Рахат-лукум на серебряном подносе

            Двадцать девятое декабря 1525-го, вторник. По мусульманскому календарю — четырнадцатое раби-аль-авваля 932-го года. Юсуфу исполняется три.             Он никому не кажется тупым, хотя и никаких проявлений гениальности в нём незаметно. Но Женю это больше не волнует — она почти уверена, что от наличия или отсутствия у Юсуфа гениальности абсолютно ничего не будет зависеть, потому что Сулейман всё уже для себя решил: он, конечно, может в чём-то тупить, да и представления о генетике в этом веке очень далеки от современных, но он должен был понимать насколько мизерные шансы, что у него действительно получится сделать гениального ребёнка. Как минимум потому, что всё те люди, в честь которых он назвал ягнят, не оставили после себя такого же гениального потомства. Хотя, как раз это помехой не было, потому что с его убеждённостью, что вся вселенная вертится именно вокруг него, он был уверен, что ему обязательно повезет. Но, нет, не повезло. Ему с самого начала не повезло, потому что сын, на которого он рассчитывал, оказался дочерью, и пришлось делать ещё одного. Но он тоже оказался не тем, что заказывали. И, кажется, Сулейман это уже понял. Возможно, ещё тогда, когда показывал Юсуфа Копернику. Или исходя из рассказов валиде. Но в последние восемь месяцев он практически не упоминал своего гениального ребёнка, словно уже смирившись, что его никогда не будет. Конечно, если бы не побег Ибрагима и панический страх Сулеймана меня потерять, он, наверное, попробовал бы ещё раз. А может и не раз — чисто по закону больших чисел могло бы повезти. Но сейчас он очень вряд ли захочет угробить то, что у него есть, пытаясь заполучить то, чего может и не быть.             Утром в среду Женя берёт с собой Юсуфа в комнату для свиданий, чтобы он мог всё там облапать и рассмотреть. А вечером, на всякий случай, говорит Сулейману, что Юсуф не разговаривает, а только кивает и мотает головой.             Сулейман спрашивает:             — Почему?             И Женя зависает, не зная как конкретно ответить. В голове моментально всплывает момент, когда валиде так и не смогла закончить фразу «мой сын просто...» Но всё же отвечает:             — Он не хочет.             И Сулеймана это устраивает. Но вот на Женю уже не в первый раз накатывает ощущение, что с Юсуфом что-то не так. И хуже всего оттого, что она сама хотела, чтобы он был ненормальным.             Но на утро она в очередной раз играет с Юсуфом в их любимую игру:             — Юсуфчик, скажешь «мама»?             Он мотает головой.             — А «Лейла»?             Снова мотает головой.             — Хочешь рисовать?             И спустя около пятнадцати вопросов, Женя переходит к последнему:             — Хочешь, я тебя защекочу?             Юсуф улыбается, мотает головой и с визгом убегает в другой конец покоев. Женя ловит его, щекочет, и когда он начинает смеяться, ей снова кажется, что он по всем параметрам абсолютно нормальный ребёнок. И если он не хочет говорить, пусть не говорит. Пусть всё на свете будет именно так, как он хочет.             Через пару часов, когда Сулейман заканчивает играть с Лейлой, Женя подхватывает Юсуфа на руки и усаживает напротив шахматной доски. Сулейман, после слов «доброе утро, сын», сразу переходит к:             — Ты умеешь в это играть?             Юсуф мотает головой, но смотрит не на шахматы, а на Сулеймана, словно тот очередная невиданная раньше вещь. Внимательно рассматривает его лицо, руки, кафтан, и явно не слышит ни слова из его болтовни. Потом смотрит вокруг, словно проверяя, не появилось ли среди вещей чего-то нового. Снова смотрит на шахматы, и снова на Сулеймана. И минут через шесть-семь сползает со стула, бежит к Бершан и исчезает вместе с ней за дверью. А Женя смотрит на Сулеймана, и ей кажется, будто он рад, что этот ребёнок оказался таким же неусидчивым, как и маленький Мустафа, и ему не нужно торчать рядом с ним ещё пятьдесят минут. Но он не говорит ни слова по этому поводу. Ни через пару минут, ни через пару часов. И Жене кажется, что всё слишком очевидно, чтобы об этом говорить. Ну, или, как вариант, выводы делать рано и он подождёт, пока Юсуфу стукнет четыре или пять.             В следующий четверг всё в точности повторяется: Юсуф сидит за столом не больше десяти минут и убегает в коридор. Но никого это не удивляет, потому что с трёхлетним Мустафой всё было точно так же, только три года ему исполнилось летом и он убегал от Сулеймана в сад. И Жене порой кажется, что Юсуфу с Мустафой достались те же гены, что и Хатидже. Только Мустафа понемногу становится спокойнее, а вот Хатидже всё ещё где-то бегает.             Проходит чуть больше недели, и рано утром, восемнадцатого января 1526-го, у Нардан начинаются роды. Лейла, буквально засияв от этой новости, садится рисовать своего будущего братика. А сидящей рядом Жене хочется хоть на чуток заразиться её уверенностью в том, что это будет именно братик. Потому что ей кажется, что это девочка, и с этой девочкой количество детей Сулеймана полностью совпадёт с каноном — пять сыновей и две дочки. А раз совпадёт количество, вдруг и их судьба будет удивительно похожа на каноничную?             