Рахат-лукум на серебряном подносе

            Весна 1528-го. Женя входит в покои валиде и моментально убеждается, что что-то и впрямь не так. Судя по выражению лица валиде, случилось что-то удивительно отвратительное и до ужаса хорошее. И когда Женя слышит, что конкретно, у неё, помимо сотни других, мелькает мысль о том, что будь это всё сериалом, предыдущий год промелькнул бы как надпись «год спустя», чтобы можно было перейти к этому сюжетно важному событию. Или явлению — она понятия не имела, как это назвать. Но точно знала, что будь она сама себе режиссёром, ни за что не стала бы превращать целый год жизни в надпись. Этот уж точно.             Чуть больше года назад, в начале марта 1527-го, Женя пару дней бродила по покоям с острым желанием хоть кого-нибудь убить, чтобы проверить свою теорию о неубиваемости каноничных персонажей. Но понимала, что на второстепенных персонажей, убивать которых куда проще и безопаснее, чем главных героев, канон как-то не особо распространяется. Поэтому нужно было убивать кого-то важного, но если убить одного из шехзаде, кто-то из них всё равно будет третьим. И не факт, что канон не начнёт стелиться под него. Так что, если уж и убивать, то лучше всех. Но пока что рано. Женя ещё верила в то, что можно будет обойтись без убийств.             А относительно Ахмеда она понимала, что ничего не сможет изменить. Если он не гений, она не сможет сделать его достаточно умным, чтобы это могло впечатлить Сулеймана. А если гений, то это обязательно вылезет наружу. Так что оставалось просто ждать.             Но она не могла просто так ждать, потому что тяга заботиться обо всём, что хотя бы приблизительно напоминало Сулеймана, была у неё на уровне рефлекса. В отличие от служанок Ахмеда, она более или менее ясно понимала, почему он так часто ноет, плачет, кричит и истерит. Незнакомые и непривычные звуки, запахи и вкусы, слишком резкие изменения обстановки, изменения температуры, изменения в освещении, шумно играющие близнецы, бьющий по окнам дождь, нитка, которая вылезла из шва на кафтане — этого было достаточно, чтобы Ахмед весь день ныл или не прекращал истерить. Поэтому Женя начала раздавать его служанкам те же указания, которыми руководствовалась обслуга Сулеймана.             Валиде, узнав об этом, добавила несколько штрихов от себя, в своей привычной манере, от чего у служанок ещё пару дней дрожали руки. А после, поболтав с Женей о Сулеймане, валиде решила, что ему не стоит знать о странностях Ахмеда. Он хотел гения, а Ахмед в его глазах был ничуть не умнее, а может и заметно тупее трёхлетней Лейлы. Так что Сулейману нечего было знать.             Женю нисколько не удивило, что валиде не замечала в Ахмеде ничего ненормального. На фоне Лейлы, да и Юсуфа, он не сильно выбивался из общей картины, и, что куда важнее — он не был похож на маленького Сулеймана. Сулейман никогда не ползал, не ходил до полутора лет, почти не плакал и не улыбался, до трёх лет не мог удержать в руках ложку и заговорил только в три с половиной года, целыми предложениями. А вот Ахмед этим похвастаться не мог — он пополз и пошёл в тот же период, что и все, заговорил тоже. Так что, валиде не видела в нём своего Сулеймана. Но увидела что-то похожее в Касыме, поэтому продолжила вертеться вокруг него намного чаще, чем вокруг всех остальных новорождённых детей. И со временем всем стало ясно, что дело в её слабости к больным и беспомощным детёнышам. От Касыма никто не ждал каких-то особых рывков в развитии, но к шести месяцам он даже не держал голову.             Женя не удивилась, во-первых, из-за того количества лекарств, которыми пичкали Нардан во время беременности, а во-вторых из-за канона, в котором был больной Джихангир. Если выкинуть из уравнения близнецов, всё в точности сходилось с сериалом: Юсуф это Мехмед, Ахмед — Селим, Джихангир — Баязид, больной Касым — больной Джихангир. А вот близнецы могли быть даже не сбоем системы, а попасть в эту вселенную из того канона или канонов, которые примешались к «Великолепному веку».             