***
Ветер еле-еле ерошит чёлку и треплет края расстёгнутого худи, словно Денджи стоит посреди техасской пустоши, укрытой ясным небом. Словно он вот-вот распрямит позвонки, поправит увесистый рюкзак за плечами, и вскинет большой палец навстречу очередной фуре. Типа стоп. Точнее, автостоп. Но фура не остановится, не даст укрытие от палящего солнца на несколько часов, не довезёт до Далласа, не высадит у той заправки, где Денджи будет перебиваться водой до ночи и выпрашивать у кассира объедки из мини-кафе. Фура не просигналит, фура взревёт мотором и даст большой крен. На фуре будет большая красная растяжка с коротким словом. Судьба. Судьба ворвётся в подсознание визгом тормозных колодок и протяжным гудком класкона, хотя Денджи, отброшенный в канаву прямым столкновением с многотонной махиной, уже ничего не почувствует. Ни-че-го. Ни жары, ни разорванных внутренних органов, ни грусти за то, что не успел добраться до Луизианы и подраться с сумасшедшей идиоткой Пауэр посреди притона для нелегалов, ни радости за то, что никогда не встретит Хаякаву и не пожалеет его отбитые яйца. Потому что судьба. Судьба — горько шептала мама, лёжа в замызганной больничной палате. От мамы пахло всё тем же сосновым лесом. Но больше — мёрзлой, свежевскопанной землёй на кладбище за их сраным захолустьем. Будущими скитаниями по дебаркадерам и чердакам. Пьющим отцом. Избиениями в школе. Кровью из носа. Смертью. — …Судьба, — как-то обречённо повторяют сухие губы, и Денджи, поёжившись от мерзкого холодка, лизнувшего кончики пальцев, наконец вспоминает, где находится сейчас. В Западной Виргинии, а точнее в какой-то грёбаной аномальной зоне посреди её чернющих лесов. Вот же ж блять. Кишечник бурлит на нервах, в желудке бултыхается где-то с половину карамельного пончика, насильно проглоченного перед выходом из кафе. Проглоченного не столько из-за нежелания ещё больше расстраивать Ёшиду, сколько из беглого расчёта упущенной выгоды. Не, ну сами понимаете, как бы отстойно ни жилось на этом свете, организм рано или поздно потребовал бы восполнить растраченные на бег калории. Потребовал бы так, что затошнило. Пожалуйста, хоть бы не юшкой, как когда-то тошнило маму. Денджи кусает щёку, теряясь в невидящем взгляде из прошлого. Почему он вообще её вспоминает? Потому что предстоит созреть для очень серьёзного разговора? Ах, едва ли. Любые процессы созревания — за исключением физических — стучались к Денджи в голову со значительным опозданием и никогда не извинялись за такие досадные оплошности. Но сейчас как-то по-другому. Денджи плох в аналитике ситуации, ужасен в самопознании, и абсолютно никчёмен в долгосрочном планировании. Хотя Хирофуми всё-таки не совсем конченый, ему, может, и стоит довериться и попросить о содействии — сам собой заключает тормознутый мозг, пока Денджи стоит на краю крохотной парковки близ кафе и старательно пытается слиться с кирпичной стенкой. Ёшида копается в тачке, натирает стёкла, дымит сигаретой. Снова такой спокойный, снова такой безучастный, что даже раздражает. Радует, что хотя бы Почита безошибочно чувствует дерьмовый настрой Денджи — сидит рядышком, лапа к ноге, глазеет куда-то вдаль и почти не шевелится. Упитанное собачье тело слегка надувается при каждом вдохе. Денджи смотрит на то, как расходятся мелкие складки на рыжей шерсти, и боится. Боится, что у них с Почитой разные судьбы, что Почита убежит из Западной Виргинии и доберётся до Луизианы — как в самой идиотской мелодраме, — а он, Денджи, будто заколдованный, останется тут навсегда. Звучит смешно, только вот атмосфера этого крохотного городишки вполне реально давит на его закалённую — или может