Рахат-лукум на серебряном подносе

            В середине января Джихангиру ещё раз, по привычному для Жени григорианскому календарю, исполнился год. После близнецам исполнилось по два года, Юсуфу четыре, а на следующий день, первого февраля, Ахмеду снова исполнилось три.             К концу февраля на улице стало заметно теплее и Юсуф стал выбегать в сад. А Фатьма решила съездить на день или два к своему многочисленному семейству, состоящему, в основном, из детей младше двенадцати. Поэтому Женя снабдила её, помимо чутка украшений, горой игрушек.             Лейла с энтузиазмом носилась по покоям, собирая те игрушки, которые не против отдать, и Жене казалось, что та сейчас отдаст абсолютно всё. Собрав возле себя три вида деревянных конструкторов, Лейла спросила у стоящей рядом Менекше:             — А какого у них нет?             Менекше, слегка улыбнувшись, ответила:             — Таких игрушек, как у тебя, ни у кого нет, — но Лейла от этого затихла и задумалась.             Она молчала ещё минут десять, а потом подошла к Жене, тихонько и слегка испуганно спросив:             — Мамочка, у других детей нет таких игрушек?             Жене не хотелось отвечать. Ни на этот вопрос, ни на другие подобные. Ей хотелось, чтобы Лейла и дальше верила, что все вокруг живут в таких же дворцах и играют с такими же игрушками. И не хотелось, чтобы Лейла узнала, что мясо делают из бывших ягнят, что существует закон Фатиха и что основная масса людей вокруг неё — в буквальном смысле слова рабы.             Это был ещё один момент, с которым, почему-то, не сталкивался ни один из известных Жене попаданцев. С другой стороны, она не помнила, чтобы хоть у кого-то из них был такой же нежный и впечатлительный ребёнок как Лейла. И всё же, дворцовые дети других попаданцев где-то за кадром набирались знаний об окружающем мире и там же за кадром со всем этим мирились.             Жене хотелось сказать Лейле, что у всех вокруг, от негритят в Африке до маленьких эскимосов на севере, есть самые разные игрушки. Но она понимала, что чем больше и прочнее будет этот пузырь неведения, тем сложнее будет Лейле, когда он лопнет. Поэтому она очень осторожно объяснила, что не у всех взрослых есть возможность добывать для детей такие же игрушки. И тут же, чтобы успокоить Лейлу, сказала, что не стоит переживать: мамочка сделает столько игрушек, сколько сможет, и отдаст их стольким детям, скольким сможет.             До этого Женя как-то не особо парилась о том, что происходит за стенами дворца. Ей часто вспоминалась фраза: «у короля должно быть достаточно денег, чтобы он был абсолютно не в курсе потребностей своих рядовых подданных». Конечно, она регулярно отдавала часть денег на благотворительность, и этого казалось достаточно для очистки совести и положительного пиара в народе. Поэтому ни о чём другом она не парилась. И только желание сделать мир таким, каким его хочет видеть Лейла, заставило её задуматься о чём-то более масштабном. Например, о приютах. Но не местного образца, а о чём-то похожем на детские дома или школу-интернат, с партами, двухъярусными кроватями, игрушками и площадкой во дворе.             Тем вечером, сидя рядом с Лейлой у камина, Жене казалось, что её добрая, чуткая, похожая на ангела дочка сможет однажды изменить мир. И ей, вместо привычных песен о зайчиках и медведях, вспомнилась песня из постановки «Ромео и Джульетта»: «Дочь — ангел мой, любовь моя, мой рай земной, ты часть меня». Эта песня, как и многие другие, показалась ей несправедливой по отношению к сидящему рядом Юсуфу. Например, та песня, которую Лейла называла своей, почти каждой строчкой над ним издевалась: «мамина забава, лучше чем мальчишка», «плод моих мечтаний, плод моей любви» и «больше всех на свете я тебя люблю» — чтобы уж наверняка. А вот «песней Юсуфа» была украинская колыбельная для Иисуса, которая в оригинале называлась «Спи, Ісусе, спи». Женя выбрала её потому, что она отвратительная. Не по звучанию — в паре исполнений она звучала почти так же идеально, как и колыбельная Умки. Отвратительным в ней было содержание, потому что будущее распятие Иисуса в этой колыбельной было известным фактом, но Мария предлагала сыну не париться, закрыть глазки и спокойно спать. Женя провела для себя параллель между распятием на кресте и законом Фатиха, что и делало колыбельную такой отвратительной. Нечто подобное по содержанию, если искать именно среди колыбельных, она встречала всего раз, в английской «Mordred's lullaby» — колыбельной для маленького Мордреда, внебрачного сына короля Артура и его сестры Морганы. Моргана хотела таким образом стать королевой, но Артур кинул её и женился на другой, поэтому Моргана буквально с пелёнок готовила сына к тому, что он должен убить Артура и вернуть ей трон или хотя бы умереть попытавшись. Но красиво перевести и поменять под ситуацию эту песню у Жени не вышло. А вот «Спи, Ісусе, спи» можно было не переводить, да и менять нужно было немного. И в итоге получилось:

