Дом счастья
7 мая 2024 г. в 17:38
Весна 1533-го. Женя стоит в саду рядом с улыбчивым художником-итальянцем, перебирая вместе с ним краски и зарисовки. Не происходит ничего пугающего, но у неё всё равно колотится сердце. А где-то через минуту, когда она оборачивается на шум, сердце мгновенно замирает, потому что к ней, по одной из садовых дорожек, идут дети. Не двое, не трое, и даже не пятеро, а все восьмеро её детей.
Полтора года назад, осенью 1531-го, Сулейман, уже по накатанной, лепил взрывчатки. Касыму исполнилось пять и он «пошёл» в школу, а потом уехал в мечеть. А Ахмеду стукнуло восемь и для него кое-как провели церемонию. Валиде не могла прятать его вечно, потому что в его случае попытка скрыть изъян была хуже самого изъяна — люди уже давно шептались, что у султана родилось что-то чуть ли не двухголовое и с конечностями в неположенных местах, а это, для повально религиозного и суеверного народа, было явным признаком того, что боженька не любит эту священную династию.
Зима проходила как обычно, с вечерами у камина, простудившимися детьми и театром по четвергам. В марте почти все дети начали ездить гулять, а с апреля по май проходил рамадан, поэтому поход начался одиннадцатого мая.
Сулейман уехал, а Женя осталась ждать, надеяться, сходить с ума от волнения, не спать до полуночи и просыпаться по нескольку раз за ночь. Ей снилось, как Сулейман зовёт её к себе, просит побыть с ним хотя бы пять минут, или полным ужаса голосом говорит, что ему без неё страшно. И как на него нападает куча каких-то людей, которые, словно в гангстерском боевике, передают «привет от Карла», прежде чем перерезать ему горло. И тот самый «крайне убогий сюжетный поворот», в котором Ибрагим оказывается предателем. И как янычары сносят Сулейману голову.
Женин мозг, словно взбесившаяся нейросеть, ежедневно генерировал десятки и сотни вариантов того, как может закончиться поход. И всего один из сотен и тысяч этих сценариев Жене хотелось увидеть вживую. Потому она, впервые за почти что двенадцать лет, захотела воспользоваться сериальной функцией перемотки. Только бы поход закончился, причём неважно как — она при любом раскладе, как изначально и планировала, могла сказать себе «я хотя бы попыталась». Но Земля не стала вращаться быстрее, и магия монтажа, способная в секунду превратить лето в осень, включаться не хотела. Поэтому Жене приходилось ждать. Ужасающе долгими летними днями, которые без Сулеймана, в буквальном смысле слова, перестали быть разноцветными.
Но даже когда она переставала переживать о том, что происходит где-то там, её пугало то, что происходит рядом с ней. Больше всего — валиде. Или, точнее, её сердце, из-за которого та могла умереть прямо здесь и сейчас, когда отменить их «надёжный как швейцарские часы» план уже не получится. А без валиде он, с куда большей долей вероятности, превратится в ночной кошмар. Хотя она и не давала поводов за себя переживать. Но Женю это не успокаивало, потому что ей казалось, что сердце валиде уже почти два года как не перестаёт барахлить, и барахлило задолго до августа 1530-го, просто об это практически никто не знал. А вот сама она сразу поняла, что это её наследственное проклятие и долго она не протянет. Хотя, конечно, был шанс, что наследственность здесь ни при чём, и это просто сказалась сорокалетняя любовь к крикам. Но угрозу умереть в самый неподходящий момент это всё равно не отменяло.
И ещё Женю пугала Хатидже, которая перед походом смотрела на Ибрагима такими глазами, будто просила: «пожалуйста, забери меня с собой, я же здесь чокнусь». Но это, естественно, было невозможно, поэтому Ибрагим уехал без неё, а потом из её дворца съехали и все дети, включая пятилетнего Саада. Он скучал по Ибрагиму больше всех остальных вместе взятых и Хатидже это только сильнее раздражало. И, всё же, в первые недели она пыталась с ним говорить, играть, целовать его и прижимать к себе, но легче от этого не стало, ни Сааду, ни ей самой. Поэтому она сбагрила его и троих старших детей «бабушке на лето» и осталась куковать одна, отчего Женя начала ещё сильнее переживать, что та совсем скоро канонично самоубьётся. Хотя, с другой стороны, Хатидже явно была персонажем какой-то другой истории и её сюжетная ветка могла не иметь никакого отношения к канону «Великолепного века». Но Женю это слабо успокаивало.
Её успокаивали только дети. Но в те дни даже с этим всё было как-то не так, потому что, рассказывая детям сказки или играя с ними, Женя задумывалась о том, как прямо сейчас, где-то в Вене, какие-то другие родители делают то же самое. Конечно, при желании, она могла себя успокоить, например тем, что, заполучив себе ещё одну империю, османы, хотя бы на время, перестанут воевать и человеческих жертв станет объективно меньше. Но её это не особо успокаивало, потому что она прекрасно понимала, что пошла на это всё не ради каких-то неизвестных теоретических людей, а, в основном, просто чтобы не убивать всего одного черноволосого мальчика.