поврежденную? — психику. Приземистые крыши коттеджей давят, давят угрюмые лица идущих на работу, давят обветшалые постройки магазинов и офисов, давят проржавевшие строительные леса, давит растущая кромка солнца над непролазной чащей в некотором отдалении. В чаще, во тьме, среди кустов орешника и мшистых оврагов, среди болот, торфянников и бурелома — думает Денджи, тиская мобильник в кармане, — живёт какая-то хрень. Опасная хрень, решившая засадить его в клетку и заварить замок. От одной только мысли о перспективах возможных контаков с этим существом — человеком эту хуйню называть не хочется — становится поистине жутко. Денджи буквально чувствует, что оно смотрит на него с каждой ветки, чувствует липкие прикосновения мертвенно-синих ладоней, как у утопленника, осторожно вдыхает здешний воздух и не менее осторожно сглатывает. Потому что уже знает — оно непременно придёт снова. Дождётся наступления ночи и придёт. Может, не придёт, а… — Так что решил, поедешь со мной? Растрёпанная макушка машинально дёргается на тихий голос. Ёшида всё так же стоит у своей тачки и мерно цедит дым, сминая какой-то там по счёту фильтр между пальцами. — Я что-то не то сказал? — вопрошает он, приподнимая свою блядскую модельную бровь. Чувствительные ноздри кусает вонючий ментоловый Ньюпорт. Денджи было разевает рот и хочет ответить пассивно-агрессивное «ты просто сказал, и это уже само по себе не то, потому что я пытался думать», но в правой ладони коротко вибрирует и окончательно сбивает с толку. Денджи удивлённо моргает, чувствуя ещё один сигнал. И ещё один. И ещё. Челюсть схлопывается обратно, невысказанные слова рассеиваются в плотном тумане над городом. — Подожди, мне надо ответить, — коротко отмахнувшись от Хирофуми, Денджи щёлкает клавишей блокировки. На экране половина девятого утра и четыре уведомления, помеченные именем Макимы. Карие глаза загораются золотом, обалдело пялятся на каждое из них. С плеч мигом спадает вся тяжесть, и вот Денджи уже не шибко думает ни о карикатурных чудовищах из комиксов, ни о фатальных поворотах куда-то не туда, ни о предложении Ёшиды перевести дух и прокатиться до местного Волмарта. Через мгновение и Денджи вовсе забивает на удручающую реальность — зачем заморачиваться о неприятных мелочах, когда у тебя есть скучающая пышногрудая красотка? Пальцы тыкают на иконку мессенджера и нежно сжимаются вокруг экрана. Зрачки расширяются, перекрывая золотистую окантовку, влюблённое сердце трепещет перед каждой пиксельной буквой. «Доброе утро, Денджи». Со смайликом, божебожебожебоже. «Как у тебя дела?» Со скобочкой, ах. «Я спешу на работу и могу не ответить вовремя, прости». С грустной скобочкой, блин. «Надеюсь, ты там не сильно грустишь без меня. Скоро увидимся». Очень скоро, конечно же! Пульс учащается от радости, загорелые щёки сами собой краснеют. На тонких губах Денджи появляется улыбка. «Очень скучаю, Макима» — торопливо набирает он, следуя надеждам поймать её онлайн. «У меня всё в порядке, не выспался только.» «Как у тебя дела?» В зону видимости прилетает новый окурок. Искры разлетаются по асфальту, рикошетят к носкам кед, но сразу же затухают. Почита фыркает на них, Денджи интуитивно отпихивает мятый фильтр подальше и снова погружается в соцсети. Над ключицей внезапно тяжелеет. — Что у тебя там? — раздаётся в самое ухо. Загривок обжигает мурашками, запах ментолового Ньюпорта оседает на растрёпанных волосах. Денджи перекашивает рот, увиливает в сторону, прижимая телефон к груди, и очень грозно выглядывает на Хирофуми из-за плеча. — Не твоё дело, понял? Тот неопределённо усмехается и отводит взгляд. — Макима, да? Денджи стискивает