В середине апреля дети снова начали выезжать за пределы дворца. Но на этот раз, так как Лейла начала ходить в школу, Женя решила выбрать для поездок субботу, второй выходной после пятницы, чтобы сделать школу привычной для себя пятидневной.             По субботам дети бывали у речки и ездили играть с животными. А потом во дворец завезли новую порцию утят, цыплят и прочих животных, потому что предыдущих ещё в начале зимы увезли туда, откуда привезли. Официально, чтобы те не замёрзли, но реальная причина была в том, что к весне они могли начать размножаться.             Ахмед больше никуда не ездил, потому что в прошлом году он во время поездок зачастую либо ныл, либо орал, либо впадал в ступор, но тогда никто не понимал почему. А вот двухлетние близнецы, которых впервые взяли гулять, наоборот были от всего в диком восторге.             Юсуф, помимо кучи других мест и вещей, хотел увидеть настоящий корабль, и в мае его пустили поплавать по Мраморному морю. Он был вне себя от счастья и после всю неделю хотел говорить и слушать только о кораблях. Но его любимой историей так и осталась та, что про прадедушку, который однажды ушёл в Киев за игрушками.             В реальности это был Женин прапрадед Демьяш, которому, на момент его приключений, было всего семь. Как-то летом к нему в село заехал побывавший в Киеве мужик и рассказал о куче самых разных вещей, которые там видел. И Демьяш на утро собрал всю имеющуюся у него мелочь и побежал к маме, сказать, что уходит — чтобы та не волновалась. Мать подумала, что он собирается идти играть, поэтому и ответила нечто вроде: «иди конечно, и мне что-нибудь купить не забудь». Вот он и ушёл, а мать только к вечеру, недосчитавшись детей, поняла, что он не шутил. И пока вся семья сходила с ума, а отец уже успел его похоронить, Демьяш всё ещё уверенно шёл в Киев. Изначально он думал, что это где-то недалеко — максимум сутки и будет дома. Но когда ничего похожего на Киев он так и не встретил, останавливаться всё равно не стал — не может же он вернуться с пустыми руками. Да и столько впечатлений у него никогда в жизни не было. Он вообще за всю жизнь ничего кроме своего села не видел, поэтому ему было дико интересно на всё вокруг смотреть. Ел он, что находил, спал либо рядом с чужими хатами, либо просто где-то в поле. И на девятый день пути, уже под вечер, его заметил какой-то мужик на повозке. Стал расспрашивать, откуда тот такой красивый взялся, Демьяш ему всё рассказал, и мужик увёз его домой к женщине, на которую работал. У неё был сын, лет на десять старше Демьяша, а сама она была очень добрым человеком, поэтому маленького путешественника отмыли, переодели, накормили, а утром, нагрузив кучей старых игрушек, одеждой, бусами для мамы и пряниками для местных детей, отвезли домой и вручили наполовину поседевшей матери.             В фейковой биографии прапрадед Жени превратился в её деда, которого она, уже после того, как Юсуф заинтересовался этой историей, начала описывать почти как его копию. Ведь на кого-то же Юсуф похож. Потому что на Хюррем он похож очень отдалённо, а на Сулеймана вообще ни капельки. Так что он и правда мог быть похож на кого-то из своих прабабушек или прадедушек.             Эта история стала для Юсуфа вроде мультика или песни, которую ребёнок готов слушать бессчётное количество раз. Он не понимал всего, но точно знал, что мама была в тех местах, о которых рассказывает, а значит только она может ответить на все его вопросы, поэтому хотел слушать эту историю только от Жени. Что, с тех пор, как она бросила кормить его грудью, было единственным, чего Юсуф хотел исключительно от неё. И ни Бершан, ни валиде, ни кто-либо другой во всём гареме не мог её в этом заменить. С кормёжкой грудью, это, конечно, сравниться не могло, но Жене тоже нравилось.             В субботу, седьмого мая, что было пятым шаабана 933-го года, Мехмеду исполнилось пять лет. И в понедельник, девятого мая, у него было такое же, как и у Лейлы когда-то, «первое сентября», после него праздник, а в пятницу, за руку с великим визирем Мехмедом-пашой, он пошёл в мечеть.             