Ни одного магнитика
13 февраля 2024 г. в 18:14
Валиде замолкает, а Женя смотрит на неё и ждёт завершения фразы «Ибрагим вернулся». Например, «Ибрагим вернулся и я приказала отрубить ему голову, потому что нефиг предавать нашу династию» или «Ибрагим вернулся и я послала его обратно, потому что он никому здесь не нужен, мы и без него нормально жили». Но понимает, что в любом из этих случаев валиде вообще не стала бы об этом заговаривать. А раз заговорила, значит собирается его оставить. Поэтому, когда она говорит:
— Он завтра будет во дворце. Скажи об этом Сулейману, — Женю это удивляет, но не так сильно, как могло бы.
А валиде, помолчав ещё пару секунд, словно через силу, добавляет:
— И Хатидже. Она тоже вернулась, но пока будет жить в Анталье.
И вот эта новость Женю больше чем удивляет, сразу по трём причинам: Хатидже жива, она всё это время была с Ибрагимом и по какой-то причине вернулась. Но что ещё удивительнее — «она пока будет жить в Анталье». Валиде что, и её планирует вернуть? Почему? Зачем? С чего вдруг?
Но валиде молчит и говорить явно не собирается, поэтому Женя, уже по пути в покои Сулеймана, пытается самостоятельно разобраться в этой странной семейной драме. Но в голове вертится всего одна более или менее логичная мысль: валиде головой ударилась, что ли? Почему она вдруг забыла о своём любимом способе решать проблемы? Ладно ещё Хатидже — это всё-таки её чёртова дочь. Но почему она не убила Ибрагима? Причём не просто не убила, а решила вернуть его обратно во дворец и снова подпустить к Сулейману. Он же предатель. Где гарантия, что он не предаст всех ещё раз? Это будет крайне убогий сюжетный поворот, если предатель, который уже всех предавал и все об этом знали, внезапно окажется предателем.
Женя перебирает десятки вариантов того, почему валиде так поступила, причём каждый следующий вариант оказывается в разы безумнее предыдущего. И только после этих мыслей ей становится интересно: а где эту парочку носило? Пять лет. Они сбежали в ночь с тридцатого апреля на первое мая 1523-го, а сейчас семнадцатое апреля 1528-го. Без двух недель пять лет. Где они были и чем занимались? Впрочем, пофигу. Куда интереснее, с чего вдруг они вернулись.
Мысль о том, что Сулейман снова захочет ею рискнуть ради гениального ребёнка Женю не пугает. Это кажется практически невозможным, потому что мир Сулеймана уже никогда не будет таким, каким был до побега Ибрагима. Женю больше волнует, что Сулейману придётся привыкать к новым обстоятельствам, и ему это совершенно точно не понравится. Он сам как-то сказал, что перемены никогда не бывают к лучшему — так только говорят, но это неправда. И, вообще, где-то глубоко внутри Жене хочется, чтобы Ибрагим снова исчез и ей не нужно было делить с ним Сулеймана.
И всё же, сказать, что Ибрагим вернулся, ей всё равно приходится. Но Сулейман, как и когда-то на новость о побеге, никак на это не реагирует. Женя добавляет, что Ибрагима обязательно осмотрят лекари, прежде чем пустить его сюда. Но Сулейман всё равно молчит, спокойно что-то записывая. Женя ждёт ещё минуту или две и спрашивает:
— Хотите его увидеть?
Он отрицательно мотает головой и ещё ниже наклоняется над бумагами, явно не горя желанием разговаривать. Жене тоже не хочется доставать его вопросами, поэтому они переключаются на привычные вечерние игры. Но всё с самого начала идёт совсем не так, как обычно, словно Ибрагим уже здесь и они не могут думать ни о чём другом, кроме него.
Так проходит около получаса, и Сулейман, успев изрядно поразмыслить над ситуацией, говорит:
— Ладно, — имея в виду, что согласен увидеть Ибрагима.
Женю это не удивляет, в основном потому, что у Сулеймана вряд ли есть другой выбор — раз уж мама решила вернуть Ибрагима во дворец, отговорить её уже не выйдет. Значит, свыкаться с переменами в любом случае придётся, потому что, как не крути, а всё уже никогда не будет так, как было в последние пять лет. Но при этом не будет и так, как было пять лет назад.
На следующее утро, часов в восемь, Женя приходит к Сулейману и они вместе начинают ждать Ибрагима. В непривычной и слегка напряжённой тишине. Он приходит пару часов спустя, один, без валиде, и застывает у двери, поочерёдно всматриваясь то в Сулеймана, то в Женю, которые, в свою очередь, внимательно смотрят на него. Из всех мыслей, которые вертятся у Жени в голове, вперёд почему-то выбивается: сколько же тебе было лет в сериале, раз ты всё ещё выглядишь моложе, чем в первых сериях? Или это просто из-за отсутствия бороды?