зубы. Дуется. Переписки с Макимой — исключительно его пацанские секретики, даже дотошная Пауэр со своими доёбами не знает всех деталей. Но Хирофуми ведь тоже пацан — просыпается упрямый мозг. И Денджи внезапно решает смилостивиться. — Да, с ней, но тебе не покажу. Густой вороний волос по-прежнему пронзительно сверкает, солнечные зайчики отпечатываются на белоснежном лице, но вязкие радужки как-то уж слишком осуждающе бороздят мелкий щебень на асфальте. — Понятно всё с тобой, — коротко качнув головой, произносит Ёшида. Звучит, блять, как какая-то нелепая обидка. Денджи кривится — его жуть как бесят вот эти заскоки без причины. Но ещё больше его бесит, когда кто-то спрашивает про его девушку так, будто она не должна быть его девушкой. Словно он не дотягивает. Или она. Хотя нет, она идеальная, в отличие от Денджи, и наверняка бы выбрала Хирофуми, встань они в один ряд перед её статной фигуркой. Он ведь симпатичный, падла. — …Чёрт возьми, Хирофуми, она — реально не твоего ума дело! — резко вспыхивает Денджи, рьяно защищая своё право на неприкосновенность личной жизни. Говоря по правде, такой дикий для современного общества рефлекс изначально появился благодаря Аки и его «чем хоть она тебя зацепила?», но теперь этот самый рефлекс вполне реально угрожает пробить кору всего подсознательного и закрепиться там на железобетонных сваях. — …Понял, понял, больше не буду, я и не претендовал вроде, — примирительно проговаривает Ёшида, после чего кивает в сторону своей тачки: — Мне уже ехать надо. Ты как, всё-таки один останешься? — Не, поехали, — на отъебись бросает Денджи, не выпуская телефон из пальцев. Жаль, что Макима не отвечает — думает он, не глядя шагая к тёмному корпусу иномарки.***
Несмотря на большой опыт путешествий автостопом, он плохо разбирается в автомобилях. Какие там Форд, Шевроле или Мерседес? Какие там нафиг классы комфорта? Дичь это всё, Денджи делит тачки не по стоимости, лошадиным силам и наличию кожаных сидений, а по собственноручно придуманной классификации удобства. В неё входят несколько простых подпунктов — отсутствие рыготни на сиденьях, наличие работающего кондиционера, и возможность расставить ноги пошире, чтобы в колени не упиралось ничто, кроме воздуха. Так вот, согласно этой классификации, в машине Хирофуми удобно, пускай и воняет всё теми же крепкими ментоловыми сигаретами. Денджи, так и не сумевший привыкнуть к обществу водителей-курильщиков, зеленеет на первом же повороте. На глаза попадается брелок с осьминогом, качающийся туда-сюда, желудок обжигает желчью, а свежий сладкий пончик опасно поднимается вверх по пищеводу. По виску катится капля пота. Почита, сидящий на коленках, обеспокоенно дёргает ушами. — Эй, тебе плохо? — подаёт голос Ёшида, и тут же сбавляет скорость. Спасибо, что плавно, мудила. Денджи надувает щёки и с трудом кивает. Жилистая ладонь уверенно перехватывает руль, вторая тянется к приборной панели и опускает стёкла. — Расслабься и вдохни поглубже. В лицо бьёт шквал свежего лесного воздуха, табачная вонь сдаётся под его натиском и улетает куда-то под сиденья. Денджи, вжавшийся в одно из них — по-императорски переднее, — с трудом поворачивает голову к Хирофуми, набивает лёгкие до отказа, и иронично скалится. — Какой ты… внимательный, бляха-муха. — Сочту за комплимент, — усмехается тот, надавливая на гашетку.***
