остался жить в Парге и больше не вернётся. Потому что весь апрель слушала, как Мустафа рассказывает Лейле, что Ибрагим скоро вернётся и возьмёт его с собой в поход — он обещал.             Но, увы, со слов Сонай, разговор вышел явно не очень: Мустафа начал кричать что-то вроде: «Ибрагим просто раб, мне неважно, чего он хочет». И спустя ещё пару минут разговора убежал из покоев валиде под крик «не смей со мной так разговаривать», напоследок грохнув дверью. И первым делом прибежал к Лейле.             На следующий день, ближе к вечеру, Женя узнает развязку истории: Мустафа с утра прибежал к валиде с извинениями, но та не стала ничего слушать и сразу же кинулась его обнимать. И вроде бы всё хорошо. Но когда Мустафа, тем же вечером, приходит к Лейле, Жене кажется, что она не видела его таким грустным со времён последних родов Махидевран.             На утро, прихватив с собой детей, Женя идёт к валиде и прилагает взять Мустафу хотя бы в Эдирне, чтобы показать ему лагерь янычар.             Валиде отвечает:             — Я подумаю.             И к вечеру, когда Мустафа прибегает к Лейле, Жене достаётся от него то цепкое благодарное объятие, которое в сериале досталось Ибрагиму.             Через пару дней, вечером, Женя сидит на диване и кормит Юсуфа молоком. И от осознания, что это в последний раз, становится больно. Она целует Юсуфа в щёку, гладит по волосам уснувшую рядом Лейлу, и шепчет про себя: если бы не поход, я бы кормила вас хоть до десяти лет, как чокнутая Лиза Робина и Аслауг Ивара. Плевать, как бы это выглядело. Здесь почти все слегка того. Почему мне нельзя? Валиде, к примеру, кормила Сулеймана почти до пяти лет. Он это помнит. Точнее, как он сам сказал: «Я помню всё с тех пор, как перестал питаться грудью. Это было во вторник и шёл дождь». И, в целом, для мусульман нет ничего ненормального, когда дети до четырёх-пяти лет воспринимаются как грудные младенцы, потому что их обожаемый пророк Мухаммед жил с кормилицей до пяти лет. Так что и я могла бы вас кормить как минимум лет до пяти.             Изначально у Жени в планах было сцеживать молоко во время похода, чтобы оно окончательно не пропало. Но, всё же, изрядно над этим поразмыслив, она решила, что самый логичный вариант — заканчивать с этим прямо здесь и сейчас, чтобы, в первую очередь, не мучить детей. Вдруг следующий поход будет уже в следующем году и придётся снова отрывать их от груди?             Юсуф периодически подходит к Жене со своим привычным:             — Дай, — но не настаивает и не плачет, а быстро переключается на что-то другое.             Зато у Жени после той последней кормёжки возникло ощущение, будто она оторвала от себя кусок. И теперь, каждый раз, когда Юсуф просит молока, ей кажется, будто эту рану посыпают солью.             Но это кажется мелочью по сравнению с тем, что скоро ей придётся жить без детей. Ей много с кем и чем приходилось расставаться — с друзьями, с жизнью, со своей вселенной — но никогда не приходилось расставаться со своими детьми. И она понятия не имела, что придётся. Как минимум вот так. Она рассчитывала максимум на бесконечные бессонные ночи рядом с Сулейманом, но вот на то, что он захочет потащить её в поход, расчёта не было. И всё же, пусть не так как ожидалось, но всё идёт по плану: Сулейман вряд ли захочет, чтобы к следующему походу я померла, пытаясь произвести на свет его теоретического гения. Лучше я переживу с десяток походов, чем кого-то из своих детей. Как писали в одной весьма забавной книге: «я согласна на геенну огненную, если у меня больше не будет детей».             Наблюдая за тем, как Юсуф каждое утро исчезает за дверью, а Лейла копошится в игрушках рядом с Ахмедом и Мехмедом, Женя успокаивает себя мыслью, что ей без детей будет куда сложнее, чем детям без неё: я как-нибудь переживу. Главное, чтобы не переживали они.             Юсуф ещё слишком маленький, чтобы что-то понять, поэтому о походе Женя рассказывает только Лейле. Шёпотом, словно очередную сказку. Главные герои в ней мама и папа, которые едут далеко-далеко, в другую страну, и привезут ей оттуда самые красивые на свете игрушки.             Лейла молча слушает и спрашивает только:             — И братикам тоже?             — Да, и братикам.             — А Мехмеду? — и услышав положительный ответ начинает улыбаться, явно не совсем понимая, о чём конкретно идёт речь.             Двадцать восьмое мая 1525-го. Женя и Сулейман собирают на балконе деревянный конструктор. Где-то вдалеке стучат двери и слышится слегка неуверенное:             — Папа?             Женя тихонько говорит:             — Нам пора идти. Сегодня вечером закончим.             И через пару минут они втроём подходят к покоям валиде. Там, помимо валиде, стоят служанки с пятью детьми и очень одинокая на их фоне Махидевран. Валиде обнимает Сулеймана и Мустафу, а Мустафа — Махидевран и Лейлу. Обменявшись со всеми благословениями Аллаха, Сулейман с Мустафой уходят. А Женя остаётся рядом с валиде и кучей детей, и ещё около получаса сидит вцепившись то в Лейлу, то в Юсуфа.             Скрипят двери и в покоях появляется Сюмбюль. Женя целует Юсуфа в макушку и отдаёт его Бершан. Потом целует и прижимает к себе Лейлу. И выходит за дверь, только сейчас в полной мере понимая, что значила фраза «со щемящим чувством», которую она часто встречала в книгах.