К полудню во дворец привозят новую кормилицу, а через пару часов валиде собирает возле себя всех внуков, явно рассчитывая, что Нардан уже с минуты на минуту кого-нибудь родит и все пойдут на него посмотреть. Но в итоге, спустя почти час ожидания, из внуков рядом с валиде остаётся только Лейла. И Жене как никогда раньше кажется, что они вдвоём — единственные люди во всём дворце, которые действительно хотят рождения этого ребёнка.             Пробыв остаток дня у Сулеймана, Женя возвращается к себе и застаёт детей уже искупанными, но ещё не спящими.             — Мамочка, — Лейла вскакивает с подушек у камина и Женя тут же подхватывает её на руки.             Лейла тихонько и слегка печально шепчет:             — Он ещё не родился, — и Женя, на случай, если роды пройдут неудачно, рассказывает Лейле о том, что если братик не родится сейчас, значит он пока слишком маленький и вернётся когда подрастёт.             Потом подбирает с подушек уже совсем сонного Юсуфа, усаживает его к себе на руки, а Лейлу под бок, и спрашивает, что та хочет послушать.             Лейла шёпотом отвечает:             — Спой про медведей.             Песней «про медведей» она называет оригинал колыбельной из «Умки». Женя зачастую переводит все песни на турецкий, пытаясь чтобы в рифму, но некоторые поёт и в оригинале, а некоторые меняет как нравится. И для всех этих песен Лейла придумывает свои названия. «Моя песня» — это «мамина забава», «для Юсуфа» — это «спи, Юсуфе, спи», «про зайчиков» — перевод песни из «Маши и Медведя», а «про ледяные корабли» — перевод колыбельной для Умки.             На утро Лейла вскакивает раньше обычного и первым делом спрашивает:             — Он уже родился?             Женя кивает и шепчет:             — Ночью, как и ты. Скоро пойдём на него посмотреть.             И Лейла больше ничего не спрашивает, только улыбается. Потому что и так знает, что «он» — это именно мальчик, а не ребёнок, который может быть и девочкой.             Часа через полтора в покои приходит Мустафа. Уже не врывается с тем вихрем, что раньше, но всё так же улыбается. И вместе с ним вся толпа идёт к покоям Зейнеп, но проходит мимо и заходит в соседние. В них стоит колыбель, а рядом с колыбелью девочка, совсем маленькая, на вид лет двенадцати-тринадцати. В руках у неё бело-золотой свёрток с темноволосым младенцем, а за спиной две служанки, которые на фоне девочки выглядят намного старше, чем они есть на самом деле. И все, кроме валиде и детей, смотрят не на ещё одного шехзаде, а на стоящую рядом девочку. Женя уже давно знала, что валиде найдёт для нового ребёнка ещё одну кормилицу: у Зейнеп, конечно, молока хоть залейся, раз она кормит троих, но кормить одной четверых — это уже перебор. Да и шум от остальных детей не даст новенькому нормально спать. Так что взять ещё одну кормилицу было вполне логичным решением. Только нормальную кормилицу, а не ещё одного ребёнка. Где валиде её нашла? На шоу «Беременна в 13»?             Вернувшись в свои покои Лейла снова рисует братика, а потом, примостившись у Жени под боком, учит новые слоги, пишет буквы и цифры, слушает разные истории про зиму, собирает мозаику и снова рисует, пока Женю не забирает Сулейман.             Вечером, когда она возвращается к себе, Сонай рассказывает, что девочка-кормилица — не просто девочка, а одна из четырнадцати детей Ахмеда-паши, того, которому мамлюки два года назад отрубили голову. Ей пятнадцать, зовут Фатьма, и ей по жизни везёт: после смерти отца она успела выйти замуж, родить и овдоветь. Её сыну около полугода, а её мужа месяцев пять назад кто-то зарезал. И, в добавок к этому, её сын, которого зовут Хасан, родился очень слабым и первое время было неясно, выживет ли он вообще.             Но Женю из всего этого рассказа волнует только один момент: почему у всех вокруг одни мальчики? У Нардан одни мальчики. У Зейнеп мальчик. Теперь ещё и у Фатьмы мальчик. Они от меня даже в другой вселенной не отстают.             На этот раз имя для нового шехзаде Женя узнаёт всего за минут десять до начала церемонии — Джихангир. И первая её мысль: да твою ж бабушку. Я только порадовалась, что не девочка. Но Джихангир мало чем лучше. Это имя, насколько помню, почти или вообще не использовали в династии до правления Сулеймана. Так что если это просто совпадение, то удивительное. Хотя, может это оттого, что у валиде просто закончились более типичные варианты. Орхан, Коркут и Муса — это её мёртвые сыновья, Селима она ненавидела, Мурад и Ибрагим для неё предатели, а Мехмед, может быть, не вариант потому, что у неё уже есть внук по имени Махмуд. Поэтому и пришлось придумать что-то сравнительно необычное.             