С наступлением тепла школьные занятия по большей части переходили на практические и Лейла начала учиться ездить верхом. Она сидела на лошади с трёх лет, но только сидела, или каталась сидя у кого-то на руках, поэтому как праздник ждала момента, когда ей разрешат самостоятельно ездить верхом.             А вот Юсуф нисколько не интересовался ни лошадьми, ни школой в целом, и Женя не представляла, как он туда пойдёт. Он привык заниматься тем, что ему неинтересно, не больше получаса в неделю, когда ходил к Сулейману, бывал у валиде на пятничных молитвах и сидел на месте, пока ему стригли ногти. Поэтому Женя и не представляла как он будет по пять или шесть дней в неделю сидеть на уроках.             Весь энтузиазм Мехмеда по отношению к школе пропал меньше чем за месяц. А вот Лейлу всё устраивало и она никогда не жаловалась. Но Женя всё равно стала просить у валиде, чтобы занятия на лето либо отменили полностью, либо сделали их короче. И получилось — уроков стало как минимум вдвое меньше и у Лейлы, Мехмеда и частично у Мустафы началось что-то похожее на привычные для Жени летние каникулы.             А в июне начался рамадан, и всё было в точности так же, как и в прошлом году, за исключением орущего Ахмеда на праздничном ужине. Но в остальном всё те же молитвы, посиделки на балконе и фейерверки с пальбой из пушек в ночь аль-Кадр. Только в последний, особо праздничный день рамадана, случилось нечто необычное. Сулейман накануне вечером не хотел засыпать, а утром не хотел просыпаться, и после второй молитвы, сидя на балконе рядом с Женей, уснул у неё на плече. Она переложила его к себе на колени и просидела так часа два, практически не двигаясь и стараясь не дышать, только бы его не разбудить. Что она в тот момент чувствовала, она не могла объяснить даже самой себе, но приблизительно что-то близкое к эйфории. Или ощущению прихода от двойной дозы герыча.             На протяжении тех двух часов у Жени в голове вертелись самые разные мысли. К примеру, о том, вся эта династия, включая детей – мечта психиатра. Что казалось весьма забавным, так как, умерев от поехавшей крыши, она попала в мир поехавших крыш, а те, кого сбивали машины, попадали в мир клише. И ещё ей казалось, что если эволюция этого мира пойдёт по тому же пути, что и в её бывшей вселенной, то жизнь Сулеймана обязательно превратят в ещё одну любовную историю, где какой-то странный, закомплексованный, морально травмированный или откровенно поехавший герой находит любовь всей жизни и все его сдвиги и странности просто растворяются или становятся очень удобными, чтобы их можно было в некоторых ситуациях выключать. И кто-нибудь обязательно поверит, что именно так всё и было. Или что так в принципе бывает.             Женя считала, что верь она в подобные сказки, её история в этом мире могла бы пойти по какому-то совершенно другому пути. Но, к счастью, ей хватило здравого смысла, чтобы хоть приблизительно, но понять, как устроен Сулейман. Поэтому, придумывая, как заставить его сделать ребёнка, она сразу отмела вариант с тем, что ему может понравиться процесс зачатия, понимая, что Сулейман никогда не перестанет этого бояться, его никогда не потянет никого целовать, а кафтаны по средам всегда будут перламутрово-зелёного цвета.             Хотя, конечно, небольшие изменения в Сулеймане за шесть лет всё же произошли. Но их было недостаточно для красивой киношной истории. И происходили они не потому, что Сулейману внезапно стало плевать на свои же правила, а потому что у него появилась причина терпеть того, кто их нарушает. Служанок, которые неправильно на него смотрели, не так дышали или не тем тоном разговаривали, он терпеть не собирался. Но вот, к примеру, валиде это всё не касалось. Служанок он мог менять сколько влезет, а мама одна, как и Женя. Поэтому им можно не париться, что они слишком близко к нему стоят, слишком громко дышат или слишком громко ходят. Но