***
Процент заряда на телефоне снижается и снижается, а счётчик времени, затраченного на звонок, наоборот растёт, показывая страшную цифру самом центре экрана. Один час и двадцать одна минута. Аки, рассказавший кучу всякой херни про свою работу, выходки Пауэр, и привычную обстановку в Новом Орлеане, молчит где-то с сороковой. Денджи, предварительно оболгавший самого себя так, что стало немного стыдно за пиздёж, смиренно держит язык за зубами с тридцатой. И слушает. Сознание постепенно проваливается в едкий туман снаружи. Ощущение не из приятных — пальцы на стопах мокро жмутся друг к другу, неслышно подцепляют край пододеяльника, а сердце Денджи, несмотря на глухую тишину на парковке, бьётся чаще и чаще, ведь туман этот сплошной, тяжёлый и густой, как свежезамешанный бетон, скользкий и влажный, как размокшая глина. И посреди его сплошного сырого месива, куда так страшно окунуться глазами, наверняка всё ещё стоит оно. Денджи, честно говоря, и сам сейчас похож на глиняную фигурку, или, скорее, пластилиновую — лепи, что хочешь, крути, как хочешь, катай в трубочку, в колбаску… Или во что там серийные убийцы обычно превращают останки своих жертв? Денджи осторожно пакует себя в одеяло, мокро выдыхает в трубку на подушке — в последнюю возможность держать связь с реальным миром. Рассеянный электрический свет фонаря освещает лишь ладонь и край наволочки. Узкая комната утопает во мраке, Денджи переворачивается на бок, засовывает руку под подушку, и старается пялиться не на кривые тени на потолке, не на дверь, в которую могут постучаться в любую секунду, не на окно, которое легко разбить кирпичом без замаха и разбега, а ниже, гораздо ниже — на прозрачную канистру с водой в проходе к мини-кухне, — но боковое зрение переплетается с дурными мыслями и подкидывает навязчивые кадры один за другим. На первом — мигающий фонарь, отбойники, опоясывающие парковку, и глубокое звёздное небо на сотни километров вокруг. На втором, будто заснятом через широкоугольный объектив — снова туман над бурьяном в широком поле, трудноразличимая кромка леса, и чёрный силуэт чучела с той блядской табличкой. На третьем — в самом уголке низкопробной фотографии, на пересечении темноты, тумана, леса, парковки и поля, — оно. Денджи искренне хочет не думать ни о чём, а то и вовсе забыться до самого утра, но так же искренне понимает — ничего не получится. Потому что сон не идёт. Сон, сука такая, бросается наутёк сразу же, стоит только векам прилипнуть друг к другу. Секундой позже под ними, как наяву, появляется какая-то страшная рожа. Горло Денджи передавливает стяжками, ведь рожа эта нависает прямо над ним. Рожа лысая, с лоснящейся синеватой кожей, с проступающими на виске венами, с пустыми глазницами. Денджи подрывается на постели, хватает ртом воздух и лихорадочно трёт лицо ладонями. Осматривается сквозь пальцы, упирается зрачками в мордочку спящего Почиты. И наконец может полноценно вдохнуть. Листва за плотно запертым окном скежещет друг о друга, из глубины чащи раздаётся редкий клёкот хищных птиц. Хруст опавшей зелени доносится откуда-то издалека, будто из параллельной вселенной, где нет ни Аки Хаякавы, ни Пауэр, ни Макимы, ни Ёшиды Хирофуми — читать как «треклятого неформала с артистичной улыбкой». Денджи с дрожью выдыхает в динамик и медленно опускается на матрас. — Слышишь меня, Аки? Погасший было экран вспыхивает у самого уха. На защитном стекле оседает испарина, за хлипкой стеной дома на колёсах окончательно сгущается завеса из непроглядного белого шума. — …Слышу, — после короткой паузы отвечает Аки. Хмыкает носом, снова щёлкает зажигалкой: — Честно говоря, я уже подумал, ты уснул, но… — А почему не сбросил? — перебивает Денджи, в отчаянии комкая простынь. Хаякава, слышно, откидывается в своё чёртовое кресло на веранде, и глубоко затягивается. — …Волнуюсь потому что. Вечно не даёшь закончить мысль, идиот.***