Ему было почти семнадцать и Жене казалось, что он по уши влюбился в одну из её актрис, которой было около двадцати. Его уже давно нельзя было назвать маленьким, но он оставался всё таким же добрым и милашным, каким Женя до безумия его полюбила. Хотя она и понимала, что это, скорее всего, временно. Потому что, если у неё выйдет усадить его на трон, он, как это часто бывает с правителями, может до неузнаваемости измениться. Плюс к тому, в нём могут начать просыпаться гены его сумасшедших родственников. И в результате от её милашного, доброго, черноглазого мальчика не останется и следа. Но её это нисколько не останавливало.
Хотя, конечно, у неё, помимо Мустафы, были и другие мотивы. И ещё, не столько мотивы, сколько расчёт на наличие приятных бонусов от возможной победы. Таких как фундаментальный перелом в каноничной мировой истории, после которого ни одна страна, чисто в техническом плане, не сможет повторить свой прежний путь развития. Поэтому, если вселенная не накроется вместе с её смертью, Женя рассчитывала, что всё пойдёт в какую-то другую сторону. И ни один на свете Иван не тронет её Казань. Никто не испоганит ту Украину, где «ревіли гармати й запорожці вміли панувати». Не появится династия, которая начнётся с казни маленького темноволосого мальчика, чтобы через триста лет закончиться казнью маленького темноволосого мальчика. И Европа никогда не произведёт на свет Гитлера. Конечно, Женя понимала, что, в любом случае, будут другие войны, другие мёртвые мальчики и другие любители странных усов. И, всё же, мир никогда не станет таким, каким был на момент её смерти.
Вот только, больше половины событий, которые произошли за последние одиннадцать лет, говорили не в пользу того, что канон можно сломать. Особенно в таких масштабах, как уничтожение Вены и Габсбургов, которые в реальности закончились только лет через двести, и их убили не турки, а инцест. Конечно, у Жени была надежда, что на второстепенную для сериала сюжетную линию с войной, как и на второстепенных персонажей, канон не очень распространяется. Но, с другой стороны, казалось, что на Родосе у Сулеймана всё получилось только потому что это был канон, а в Вене все обязательно повернётся самым невероятным образом, но не даст Сулейману пойти против канона. Поэтому результат этого похода имел для Жени огромное и решающее значение.
К середине июля Сулейман, по Жениным прикидкам, был приблизительно около Буды, где относительно недавно творилась какая-то дичь, в описаниях которой мелькало знакомое с прошлого похода имя Яна Заполья. Но к осени 31-го, после пары отрубленных голов, всё успокоилось, поэтому Сулейман мог без препятствий пройти через Буду и примерно к началу августа подойти к Вене. После чего Женя начала не просто ждать, а ждать новостей. Любых — она была готова практически ко всему. Как минимум в теории.
Новости пришли ближе к середине сентября и их содержимое можно было уместить в одно ёмкое слово: победа. Той Вены, какой она была всего пару месяцев назад, уже нет. Габсбургов тоже нет. Римская империя стала частью Османской, и вряд ли кто-то станет это оспаривать. А Сулейман скоро будет дома. Поэтому на Женю моментально нахлынула та же истерическая радость, что и после рождения Лейлы. Хотя она и понимала, что это только первый шаг. Но этот шаг был самым решающим и важным, а всё остальное — дело техники. Часть янычар уплывёт за океан грабить Америку. Тем, кто останется, разрешат заводить семьи и жить относительно обычной жизнью. Мустафа уедет в Манису. А религия, по своему обыкновению, прогнётся под новые обстоятельства и объявит, что закон Фатиха не имеет к ней никакого отношения, потому что обычай делить всё на всех, который лежит в его основе — это просто пережиток доисламского прошлого. Точно такой же, как убийства чести, которые продолжают становиться причиной смерти сотен и тысяч человек. Хотя этот примитивный обычай, как и делёжка всего на всех, не имеет никакого отношения к Корану. А относительно закона Фатиха в Коране вообще прямым текстом написано: «Аллах знает лучше». Значит, только одному Аллаху известно, станет ли в будущем тот или другой шехзаде источником проблем. А люди этого знать не могут, поэтому не имеют никакого права брать на себя роль Аллаха и убивать других людей «просто на всякий случай» — это один из самых кошмарных грехов. Если, конечно, Аллах не наделил их даром ясновидения или чем-то в этом роде. Как, например, пророка Хызыра, о котором, что казалось Жене забавным, однажды говорили сериальные Сулейман и Хюррем. А конкретно — о том, как Хызыр с Мусой шли по пляжу, где увидели маленького мальчика, которого Хызыр тут же убил, а когда офигевший Муса спросил: «зачем ты убил невинного ребёнка?», тот ответил: «потому что он вырос бы злым и стал кошмаром для родителей». Но в случае Хызыра в этом не было ничего греховного, потому что он был ясновидящим и точно знал, что делает. А вот обычные люди не могут этого знать, поэтому им нельзя обвинять тех, кто на данный момент ни в чём не виноват. Как и убивать бунтарей, которые ещё не устроили бунта. Поэтому, в мире, на которой рассчитывали Женя с Ибрагимом, казнить можно будет только тех, кто действительно в чём-то виноват, и только с тех пор, как им исполнится пятнадцать.