Почита быстро осваивается в новой обстановке — вертится юлой на бёдрах и живо машет хвостом, так и норовя прислониться мордой к приопущенному стеклу, за которым проносится всё тот же дремучий лес. Поверх штанин остаются нечёткие серые отпечатки от крохотных лап, встречный ветер путает чёлку, сушит глаза и завывает в ушах. Несмотря на некий дискомфорт, Денджи подставляется ему, и — о чудо — понемногу расслабляется. Так уж повелось, что любая форма побега становилась для него единственной отдушиной, спасением от невзгод, отдыхом от самого себя, а ещё бесплатным — если не считать общака на бензин, — психологом. Психологом образцовым, способным подбодрить, поднять настроение, замотивировать просыпаться поутру, вытряхивать из башки всё ненужное и мчаться дальше. Дальше, дальше, дальше, навстречу судьбе. Вот она, школа жизни. На вкус как плесневелый хлеб из помойки, по ощущениям как пальцы какого-то ёбнутого ублюдка из Форт-Коллинза на твоей заднице — ох и стрёмно же тогда было, — но всё равно важнее формул по физике и значков бойскаутов, которыми так хвастались образцовые мальчишки-отличники из параллели. А Денджи, закоренелый прогульщик, тот самый парень, вечно спавший на последней парте, чертовски самоуверенно хвастался — своему отражению в зеркале, правда — что смог наскрести денег на поездку в Сиэттл и прожить там целых три дня без единого гроша в кармане. Чёрт, как же это было хорошо — сродни глотку ледяной Колы в бомжатском Макдаке. Да и бесцельные скитания по Западной Виргинии в сопровождении челкастого придурка — если уж особо не придираться — тоже не такие уж и отстойные. Нормальные. С натяжкой. Простецкие коттеджи по правый борт тачки перемежаются то с заправками, то с ангарами, то с покосившимися деревянными оградками среди полей, но вскоре сменяются бесконечным лесом. Солнце всё сильнее прорезается сквозь белёсое марево, бликует от капота, встречные автомобили шустро выныривают из-за поворотов и так же шустро испаряются позади. Денджи мерно поглаживает Почиту и размеренно дышит полной грудью. Впервые за два дня имеет смысл сказать, что всё не так уж и плохо. Не так уж плохо, но длинный паучий палец Ёшиды мимоходом щёлкает кнопку на приборке, магнитола вспыхивает названием какой-то попсовой радиоволны, и из колонок в конце салона доносятся первые строчки. Денджи саркастично прыскает в кулак, но всё же мрачнет. — Надо же, и у тебя Рианна. В каждой бочке затычка. Он помнит её песни чуть ли не наизусть. Знает Амбреллу, знает Руд Бой, знает Рашн Рулет — не до конца, правда, — а конкретно вот эту, блин, надоедливую, знает дословно, вплоть до пауз, хуков, версов и интонаций. А всё из-за непрекращающихся попыток Пауэр заделаться супер-крутой певицей. Нет, Боже мой, она реально ужасно поёт. Воет. Верещит. Да и пускай только в душе и только по выходным — всё равно слышно на весь дом. Аки, едва заслышав «Айм френдс виз зе монстер» или что-то наподобие того, всегда сочувственно качает головой и утягивает ржущего Денджи переждать на террасе. Разумеется, все потуги этой сумасшедшей научиться вокалу бесконечно тщетны. Почему? Ну, по двум весьма заурядным причинам. Первая, подмеченнная Денджи: этой дуре определённо не повезло с музыкальным слухом. Вторая, подчёркнутая уже Хаякавой и оттого более конкретизированная: тембр голоса Пауэр — такой, будто она обожралась спидами — просто-напросто не подходит лаконичному женскому пению. — Хорошая песня. Денджи выпячивает губу и косится на Хирофуми в стиле «чё за дичь ты сейчас выдал?» — Чё? В каком месте хорошая? — спрашивает уже вслух и чуть-чуть покультурнее. — Во всех, наверное? — неопределенно отвечает тот. Худые ладони ритмично отстукивают по рулю, пухлые губы складываются в трубочку. Ёшида, точно какой-то фанатичный идиот — читать как кайфующая Пауэр — принимается насвистывать эту надоедливую мелодию. Грудь Денджи ошалело дёргается под ремнём безопасности, глаза распахиваются одновременно со