К моменту, когда за плотной шторкой начинает постепенно светать, а верхняя часть стекла запотевает, лишая любой возможности осмотреться, Денджи всё ещё сидит в углу постели и сжимает давно замолкший смартфон трясущимися руками. Обогреватель щёлкает, принимаясь жужжать с новой силой. Конденсат на окне собирается в крупные капли, стекает вниз и исчезает за выгоревшей тканью, а в расколотую паникой голову закрадывается нелогичная, но пиздецки твёрдая, тупо нерушимая мысль — нужно выйти наружу. Денджи не особо запоминает, через сколько решается на это, плохо помнит, как хватает телефон, толстовку, и ничего не соображающего Почиту, зато прекрасно вколачивает в память глухой лязг смазанных дверных петель, запах росы и озона, промозглый туман, как в грёбаном Сайлент Хилле, гудение проводов над головой, шелест травы, очертания чучела в поле, и собственное надсадное дыхание. А ещё чей-то пристальный взгляд позади. Точный, направленный прямиком в загривок. Страх столкнуться с преследователем на открытой местности настолько овладевает рассудком, что резкий выброс адреналина напрочь отключает мозг. Денджи приходит в себя уже далеко-далеко от трейлера — на круглосуточной заправке, под строгим надзором заёбанного продавца минимаркета. В ладони, пыльной и мокрой, зажата зарядка от телефона. На экране — сообщение. «Я скоро тебя заберу, подожди минут пятнадцать, ладно?»***
Утренний Ёшида похож на помятый мусорный пакет — того и гляди зашуршит и схлопнется под столиком, затёртым чужими локтями. По его бледному лицу, с трудом оторванному от постели — оказывается, Денджи пришлось написать Хирофуми с двадцать бессвязных сообщений, — мягко стелится рассветное солнце, обходит вязкие мазутные радужки и западает в тёмные растрёпанные пряди. К угловатому подбородку поднимается пар от горячего американо в стаканчике, очертания острых плеч хорошо просматриваются через тонкую кофту. Невыспавшийся — вернее сказать, вовсе не спавший — Денджи заторможенно смотрит на эту картину. Потерянный взгляд снова цепляется за раздражающие ботексные губы. На них моментально возникает дежурная полуулыбка, а на худых щеках появляются ямочки. Денджи отвечает на любезный жест раздражённым прищуром — завидно ему, что Ёшида Хирофуми, несмотря на раннее пробуждение, прямо-таки светится своей демонстративной вежливостью. Чёртов лицемер — в сердцах думает Денджи, стукая ладонью по обивке кресла. За его ссутуленной спиной, вспотевшей после кросса по пересечённой местности, суетится официантка. Там же, позади, громко бряцает кассовый аппарат. Хирофуми резко выходит из транса — вздрагивает, потирает глаза пальцами, оттягивает нижнее веко. В продолжение игры в гляделки, Денджи специально дёргает щекой — он бы на месте Ёшиды ни за что не потащил свою задницу через весь город. Тем более, ради какого-то идиота. И — ещё более чем тем более — не стал бы угощать этого идиота за свой счёт. К дрожащим пальцам, замершим в пространстве между столом и приоткрытым ртом, липнет пока ещё горячий пончик. Пышное тесто под блестящей глазурью легко проминается подушечками и выглядит пиздецки нежно. Светлые брови задумчиво хмурятся — похоже на девичьи ляжки, хотя для Денджи сейчас что одно, что второе — точно берцовая кость в горле. Нет, вот реально, по всем канонам романтических фильмов для инфантильной молодёжи — к категории которых Аки неоднократно относил Денджи, — подобное летнее утро в кафе просто обязано быть добрым. Казалось бы, но нет. В Западной Виргинии ничего не бывает добрым — ни утро, ни день, ни вечер, ни — тем более — ночь, и от смены сезонов это точно не зависит. Денджи скашивает глаза к столешнице. На подносе стоит стакан вишнёвого сока, ненавязчиво предлагая разбавить густую слюну собой, но желания прикасаться к нему нет от слова