маме, конечно, он разрешал ощутимо больше, если не всё на свете. А вот Женя только надеялась, что он в курсе о её поцелуях, но не жалуется и позволяет ей это небольшое преступление. Но не потому, что ему это нравится, а потому что, как и в случае с объятиями валиде, готов с этим мириться. И всё же, несмотря на то, что Сулейман готов терпеть целый ряд небольших неудобств, Женя всё равно старалась лишний раз его не пугать и соблюдать все его правила, понимая, что ему и так хватает причин для страха. Он живёт в мире десятков и сотен кошмаров, на которые никто больше не обращает никакого внимания. Другие люди спокойно живут, не переживая по поводу того, что внутрь них попадает воздух, которым уже дышал кто-то ещё. Не приходят в ужас от ощущения крошечных капелек чужой слюны у себя на коже. И у них не вызывает панику одна только мысль о том, что им придётся прикоснуться к другому человеку. Люди просто живут, не замечая сотни и тысячи тех кошмаров, с которыми Сулейману приходится сталкиваться каждый день. А Сулейман не просто видит весь этот ужас, но и как-то с ним живёт, так что его смело можно назвать бесстрашным. В первое время осознание этого момента вызывало у Жени такое же внутреннее противоречие, как и услышанная когда-то в детстве информация, что муравей — это одно из самых сильных животных. Как крошечный муравей может быть сильнее коровы, собаки или даже цыплёнка, который запросто может его проглотить? Аналогичные вопросы были и относительно Сулеймана: неужели этот боящийся бабочек тридцатидвухлетний детёныш может быть бесстрашнее тех мужиков, которые бросаются на танки?             Мехмеду снова исполнилось пять, а Мустафе двенадцать. К тому времени новые комнаты для детей были уже почти готовы. Но итоговый результат отличался от того, что изначально хотела видеть валиде, потому что Ахмед и Касым оказались больными и у каждого из них появились отдельные покои чуть дальше по коридору. А те четыре стоящие в ряд комнаты поделили по две между Женей с детьми и Зейнеп с близнецами и Джихангиром. У Сонай, Бершан и Менекше появились отдельные комнатки, а у детей, помимо общей комнаты, — что-то вроде импровизированной ванной. Двое других покоев, для Зейнеп с остальными детьми, обустроили почти так же. И сделали между всеми комнатами двери, чтобы не нужно было ходить друг к другу через коридор.             Новые покои были больше и удобнее, но Жене всё равно не хотелось в них переезжать, потому что она за пять лет успела прикипеть к своим. В них Лейла сделала первый шаг и впервые назвала её мамой. По этим покоям с визгами и хохотом носился совсем маленький Юсуф. В этих покоях она целовала спящего у неё на коленях Мустафу. На их стенах были десятки рисунков и отметок роста, а на ковре и диване едва заметные пятна от всего на свете, вплоть до крови однажды разбившего губу Мехмеда.             В первое время после переезда жить в новых покоях было непривычно. Пока Мехмед не разбил себе нос, оставив на ковре пару капель крови.             В июле дети снова были на корабле и доплыли аж к Чёрному морю. А в августе валиде решилась на прививку от оспы и её сделали всей династии. Без игл, которые были в разработке, а с помощью небольшого надреза на коже. Возле Лейлы в тот момент были Женя, Менекше и Сонай, возле Юсуфа — Женя и Бершан, а возле Сулеймана — Женя и валиде. Лейла не плакала, у Юсуфа навернулись слёзы, а Сулейман справился без слёз, но моральную травму пришлось лечить песней про ягнёнка в исполнении валиде, а со стороны Жени — двумя бессонными ночами у его кровати.             Чуть позже валиде рассказала Жене, что отправила вакцину матери французского короля, чтобы привить королевскую семью и двор. А в остальном, из тех кусков информации, что выдала валиде, Женя поняла, что та собирается привить весь дворец и янычар, а потом, возможно, и всю страну. Но об остальном мире речи вообще не шло, что было вполне понятно — терять своих людей от вспышек оспы было чисто экономически невыгодно, но если от оспы будут вымирать неверные — это даже на руку. Что, впрочем, Женю не особо волновало. Куда важнее было то, что Юсуф не сможет умереть. Хотя бы от оспы.             