ртом. — Нет, реально, и ты туда же?! Да чем вам она нравится?! Хирофуми роняет мягкий смешок куда-то себе под нос, расслабляет рот, и щурится на дорогу. — Мне неинтересно, кому она нравится ещё, но песня правда хорошая. Если не пытаться повторить её моим уебанским голосом, конечно. В груди что-то ёкает, плюхается на рёбра, стекает в низ живота. Как-то сладко. Денджи оставляет в покое шёрстку Почиты, протестующе скрещивает руки на груди. — Нифига она не хорошая, Линкин Парк лучше, — светлые брови хмурятся до вертикальных морщинок на переносице. Ёшида добродушно ухмыляется, тарабаня пальцами по коробке передач. Угольные глаза еле уловимо осматривают Денджи и снова возвращаются к наблюдению за дорогой. — На обратном пути включу его. Хочешь?***
Ладно, окей, хорошо, после первого же шага в распахнутые раздвижные двери здешнего Волмарта приходится пожалеть свой слух и неохотно признать — попсовая музыка в салоне авто Ёшиды звучит в разы приятнее назойливой мелодии из динамиков под потолком. В предыдущие визиты на аналогичные торговые точки — они все как под копирку, просто поверьте, — её заглушали оживлённые вопли Пауэр вперемешку со старческим ворчанием Аки. Ещё раньше — возбуждённая болтовня бравых парней из чёрного квартала в одинаковых банданах, пустой трёп коллег из шиномонатжки, и шёпот соучастников по перевозке всякой запрещёнки. Денджи пропускает нервный смешок. Чёрт возьми, с кем только ни доводилось пересекаться за свои двадцать четыре года… Сейчас он по-прежнему водится с кем попало и лезет хрен его пойми куда — такой уж характер, пардон, — но Ёшида Хирофуми, грёбаный челкастый неформал, совсем не заглушает дурацкий однотипный мотивчик. Потому что в основном молчит. — Денджи? — всё же зовёт он, облокачиваясь на пока ещё пустую тележку. — Пойдём? Или ты… Последний перебивает его кивком, подхватывает Почиту под упитанные бока, прижимает к груди — сажать в каталку к Хирофуми как-то не по-семейному, знаете ли, — и следует в распахнутые ворота. Говоря по чести, Ёшида не сказать, что конченый. Просто какой-то слишком… скучный. Нудный. Правильный. Незаметный на фоне высоких стеллажей за его угловатыми плечами и пиздецки немногословный, почти как предрассветные улицы на окраинах Нового Орлеана. Предположим, все люди разные — кто-то дерьмовый, кто-то не очень дерьмовый, — но Ёшида реально просто пиздецки скучный тип. Вместо того, чтобы поведать о чем-нибудь современном, поделиться парочкой кулстори про пьянки в баре со здешними долбоёбами или рассказать про неудачное ограбление банка — как когда-то складно стелила Пауэр, забивая косяки, — он тупо показывает, где что находится. Идёт из отдела в отдел, берёт по мелочи, обводит рукой стенды со скидками, лезет в дальние ряды стеллажа в отделе с молочкой, вытаскивает оттуда йогурт, говорит: — Самое свежее ставят почти в конце. Денджи вымученно вздыхает. — Я знаю, боже. …Мне один добропорядочный легавый по имени Аки уже двести раз затирал эту бесполезную конспирологическую хуйню, прекрати, бро, тебе это не идёт. В ушах гудит на редкость мерзкая какофония из гула рефрижераторов, болтовни какой-то жирной тётки в паре метров отсюда, и всё той же повторяющейся музыки. Ёшида захлопывает дверцу холодильника, подходит ближе, показывает на крышку. — Видишь? Еще две недели. А впереди… Пальцы свободной левой сами тянутся обхватить переносицу. Денджи чуть ли не воет. Как. Же. Достал. Инструкции по закупкам, правда, далеко не всё, на что способен расщедриться Ёшида — ещё он иногда откидывает какие-то тупые экскурсионные комментарии про увлечения местных аборигенов, будто бы взаправду думает, что Денджи интересно