Ибрагим тем временем выходит из ступора и, всё ещё не говоря ни слова, подходит к Жене и целует ей руку. Жене это кажется больше странным, чем милым, если, конечно, это не требование валиде — тогда это действительно мило. А вот Сулеймана нельзя ни поцеловать, ни обнять, поэтому Ибрагим просто на него смотрит, с какой-то странной помесью страха, теплоты и боли. Ещё секунд двадцать, после чего говорит всего одно слово:
— Простите, — но выглядит так, будто хочет сказать что-то ещё, только не знает таких слов, которыми можно объяснить свой побег и возвращение.
Сулейман никак на это не реагирует и в покоях снова повисает молчание, пока Ибрагим не говорит:
— Я должен вам пятьсот шестнадцать игр. Я считал.
Сулейман и на это ничего не отвечает, но по лицу видно, что ему понравились эти слова, и он переводит взгляд с Жени на Ибрагима, словно только сейчас сообразив, что вернулся ещё и его личный раб, а не только источник перемен.
Через пару часов, после партии в шахматы и игры в го, Ибрагим уходит к Мустафе и Махидевран, а к вечеру Женя узнаёт, что он, уже в компании валиде, заходил посмотреть на Лейлу и Юсуфа, которых видел ещё младенцами, и всех остальных, о чьём существовании, скорее всего, вообще не знал. Дети не поняли, кто это был, даже Лейла, потому что Мустафа давно перестал рассказывать ей о «папином друге». А вот о том, как прошла встреча Ибрагима и Мустафы ничего не слышно, но Жене что-то подсказывает, что Мустафа вряд ли сильно обрадовался. Ибрагим обещал ему поход и охоту, но вместо этого куда-то свалил и пять лет не возвращался.
По словам Сонай, в гареме об этом возвращении тихо шепчутся, в нейтральных красках. Но Жене всё равно кажется, что в официальную версию, по которой Ибрагим внезапно уехал в Паргу, остался там на пять лет и вот теперь внезапно вернулся, никто не верит. Все, включая Мустафу, прекрасно знают, что он сбежал и пять лет где-то бегал. Просто вслух об этом никто не говорит, переживая, что валиде услышит.
Уложив детей, Женя возвращается к Сулейману, куда, следом за ней, заходит и Ибрагим, потому что сегодня среди прочего ещё и среда, а это значит шахматы.
Утром, когда к Сулейману начинают сходиться дети, Ибрагим тоже приходит посмотреть, потом стоит рядом, пока Сулейман и Мехмед-паша разбираются с государственными делами, а вечером продолжает выплачивать Сулейману долг по играм. Но поиграть на скрипке Сулейман его не просит, как и о чём-либо ещё, и, в принципе, практически с ним не разговаривает. И видеть его он согласен только в присутствии Жени, поэтому не берёт его с собой в мечеть, и субботу проводит в уже привычном гордом одиночестве.
Но валиде, в принципе, и не ждала от него ничего другого. И, вообще, говорит, что он отреагировал на Ибрагима даже лучше, чем она ожидала. Со временем он окончательно к нему привыкнет и тогда Мехмеда-пашу можно будет отпустить на долгожданную пенсию, куда тот собирался ещё до побега Ибрагима. После его ухода валиде сделает первым визирем второго, вторым третьего, а третьим Ибрагима. А через год во дворце устроят праздник в честь обрезания Мустафы — это будет повод, чтобы собрать вместе всю семью, включая Хатидже. Они с валиде картинно помирятся, Хатидже останется жить во дворце и через год-полтора выйдет замуж за Ибрагима, после чего съедет вместе с ним в отдельный дворец. Но самую важную деталь рассказа валиде пропускает и не говорит ни слова о том, почему она на всё это согласилась.
Ибрагим, буквально в тот же день, добавляет к истории немного подробностей о Хатидже, которая пообещала валиде жить очень тихо и больше никуда не сбегать. В общем, жить так, как категорически не хотела — сидя во дворце и рожая детей. Но о причинах всех этих договорённостей он тоже не говорит, даже намёками. А Женя и не спрашивает, понимая, что всё равно не ответит. И ей на секунду кажется, что если Ибрагим хоть что-то ей расскажет, то кому-то из них двоих придётся умереть. Ну, или, как минимум, ничего хорошего из этого не выйдет.