совсем. Ёшида, доселе не проронивший ни единого толкового слова — за исключением «доброе утро» и «выбери себе что-нибудь, мне неловко завтракать одному» — вновь приходит в движение. Потирает свою бледную щёку, тут же подпирает её кулаком, и протяжно вздыхает. — Ешь давай, остынет же. Денджи морщится и в который раз за последние несколько минут косится на пончик в своей руке. Свежий пончик в тающей карамельной глазури, сладкий пончик с хрустящей посыпкой, жуть какой дорогой и аппетитный по лично установленным меркам. В уставших глазах, увитых сеткой лопнувших капилляров, мелькает смутное сомнение, но новый прилив тупой рези в животе вынуждает забить на всё и отвернуться к окну. Там, за стеклом, на углу здания, среди подтаявшей дымки над крышами офисов и частокола притихшего на день леса, покорно сидит Почита — в эту чёртову забегаловку почему-то не пустили с собакой. Вроде бы мелочь, но Денджи сейчас способна подкосить даже такая тупая херня — без Почиты рядом не на штуку стрёмно. — Я не голоден, если честно, — выдавливает из себя он, разглядывая силуэты редких прохожих, семенящих по тротуару. Слова, соскочившие с головых связок Денджи, быстро заменяются комом в горле, зато на периферии всё остаётся без изменений — сонный Ёшида как ни в чём не бывало пожимает плечами, стучит вилкой и вжикает ножиком по каким-то идиотским панкейкам без всяких добавок. — Только психи едят сладкий завтрак без сладкого и покупают себе крепкий вонючий кофе, — вспыхивает было Денджи, но тут же прикусывает язык — из них двоих на роль психа как раз-таки походит он. — Правда? — удивляется Хирофуми — он вообще сегодня удивительно щедр на эмоции. — Я думал, что правильное питание — удел всех адекватных людей. Прилёт камня в неухоженный огород Денджи можно считать успешным. Он потупляет взгляд и морщит нос, принимаясь озадаченно ковырять глазурь ногтями — между прочим, Аки тоже любит крепкий вонючий кофе и кукурузные хлопья без сахара, и Аки нифига ведь не псих. — Послушай, я бы на твоём месте всё-таки перекусил, — ненавязчиво парирует Хирофуми, прежде чем отправить кусок горячего теста в рот и приложиться к своему грёбаному американо. — Во всех блогах пишут, что еда поднимает настроение. Денджи искоса пялится на то, как он неслышно запивает горькое горьким, заглядывается на рельефный кадык, ритмично ходящий вверх-вниз по болезненно тонкой шее. Ёшида Хирофуми выглядит как самый настоящий педик. В животе внезапно возникает странное копошение. Едва ощутив его, Денджи стягивает губы до состояния натянутой лески, перекидывает взгляд на бёдра официантки, склонившейся над соседним столиком, и медленно выдыхает, цедя воздух сквозь плотно сжатые клыки. Так-то лучше, и юбка красиво смотрится, и ноги длинные, стройные, мясистые, а вот Ёшида костлявый весь, хотя жрёт как не в себя, и засматриваться на него ничуть не приятно. Пальцы давят размякшую глазурь, Хирофуми на периферии отставляет кофе в сторону и снова роняет щёку на острые костяшки. — Чувак, ты всё чаще заставляешь меня выходить из зоны комфорта. Денджи неоднозначно фыркает и неохотно перекидывает фокус внимания на собеседника. — В каком блин смысле? — ухмыляется он, недоговаривая обличающее «в зоне некомфорта как раз-таки я». Ёшида, тем временем, плавно отклоняется назад и, кажется, слегка краснеет. Да, только кажется — приподнимает бровь Денджи, сопоставляя оттенки краски на стенах и угол преломления света. Лучше не спрашивайте, откуда он знает такие сложные шутки — это Пауэр со своим «пофоткай меня» виновата. — Поешь, ну, — снова заговаривает Хирофуми, кивая на поднос: — Меня же сожрёт чувство вины за то, что я не смог привести тебя в порядок. Денджи внепланово заходится в возмущении — он, знаете ли, рад бы поесть. Нет, не просто поесть, а обожраться от пуза, но вместо этого рука сама собой роняет пончик на тарелку и