слушать о сезоне сбора грибов и ягод, их обилии, их вкусе и разнообразии. Камон, это так неинтересно. Если в первый раз схожая тематика беседы не вызвала в Денджи ничего, кроме хлипкого интереса из-за редкого шанса разузнать про здешние отели и зоны отдыха из первых уст, то сейчас она — те-ма-ти-ка эта, — потихоньку начинает бесить. Не заметить раздражение на его невыспавшемся лице практически невозможно, но Хирофуми всё так же невозмутимо обводит рукой вёсла, прибитые к стене, а затем показывает на байдарки. — Реки у нас неглубокие, но бурные, — рассказывает. — Понятно, — лениво кивает Денджи, втайне мечтая о том, чтобы очередное испытание его юной психики побыстрее закончилось. Ах, какой же он наивный. — Многие из туристов посещают национальный парк и покупают себе вот такие вот удобные кеды. Хочешь пощупать? Денджи смотрит на базовые тапки — мейд ин Чайна, ничего удобного, лучше Саломон, — и не знает, плакать или смеяться. Потому что через несколько минут Ёшида уже стоит у палатки, расставленной на демонстрацонной экспозиции в духе «счастливого вам кемпинга». Проводит своими длинными — почти как у девчонки, но нет — пальцами по москитной сетке. И решает предаться ностальгии. — В детстве я любил ходить с отцом на охоту, — мечтательно тянет он, приопуская веки. — А сейчас? — заглядевшись на его пушистые ресницы, машинально спрашивает Денджи. Хирофуми обращает на него свой нечитаемый взгляд. Улыбается. Пальцы взмывают вверх, к потолку, чертовски правильное модельное — да сука, что за мысли такие? — лицо оттеняет холодное потолочное освещение, и мешки под выразительными — блять, нет — глазами становятся похожи на разломы в земле. — А сейчас его забрал рак лёгких, — горьковато усмехается Ёшида и роняет взгляд куда-то в пол. Денджи опускает свой туда же, смотрит в размытое отражение на блестящей плитке, но ничего не видит. Не потому, что грязно, просто… Глаза стекленеют, теряют цвет, фокус, и какую-либо осмысленность. Рак, значит. Левое подреберье пронзает чем-то очень болезненным, чем-то сродни слитному писку аппарата жизнеобеспечения. К горлу поднимается огромный ком — ни сглотнуть, ни выблевать. Хоть бы не с юшкой, пожалуйста, хоть бы не как мама. В размытом поле зрения появляются очертания знакомых кроссовок. — Но давай не будем об этом, неприятная история, — предлагает Ёшида. Его шелестящий голос вроде совсем рядом, но при этом как-то недостижимо далеко — будто из другого времени и пространства. По плечу ободряюще похлопывает его широкая ладонь. Замирает, сжимает ткань толстовки покрепче. — Что-то не так? — слишком доверительный и расплывчатый вопрос, ведь не так абсолютно всё. Денджи утыкается носом в макушку Почиты и с трудом сглатывает. — Давай не будем об этом, хорош.***
Где-то глубоко внутри себя Денджи, вновь испепеляющий взглядом чужой затылок — потому что от праздного шатания с Хирофуми одни проблемы, — сокрушается касаемо того, что не взял с собой наушники — так бы хоть расслабился и послушал чей-нибудь блог на Ютубе, — но сдавать назад, клянчить ключи от тачки и возвращаться на полупустую парковку посреди пустынного поля как-то жутковато. Потому что за этим — как и за любым другим местным полем — располагается лес. По лесу, что уже дважды подтвердилось опытным путём, разгуливает какая-то двуногая тварь. Мутная тема, короче. Мама, царствие ей небесное, наверняка погрозила бы пальцем и запретила бы приближаться к опушке. А Денджи там паркуется. Живёт. Трясётся под одеялом. Здорово, правда? Вопрос риторический, если что — нихуя это не здорово. В любом случае, тут, на просторной квадратуре гипермаркета, той стрёмной хуйне из-под куста