Поэтому Женю больше волнует очередное совпадение с каноном — Ибрагим станет визирем, пусть и не первым, а Хатидже выйдет за него замуж. Но куда больше этого Женю волнует обрезание Мустафы. Хотя и в нём есть свои плюсы, потому что оно пройдёт не так как в каноне — без Юсуфа и, скорее всего, на пару лет раньше. Женя, исходя из воспоминаний об обрезании сериальных Мустафы и Мехмеда, рассчитывала, что обрезание Мустафы и Юсуфа случится только через года два-три. К тому времени Сулейман и его команда лекарей вполне могли бы изобрести что-нибудь полезное, чтобы детей не нужно было резать наживую. Но пока что у них нет ничего полностью готового, и нет гарантий, что за год появится. Поэтому Женя собирается искусственно ускорить процесс, но не прямо сейчас. Во-первых, потому что Сулейман всё ещё залипает над двигателем, а во-вторых, скоро рамадан, во время которого действует ряд ограничений относительно вообще всего, включая научные эксперименты.
Поэтому всё идёт своим чередом, если не считать наличия Ибрагима. Он постепенно вливается в дворцовую жизнь, вспоминает старые и запоминает новые правила относительно Сулеймана. Вникает в сюжеты его любимых историй, учится играть с его новыми игрушками и смотрит на всё то, что Сулейман успел изобрести за пять лет.
Между Мустафой и Ибрагимом постепенно налаживается контакт, Лейла с Мехмедом тоже с ним знакомятся и начинают общаться. А вот остальным детям он не нужен. Юсуф привык играть с Бершан, Ахмед мало кого замечает, близнецам замечательно и вдвоём, Джихангир ещё маленький, а на Касыма, как Жене кажется, Ибрагиму больно смотреть. Но вот Ахмед ничуть его не удивляет, словно он с самого начала переживал, что такими получатся все дети Сулеймана, поэтому, если и удивлён, то только тому, что Сулейман заразил всего одного ребёнка.
С Женей Ибрагим тоже разговаривает, но по нему видно, что он говорит совсем не о том, о чём очень хочет рассказать. А Женя, в свою очередь, не задаёт ему те вопросы, на которые он всё равно не ответит. Поэтому они говорят обо всём остальном — ягнятах, походе, детях и разных забавных моментах связанных с Сулейманом. А Ибрагим немного рассказывает о том, как жил последние пять лет, и оказывается, что они с Хатидже постоянно мотались с места на место. Но не для того, чтобы их не нашли, а просто потому что Хатидже хотелось посмотреть вокруг. И её ничуть не смущали никакие связанные с этим опасности, вроде тонущих в шторм кораблей и пиратов. Женя, слушая об их путешествиях, только тихонько вздыхает: они объездили столько стран. И не привезли ни одного магнитика.
Двадцатого мая начинается рамадан, и от предыдущих он отличается только тем, что теперь по праздничным дням в мечеть нужно ездить и Юсуфу. Пока ему и Мустафе не исполнится пятнадцать мусульманских лет, семь рамаданских молитв для них необязательны, особенно те две предпоследние, которые необязательны даже для взрослых. Но Мустафа, считая себя почти взрослым, весь день таскается за Сулейманом на все семь молитв. Мехмед, чтобы не отставать от Мустафы, идёт на пять молитв из семи. А вот Юсуф делает исключительно то, что обязательно — три молитвы в праздники, а в остальные, менее праздничные дни — две полуденных молитвы в неделю.
Женя с Сулейманом снова переезжают жить на балкон, снова шутят и смеются, а когда рядом есть кто-то ещё — шепчут шутки друг другу на ухо. И в моменты, когда рядом стоит Ибрагим, Жене вспоминается начальная школа с её «видишь — у меня тоже есть секреты, о которых я ничего тебе не расскажу».
Под конец рамадана Сулейман впервые с момента возвращения Ибрагима просит скрипку, но не каждый день, а только по понедельникам и четвергам, объясняя это тем, что не хочет привыкать к тому, от чего придётся отвыкать — когда Ибрагим женится и уедет, он вряд ли сможет играть на скрипке каждый день.
Через неделю после рамадана Мехмед-паша уходит на долгожданную пенсию. Но даже несмотря на то, что все давно этого ожидали, Сулейману эта перемена всё равно не нравится. Как, впрочем, и валиде, которая последние семь лет на пару с Мехмедом управляла страной. И Жене, которая успела к нему привыкнуть. Они временами болтали о его внуках и её детях, вместе переживали за Сулеймана, когда он болел, и вместе смеялись, когда он говорил что-то забавное. Например, как в тот день, когда все его государственные дела свелись к прочтению народных жалоб относительно цен, и он со вздохом пробубнил:
— Я думал, что записывать жалобы придумали не для того, чтобы их читать, а для того, чтобы их не слышать.