Но всё это должно было произойти когда-то потом. А прямо здесь и сейчас над Стамбулом взрывались фейерверки, за которыми внимательно наблюдали десять пар любопытных детских глаз. Лейла не очень понимала кто, с кем, зачем и почему воевал, но радовалась, что война закончилась и папа с Ибрагимом скоро будут дома. А Женя стояла рядом, прижимая к себе четверых детей, среди которых была Лейла, и спрашивала у себя: интересно, как ты отреагируешь, когда поймёшь, что я натворила? Не в Вене, а здесь, с тобой. Наверное, не будь ты настолько доброй, ты бы давно поняла, насколько из меня отвратительная мамочка. Для нормальной матери ничто на свете не может быть важнее безопасности детей, ни мужики, ни желание изменить мир. И будь я нормальной, я бы не стала рисковать тобой и Юсуфом. Ни за что на свете, включая свою самую сильную по степени безумия любовь. Но, всё же, я всё равно чувствую эдакую внутреннюю победу. Конечно, во мне нет столько цинизма и кристальной честности, сколько в моей маме. Но при этом и близко нет того количества лицемерия и фальши, что было в Хюррем. Поэтому я вполне могу признаться, что пошла, пусть и на небольшой, но риск тебя потерять. И заодно себя, потому что я не смогу без тебя жить. В техническом плане может и выйдет, но я даже пробовать не стану.
Сулейман вернулся четырнадцатого октября, и люди снова, как и после похода на Родос, встречали его как героя. Валиде вцепилась в него ещё сильнее, чем в прошлый раз. А вот Женя не стала пугать его объятиями, хотя и хотелось, как никогда раньше. Но зато она провела с ним весь остаток дня. Да и потом, как и обещала ещё задолго до похода, целый месяц от него не отлипала. Играла с ним вдвое больше обычного, разрешала не ложиться до полуночи, рассказывала ему сразу несколько сказок за вечер, и не возражала, когда он звал её к себе в пять утра, потому что хотел поиграть. Она до жути по нему соскучилась, поэтому была готова разрешить ему всё что угодно. И, вообще, он заслужил.
А в Европе тем временем не заканчивались всеобщая паника и массовая истерия. И, в целом, мир изменился и уже не мог жить как прежде. Даже с учётом вероятности, что какая-то ещё страна узнает как Сулейман сделал свои убивалки и сделает себе такие же. Поэтому всё произошедшее можно было считать, пусть пока и условной, но той самой победой. Которая, во многом, стала возможна благодаря тому, что этот мир представлял собой уникальную ошибку системы, которой пришлось совместить в себе сразу два, три или ещё больше разных канонов. На что Женя изначально и рассчитывала, иногда улыбаясь от мысли, что весь её план состоит в том, что ошибка природы должна сломать ошибку системы.
На начало ноября выпала пара солнечных дней, поэтому Сулейман с Женей сидели на балконе, куда периодически долетали радостные визги бегающих по саду детей. Сулейман давно с ними смирился, но всё равно морщился, когда кто-то из детей брал особенно высокую ноту. А Женя снова улыбалась от мысли, что именно этот пофигистичный и на всю голову отмороженный отец сделал для своих детей намного больше, чем все вместе взятые сериальные папаши, которым дети при встрече картинно вешались на шею. А потом, прислушавшись к очередному детскому возгласу, посмотрела наверх, и на мгновение представила, что люди из этой вселенной не отправляются на корм червям. Поэтому Нардан сейчас, сжимая в руке клочок бумаги с надписью «постараюсь», наблюдает за тем, как её дети носятся по саду.
И в итоге Жене показалось, что, по меркам сериала, все вокруг, включая её саму и Сулеймана, отыграли свои роли, а значит им больше нечего делать на экране. Но пускать титры ей пока что не хотелось — не хватало ещё одного штриха.
Женя уже не помнила насколько давно это было, но однажды она пролистывала страницы с книгами, которые были связаны с Османской империей, и её взгляд остановился на одной из обложек, где стояли Сулейман, Хюррем и все их дети, а у них над головами было написано название книги — «Дом счастья». Женя даже открывать ту книгу не стала, потому что её название, учитывая реальные события, звучало как издёвка. Но вот обложка осталась в памяти как что-то очень красивое, возможно, в разы красивее, чем оно было на самом деле. Но Жене всё равно хотелось сделать такой же групповой портрет, на котором будет она, Сулейман и все их дети.