абсолютно негде спрятаться — всюду камеры, всюду препятствия, всюду люди. Мало, конечно — преимущественно охрана и рабочий персонал на кассах, — но есть. Как ни крути, а находиться среди их кислых рож под строгим надзором Клоузед-что-то-там Телевижн в разы приятнее, чем тусоваться в одиночку в салоне, настраивать радио на рок или хотя бы регги, и пристально рассматривать последние клочки тумана над бурьяном. Мало ли, знаете. Вот вдруг оно возьмёт и выйдет из высокой травы? Подползет к бордюру, встанет у парковочных ограждений, наклонит голову набок… — Слушай, а ты всегда так возишься с?.. — снова заговаривает Ёшида, указывая коробкой с сухим завтраком на приплюснутую собачью морду. — Извини, я не запомнил, как его… — …С Почитой, — заканчивает за него Денджи. Оглядывает колючую рыжую шёрстску, задумчиво хмыкает. На душе резко теплеет. — Да, наверное. Я не задумывался насчёт этого, он же мой друг. Хирофуми немного вытягивается в лице, кладёт пачку с хлопьями в тележку. — А о людях ты точно так же заботишься? Зрачки врезаются в очередную мягкую улыбку на пухлых губах, и Денджи впадает в ступор. Заботится ли он об окружающих его людях? Да не особо вроде. Дерётся иногда. Иногда, когда настроение такое, что хочется плясать, раздабривается и переводит старушек через дорогу. Но в целом — если речь не о Макиме — обычно кладёт хуй. С другой стороны… Светлые брови жмутся к переносице. Хирофуми не мешает. Маячит на фоне, сверяется с каким-то списком на бумажке — тупые старпёрские привычки, придурок-Хаякава так же делает, — и тянется за ещё одной коробкой. Денджи смотрит на зелёного петуха на ней, читает привычное «Келлог’с», и отчаянно напрягает извилины. Потому что предыдущая мысль всё-таки не совсем верная — на Пауэр он тоже не кладёт. Помогает, чем может, фотографирует, даёт в жбан всяким чмошникам, на которых она указывает, выгораживает перед Хаякавой, если тот снова находит каннабис в заначке в чулане. И за Аки, кстати, Денджи тоже иногда беспокоится — во время его ночных дежурств особенно, — хотя этот легавый по жизни тот ещё брюзгливый идиот и сраный перфекционист. — …Я не задавался таким вопросом, просто делал и делал, — наконец мямлит Денджи, роняя подбородок на макушку дремлющему Почите. Выпячивает губы, причмокивает, глядя на то, как пальцы Ёшиды изящно — в смысле медленно — перебирают пластиковую ручку тележки, интуитивно повторяет за ним, бегло перебирая ногтями по жёсткой шерсти, и добавляет: — Частично забочусь, скорее всего, как все нормальные друзья заботятся друг о друге. Почита хрюкает. Пухлые губы Хирофуми расплываются в улыбке. Кажется, уже не такой раздражающей, но по-прежнему тупой. Может, чуть-чуть приятной. Капельку. — И почему тогда ты не даёшь мне позаботиться о тебе, замалчиваешь какую-то стрёмную тему, и пытаешься решить всё сам? А? Что? Денджи недоуменно хлопает глазами, недоверчиво выглядывая на собеседника из-под короткой чёлки — такого количества слов в один присест от этот чудик ещё не выдавал, — и бросает сухое: — А с каких пор мы стали друзьями? Ответом на вполне логичный вопрос служит тихий смешок в кулак. Ёшида дёргает плечами, щурится. — Ты забавный. — Чем забавный? — Денджи вскидывает бровь. Колёсики тележки приходят в движение, проезжают мимо с тихим шелестом. Темноволосая макушка слегка поворачивается назад. — Альтруизм не нуждается в дружбе, Денджи-кун, — глухо говорит она. — Альтруизм не нуждается вообще ни в чём, кроме инициативы одной из сторон. Прими это как должное и не будь таким отчужденным. Последнее нравоучение Денджи не воспринимает вообще никак — хуй он клал на высокоинтеллектуальные речи, от