Младшему Мехмеду тоже не нравится уход Мехмеда-старшего, с которым он за год успел подружиться. Но Мехмед-паша всё равно уходит, а Ибрагим становится третьим визирем. Как минимум официально, потому что на деле он продолжает выполнять самые разные функции. Но уже не те, что пять лет назад, когда он мог что-то запретить Сулейману или на чём-то настоять, а Сулейман мог сводить его с ума неправильным расстоянием между подсвечниками и необычным вкусом оливок. Теперь это Женины функции, а Ибрагиму остаётся стоять рядом и наблюдать. И Жене кажется, что это, возможно, одна из причин, по которой он здесь: валиде спокойнее дышится, когда есть запасной вариант. Пусть даже в виде Ибрагима, только бы Сулейман не остался совсем один.
А тем временем к обрезанию Мустафы остаётся меньше года, и пока Сулейман не залип над очередной никому непонятной формулой, Женя переключает его на то, что нужно ей самой. А ей нужно, чтобы он сделал обезболивающее. Он же может, когда хочет. Ну, или, как минимум, его паническая настойчивость заставит всех остальных учёных напрячься и довести все имеющиеся наработки до логического завершения. Но чтобы это сработало, Сулейману нужна весомая причина, чтобы захотеть заняться темой обезболивающих. И наиболее весомая причина для него — это он сам. Поэтому Жене нужно его напугать, что нетрудно сделать, потому что вокруг столько всяких острых, твёрдых и по-другому опасных вещей, об которые можно порезаться, обжечься, что-то себе разбить или сломать. И это только во дворце, а за его пределами вообще ужас как опасно, и всё это, в случае чего, придётся терпеть без обезболивающих. Сулейман, наслушавшись подобных историй, засыпает, а вот Женя не спит, ожидая, что ему приснится кошмар. И спустя часа три за ней прибегают служанки, она летит к Сулейману, рассказывает ему историю про эльфов, и когда он снова засыпает, легонько гладит его по волосам, шепча про себя: прости, зайчик, прости. Так уж случилось — я ненормальная. Хотя, с другой стороны, пусть это и прозвучит совсем по-киношному, но разве ты любил бы меня, будь я другой?
Всё случается именно так, как хотела Женя, и Сулейман, буквально на следующий день, начинает заниматься обезболивающими. А дети тем временем не замолкают об охоте и Эдирне, куда уже на днях поедут вместе с Ибрагимом. Но охотиться там будут только Ибрагим и Мустафа, потому что Лейла и Мехмед едут за компанию, а Юсуф едет просто чтобы куда-то поехать.
Женя с ними не едет — Сулейман без неё и недели не протянет, а сам он, естественно, никуда ехать не хочет. Поэтому Женя, в отличие от детей, не в восторге от этой затеи. В первую очередь потому, что с детьми едет Ибрагим. Как ему можно доверять? Сулеймана и страну — это ещё ладно. Но как можно отпускать с ним детей? Мало ли, что может твориться у него в голове после пяти лет отсутствия. И ещё Жене не нравится, что эта поездка продлится недели три, а может и месяц. И это не летний лагерь. С летним лагерем проще — там безопаснее и у детей есть телефоны, на которые им в любой момент можно позвонить. Но её успокаивает то, что если Ибрагим не полный идиот, то детей он трогать не станет. И то, что рядом с Лейлой, помимо охраны, будет Мустафа, а с Юсуфом Бершан. Хотя, ей порой кажется, что единственное, что действительно может полностью её успокоить, это стерильные пластиковые шарики, вроде тех, в которых держат хомячков, только побольше, чтобы в них поместились дети.
Они уезжают третьего июля, утром во вторник. Женя ещё раз их обнимает, и ещё раз повторяет, что если они захотят домой, их вернут экстренным рейсом, за два-три дня максимум. А потом смотрит как карета с ними отъезжает от дворца, и спрашивает у себя: ну вот какой нормальный человек может отпустить своих зайчиков на охоту?
К вечеру ей кажется, что она даже в походе не переживала за детей так сильно, как переживает сейчас. А вот Сулейман наоборот в восторге — детей по четвергам будет вдвое меньше, государственных дел не будет вообще, и, что куда важнее, ездить в мечеть ему тоже не нужно, потому что валиде распустила новость, что он с детьми на охоте, чтобы никто не спрашивал, почему он есть, а детей нет.
После недели такой свободной жизни Женя начинает рассказывать Сулейману о том, как было бы замечательно, будь так всегда. Запретную тему, о том, что ему нужно отдать трон Мустафе, она не поднимает. Просто говорит, что жить куда лучше, когда нет ни государственных дел, ни мечети, ни походов, а есть только они вдвоём. И ей от этого вспоминается Джейме Ланнистер и его «я буду уничтожать всех и всё, пока в мире не останемся только мы с тобой», но она придумывает свой вариант концовки: только мы с тобой, наши общие дети и Мустафа. А остальные по возможности.