Спи, Юсуфе, спи, Спатоньки ходи, Я тебе-му колисати, Пісеньками присипляти: Спи Юсуфе, спи маленький, Спи, хлоп’ятко, спи. Спи, Юсуфе, спи, Голівку схили, Ти на рученьки до неньки, Бачиш — ти ж моє серденько. Спи Юсуфе, спи маленький, Спи, пташинко, спи. Спи, Юсуфе, спи, Очка зажмури, Й не питай, що колись буде, Що накоїть здатні люди. Спи Юсуфе, спи маленький, Спи, зайчатко, спи.

            Юсуф не раз засыпал под эту колыбельную, заснул и тем мартовским вечером. А Женя ещё долго грызла себя мыслями о том «что будет», в процессе которых у неё в голове пульсировало имя Ахмед. Изначально он просто казался ей похожим на Лейлу, но чем чаще Женя на него смотрела, тем сильнее убеждалась, что он очень странный человек. Это подтверждали рассказы Зейнеп, Гёкче и других его служанок. Помимо периодических криков без какой-либо видимой причины, их настораживало то, как Ахмед говорил: во-первых он знал мало слов, а во-вторых не умел связывать их в предложения. Но вот Женю больше напугало то, что Ахмед не всегда понимал, в каких ситуациях нужно использовать то или другое слово: мог сказать «уйди», когда хотел пить, и «замолчи», когда хотел уйти в другое место. С игрушками он играл вполне нормально: больше всего любил катать машинки, собирал конструкторы и пазлы, таскался с плюшевыми зверьми. Напрягало только то, что он как-то странно их щупал, поэтому служанки в первое время переживали, что он в метре от себя ничего не видит. А вот с едой у него были откровенно странные отношения: иногда он начинал орать от самых обычных блюд, которые ещё вчера спокойно ел, а иногда брал что-то в рот и тут же выплёвывал.             Женя не знала, насколько сильно, но была уверена, что с Ахмедом что-то не так. Закон больших чисел в действии — чем больше детей, тем выше вероятность, что один-другой получится бракованным. Если бы эти странности обнаружились у кого угодно другого, Женя, возможно, даже обрадовалась бы. Или, как минимум, её бы это не так пугало. Но Ахмед — это третий по счёту шехзаде. А в сериале третьим был Селим, который в итоге и стал султаном.             Всё казалось очевидным: Ахмед и есть тот самый ребёнок, который нужен Сулейману, поэтому он выживет и окажется на троне. А раз Ахмед играет роль сериального Селима, то Юсуф — это сериальный Мехмед. И он умрёт в двадцать два года. Конечно, Женя не была в этом уверена на все сто, скорее пятьдесят на пятьдесят, потому что что-то из происходящего соответствовало канону, а что-то нет. Но особо легче ей от этого не становилось, потому что во всём плохом, что может произойти с Юсуфом, она считала виноватой себя. Если бы она хотела, чтобы с Юсуфом всё было хорошо — Юсуфа бы не было. Или, как вариант, она бы с ним уже давно жила где-то очень далеко отсюда. Но она не смогла сделать ни первого, ни второго. Хотя, казалось, что побег вряд ли помог бы, потому что, если что-то должно случиться — это обязательно случится. И она никак не сможет этому помешать.             Но какая-то часть надежды на то, что канон можно изменить, в ней всё же оставалась. Поэтому она и зависла у окна с Ахмедом на руках, внимательно всматриваясь вниз, пока в голове вертелось: а ты даже не оценишь иронию. Многослойную, суровую иронию. С того момента, как я здесь, моей единственной проблемой были мои же тараканы в голове, но я с ними так и не справилась. Поэтому мы с тобой сейчас здесь. И теперь мой единственный надёжный план, как не дать Юсуфу умереть, больше не кажется таким надёжным, потому что, если убить всех лишних, может возникнуть ситуация, когда не останется никого. Впрочем, какая мне разница, что будет с этой империей? Меня пугает только то, что убить всех остальных раньше положенного по канону времени будет по каким-то невероятным стечениям обстоятельств невозможно. Даже если я прямо сейчас выброшу тебя в окно, ты можешь отскочить от земли как попрыгунчик и вернуться обратно. Или налетят спасительные орлы из «Властелина колец» и подхватят тебя. Или внизу внезапно окажется пара вытряхивающих ковёр евнухов. Даже любопытно, чисто в техническом плане. Но, не переживай, я не собираюсь тебя убивать — ты ещё можешь мне пригодиться. Хотя, и в этом есть свои риски. Знаешь, если твой папенька однажды убьёт всех остальных, чтобы усадить тебя на трон, то это будет по-чёрному иронично. Потому что он хоть и очень умный, но без меня вряд ли бы понял, насколько сильно ты ему нужен.