Строительство приюта тем временем продолжало продвигаться. Женя понимала, что может делать почти всё что угодно — когда во дворце живёт султан, который изобрёл телескоп, вряд ли кого-то смогут удивить какие-то качели. Но, всё же, она не стала делать свой приют чем-то слишком необычным и шокирующим для местных жителей.             Летом у Лейлы выпал первый молочный зуб — правый передний, а в сентябре на его месте начал прорезаться новый. Второй передний тоже начал слегка пошатываться, но не собирался выпадать, и Женя стала переживать, что коренной зуб может вырасти кривым — с сестрой её подруги именно так и случилось. В мире, где не существовало нормальной стоматологии, Лейла могла прожить всю оставшуюся жизнь с заметно кривым передним зубом. Поэтому нужно было вырвать мешающий коренному молочный зуб. Женя уже давно засунула в Сулеймана абсолютно всё, что знала об обезболивающих, анестезии, шприцах, иглах, внутривенных инъекциях и всём таком прочем, надеясь, что к моменту обрезания Юсуфа Сулейман со своей бригадой лекарей сможет изобрести что-нибудь полезное. Но на тот момент среди их наработок не было ничего, что можно было бы применить в случае с зубом Лейлы, поэтому пришлось вырывать наживую. Лейла не плакала, но Жене от этого было не легче. Она в тот момент казалась себе максимально отвратительным человеком. Конечно, изначально она понятия не имела на что конкретно соглашается и куда себя засовывает. Но у неё было достаточно времени, чтобы понять где она и куда собирается рожать своего ребёнка. И она всё равно его родила. Но если на Лейлу она согласилась руководствуясь великолепной логикой уровня «ну все же рожают», то к моменту зачатия Юсуфа она прекрасно понимала сколько всяких ужасов может ждать её ребёнка в будущем. Но всё равно забеременела и родила.             В конце октября, после того, как Лейле снова исполнилось шесть, на улице похолодало и Юсуф стал реже там бывать. Жене не хотелось мучить его школьными занятиями ещё как минимум года два или три. И, вообще, ей временами вспоминалась фраза из «Симпсонов»: «не переживай, тебе не нужно уметь читать — покупатели просто будут показывать на картинку с тем бургером, который они хотят». Но, всё же, чтобы школа не стала для Юсуфа шоком, Женя начала с ним заниматься, хотя бы по десять-пятнадцать минут в день. И поначалу Юсуф решил, что от него требуется спокойно посидеть, пока кто-то перед ним будет болтать о какой-то чепухе, как это бывает по четвергам с Сулейманом. Но когда Женя объяснила, что ему нужно запомнить и записать одну из букв, он, в своей обычной немногословной манере, спросил:             — И всё?             — На сегодня всё.             — А потом?             Женя показала ему весь алфавит, и Юсуф снова спросил:             — И всё?             Он не хотел никаких расплывчатых ответов, ему нужно было узнать, что конкретно он должен сделать, чтобы от него отстали. Жене в тот момент показалось, что Юсуф самый сообразительный и дальновидный четырёхлетка из всех, что ей когда-либо встречались. И она быстро бросила все попытки с ним заниматься. Ей казалось, что его не нужно готовить к школе — он и так морально к ней готов.             Двадцать восьмого ноября Касыму исполнился год. Он научился держать голову и сидеть, но не ползал, не стоял, не ходил, не мог удержать ни ложку, ни большинство игрушек. И пускай он рано заговорил и улыбался намного чаще, чем плакал, в остальном валиде не ошиблась, поэтому Касым так и остался её любимчиком среди внуков. А Женя, оказываясь рядом с ним, всё так же шептала: «ну вот зачем ты выжил, недоносочек?» Ей было больно на него смотреть, и успокаивало только то, что однажды сказал Тирион из «Игры престолов»: «если уж быть калекой, то лучше богатым калекой». И ещё то, что Касыму, в отличие от сериальных Джихангира и Ивара, не было больно. Пока что даже в моральном плане.