тянется за салфеткой. Уму непостижимо, пиздец какой-то — бьётся полудохлой рыбой в мыслях, пока Денджи трёт указательный почти прозрачной бумагой и роняет виноватый — вина перед собой, если что, Ёшиду не жалко — взгляд на напольную плитку. Прежде его ненасытный желудок никогда не волновали всякие там стечения обстоятельств — перед Денджи блевали, заходились в наркотических припадках, харкали кровью на тротуар и даже дохли, но жрать всё равно очень хотелось. А сейчас вот… Салфетка сминается в кулаке и отлетает на поднос. Денджи угрожающе склоняет голову набок, стреляет в собеседника убийственным взглядом. — У меня вообще нет аппетита, сечёшь? Ёшида глухо хмыкает и дёргает шеей вниз. Складное бледное лицо пропадает под густой чёлкой. Пальцы обеих рук переплетаются друг с другом, подпирают подборок костлявым мостиком. — Как скажешь, не буду настаивать, — соглашается Хирофуми, выглядывая из-под копны волос. Чёртов неформал, вечно всё им разжёвывать надо — Денджи деловито закидывает локти на спинку диванчика из скрипучего кожзама и оглядывает собеседника ещё раз. Тот, несмотря на напряжённую обстановку над их столиком, вновь чертовски невозмутимо улыбается. Денджи давится досадой — реально же светится, падла. Волосы светятся, отливая иссиня-чёрным, светло-сиреневая кофта светится, пухлые ботексные губы — и те горят под ранним августовским солнцем. Только в глаза, окаймлённые тёмными ресницами, не проникает ни луча. Денджи смотрит в них, залипает, слегка выпадает из хода времени. Они такие… Необычные? Не, в смысле чисто чёрные. Прямо как уголь, лесная чащоба или же мазут. Ёшида медленно моргает ими и заглядывает куда-то за сжатые плечи Денджи. — …Ладно, извини. Я просто не совсем понимаю, что сейчас происходит. Да и выглядишь ты… Дерьмово? Денджи открывает рот на дерзкое замечание. Захлопывает обратно. Делает гримасу в духе «да ладно, братан, а то я сам не понимаю?», и поддевает бровь пальцем. Фыркает — всё ещё липко, — выворачивает запястье и тыкает костяшками в висок. В груди отчего-то барахлит, в мозгах — того хуже. — Ты такой честный, пиздец. Хирофуми хмыкает, разводит руками, но, будто вспомнив что-то, резко мрачнеет. С пухлых губ спадает улыбка, чёрные брови сдвигаются к переносице. — Расскажи-ка мне лучше кое-что другое, — выдаёт он, перегибаясь над столиком. Денджи не успевает ничего подумать — запах табака и какого-то древесного парфюма накрывает его с головой, раскосые непроницаемые глаза замирают напротив, а Денджи, проглотив язык в пустой желудок, роняет взгляд прямиком на приоткрытые губы. От них пахнет кофе, ментолом, и — совсем немного — зубной пастой. Какого чёрта Денджи вообще волнует, чем они пахнут? — Что у тебя случилось? — спрашивают они. И тут же дополняют: — Объясни по порядку. В груди что-то обрывается, вспарывает живот сухими ветками и гнилым буреломом. Руки перебивает дрожью, Денджи инстинктивно отшатывается, в лопатки упирается спинка кресла. — Смысл? — с напускным равнодушием переспрашивает он, надеясь не выдать своего страха. Касса снова бряцает, доводчик снова скрипит, запуская в тесное пространство кафе разряженный туманом воздух. Хирофуми выдыхает в лицо, скашивает глаза к стеклу. Денджи машинально косится туда же, вспоминая о том, что они торчат в кафе уже битый час. А Почита торчит снаружи. Один. — …Вообще, смысл в признаниях всегда есть, — неопределённо подмечает Хирофуми и отсаживается обратно, подтягивая к себе оставшийся кофе. — Кроме того, если я уже согласился приехать, то тебе не стоит скры… — Ты не поверишь или не поймёшь, и вообще мне уже идти надо, — стукнув ладонями о поднос, перебивает его Денджи. По бордовому соку идёт слабая рябь. Пухлые губы расплываются в раздражающей улыбке и прижимаются к краю вонючего стаканчика. — Дай знать, когда созреешь для разговора, — говорят они. — Я подожду.