придурка-Хаякавы уже похожих наслушался. А вот первое… — Чё за «кун»? — спрашивает Денджи, сверля спину Ёшиды заинтригованным взглядом. Кроссовки с тихим шелестом проскальзывают по гладкой плитке, несут вперёд, поближе к инициатору разговора. — Что-то от японского, наверное? — будто бы с неохотой откликается тот, и выуживает из кармана мобильный. Денджи почти равняется с Хирофуми. Буравит его идеальный — нет, нет, нет — профиль, длинную чёлку, большие глаза с нависшим веком, не менее большие губы, и мудрёно сощуривается. — А. Понял. У тебя отец из Японии был, да? — срывается с языка. Палец Ёшиды замирает над экраном мобильного. Колёсики тележки лязгают. Тело Денджи подбирается, как по струнке, щёки запоздало вспыхивают, а взгляд крайне пристыженно падает к подошвам чужих кроссовок. Лоб ошарашенно морщится. Денджи поджимает губы. Да уж, более неправильного вопроса он и сам от себя не ожидал. Ёшида, тем временем, снова отмирает, и преспокойно катит свою старческую каталку вперёд. — …Не совсем так, но незнакомым людям я свою биографию не рассказываю, — безразлично покачиваются его худые плечи. Отдел с сухими завтраками сменяется рядами стеллажей с принадлежностями для барбекю, Хирофуми прячет мобильный и снова сверяется с бумажным списком. Достаёт жидкость для розжига с полки, оценивающе поглядывает на упаковки с углём, наклоняется, стучит по подбородку пальцами. — Хочешь… Пожарить стейков? — спрашивает Денджи, плюхаясь на корточки рядом. Почита фыркает и тычется мокрым носом в ладонь, чужие мазутные глаза щурятся на ценники, и совершенно никак не реагируют на присутствие собеседника. Даже в сторону не косятся, блин, какого чёрта? Денджи вдыхает полной грудью, задерживает воздух в лёгких. По мышцам волной проходится слабость. — Может, сосисок лучше? Сырных, — со свистом бросает он, облизывается для пущей наглядности, и пытается выдавить подобие улыбки. Ёшида ловит пальцами край упаковки с углём, вытягивает её с полки. Разворачивается, ставит на дно тележки. Берётся за ручку. Идёт дальше. Денджи глазеет ему в спину, играя желваками, и да, упрямый бараний мозг не может не признать, что такой игнор, мягко говоря, бесит. Бесит. Очень бесит. Денджи не хочет ни с кем ругаться, честно-пречестно. Только не в Западной Виргинии, где у него уже есть главный враг, из-за которого нужно постоянно проверять заглушки на окне и бояться лишний раз вдохнуть. Пульс учащается, ровный юношеский шаг становится хаотичнее. Денджи забегает вперёд тележки и преграждает путь. Качает головой, глядя на Ёшиду исподлобья. — Погоди, эй, ты сейчас серьёзно? Только не съебывай без меня, а как же Линкин Парк на обратном пути, а? Встревоженный посторонней движухой, Почита протяжно зевает и медленно расклеивает глаза. Музыка с бетонных столбов дубасит по ушам, резиновые накладки на оси тележки стукают о стык между плиткой. Денджи на автомате выставляет ногу вперёд, грозно ударяет по металлическим прутьям — между прочим, он целый один раз ездил в грузовике со сквадом вооруженных мексиканцев, поэтому знает про эти атмосферные бандитские штучки, — и неожиданно решительно для себя заглядывает под густую чёрную чёлку. — Ладно, давай по-другому, — рычит. — Хочешь узнать, что со мной? Хирофуми наклоняется в ответ, опирается локтями на пластмассовую ручку. Улыбается. Сука. — Внимательно слушаю, Денджи-кун. В груди стучит и морозит от страха, слова подбираются с трудом, застревают в трахее хрустом веток, но ровное сердцебиение Почиты под ладонью помогает извернуться, гордо встряхнуть головой и неебически дерзко оскалиться. — Меня кто-то преследует, прикинь? Как тебе такое, чувак? Поможешь, да?