Джихангир, как и Ахмед когда-то, не плачет и не шевелится пока Сулейман шепчет над ним молитвы. И, вообще, каждый последующий раз, когда Женя пересекается с этим новым шехзаде, он всё время молчит. При том, что видит его Женя часто, потому что Лейла бегает к нему и Хасану не реже пары раз на день, всё ещё не понимая, почему все обещали ей только одного ребёнка, если появилось сразу два.             В субботу, тридцатого января, близнецам исполняется год. И Жене снова вспоминается тот вопрос, который возник у неё сразу после их рождения: почему Нардан пытается родить всех своих детей в день рождения Юсуфа? Ахмеда она родила на день позже, близнецов на день раньше. Будто играет в морской бой и каждый раз мимо.             На следующий день, когда Юсуфу снова исполняется три, Женя рисует очередной комикс для Сулеймана, параллельно прислушиваясь к доносящемуся из коридора шуму. Мустафа, Лейла и Мехмед, судя по звукам, играют в догонялки. В последние месяцы их игры стали напоминать что-то осмысленное: прятки, догонялки, жмурки, горячо-холодно и ещё много всего, чему их научила Женя. Но во что бы они не играли, Юсуфа с ними практически никогда нет. Он только изредка подходит на них посмотреть, но ему такое неинтересно. И Женя могла бы притвориться, что её это волнует, но не хочет. Потому что всё, что её действительно волнует со времен похода, это параллель между Юсуфом и сериальным шехзаде Мехмедом.             К середине февраля все те формулы и законы, которыми Сулейман занимался после похода, уходят на десятый план, и он начинает залипать над созданием микроскопа. А Женя надеется, что микроскоп, если повезёт, станет каким-никаким прорывом в мире медицины. Но понимает, что заниматься этой областью придётся кому-нибудь другому, потому что Сулейман не из тех учёных, которые могут годами изучать одну-единственную бактерию. И, вообще, кажется, что если бы не привычка Сулеймана переключатся с механических лошадей на сортировку яблок, он бы уже давно мог изобрести космический корабль и улететь обратно на свою планету. Но именно эта его способность разбираться во всём подряд и делает его не просто учёным, а гением.             В четверг, четвёртого марта, к Сулейману снова начинает приходить Нардан. Через пару недель Юсуф наконец-то вырывается на улицу. А в начале апреля Сулейман снова говорит пару слов о прививке от оспы. Исходя из той информации, что Женя вытащила из него за последние месяцы, примерно год назад, когда прививка перестала быть очередной его странной идеей, а стала чем-то, что действительно может сработать, валиде взяла это всё под свой личный контроль. И спустя год почти все подопытные живы, но валиде пока не уверена, безопасно ли применять это на своих внуках. Но Женя и не ожидала никаких мгновенных результатов, потому что тот чувак, который в реальности изобрёл прививку, тестировал её пять или даже десять лет. Хотя, с другой стороны, у него не было своей страны, где есть куча рабов и нищих, на которых можно проводить опыты. И всё же, она рада любому положительному результату. Хотя где-то глубоко внутри и бьётся мысль, что Юсуфа, если что, не спасёт никакая прививка.             Проходит почти месяц, и двадцать восьмого апреля, вечером в среду, когда Женя в очередной раз приходит в покои к Сулейману, он вдруг говорит:             — Мама сегодня спросила у меня что-то странное.             Жене тоже хочется спросить: что именно ты считаешь странным?             Но Сулейман и без этого отвечает:             — Она спросила, не хочу ли я от тебя ещё детей. Но я уже говорил ей, что нет.             И Женя, без удивления, а словно как констатацию факта, говорит:             — У нас больше не будет детей.             Сулейман, кажется, рад, что на этот раз она его понимает, и ей, в отличие от валиде, не нужно повторять одно и тоже по нескольку раз. Но через минуту всё же добавляет:             — Не думаю, что от родителей многое зависит. Мой отец однажды ввязался в войну с шиитами, потому что они назвали его необрезанным. А мама верит, что звёзды могут предсказывать будущее.             Но Женя и не ждала, что он скажет ей реальную причину, по которой ему больше не нужны её дети. А вот в том, что у неё больше не будет детей, она была практически уверена. Уже давно. Примерно с тех пор, как в какую-то из особенно тёмных ночей, зависнув над проснувшимся от кошмара Сулейманом, ей вдруг показалось, что они с ним дали друг другу немую клятву из «Игры престолов»: «Ты мой, а я твоя. С этого дня и до конца моих дней».             Уложив Сулеймана спать, Женя возвращается к себе в покои. Лейла спит, прижав к себе потрёпанного, но всё ещё любимого плюшевого зайца. У тихонько посапывающего Юсуфа на руке царапина, которой ещё утром не было. Женя целует его, потом Лейлу. Но чувствует, что ничего нового особо и не чувствует. Вроде бы, наконец можно выдохнуть: у меня больше не будет детей. Сулейман не может без меня жить. Валиде меня, кажется, даже любит. Но мне всё равно мало.