***
Антон готов был поклясться, что взлетит в небо, как только грубые руки товарища Шеминова протянули ему папку с слегка пожелтевшими страницами. Брови Шастуна изогнулись в удивлении, потом в осознание, а затем в святое благоговение. Его собственное дело. После трёх лет верной и преданной службе в МУРе, он получил своё дело. Был бы жив отец, он, наверное, гордился бы. Да Антон и сам горд, если раскроет — то и на свою жилплощадь рассчитывать может. — Что ты смотришь, Шастун? Иди, давай, работай. — улыбается ему полковник, а Антон лишь кивает как болванчик, затем приставляет руку к покрытой голове. — Есть, товарищ полковник, работать! — он поворачивается на туфлях, отчего те глупо шаркают по деревянному покрытию пола и, удрученный своей неуклюжестью, выходит из кабинета. Идя по синему МУРовскому ковру, он задумывается о том, как же он смог добиться этого. Своим ли трудом? Заслуженно ли? В конце концов коммунизм пропагандирует полное социальное равенство, то есть отмену всех классов, и не значит ли это, что его другие товарищи, например, лейтенант Гараев не достоен выдачи квартиры? Нет, пустая дума, о коммунизме думать еще рано, дело своё он упорной работой заслужил, а Айдар вообще еще младший лейтенант. Антону начинает казаться, что переживать ему более не о чем, вот и страдает такими странными размышлениями. Всё было бы хорошо, если бы не мыслил он об этом в оживлённом коридоре, на территории которого он уже столкнулся с, наверное, третью всех работников МУРа. Он торопливо извинился перед каждым, заглянул в кабинет, быстро накинул пальто и вышел на улицу. Сегодня был поистине прекрасный день — двадцатое ноября, снег мягкими хлопьями падал на асфальт и быстро таял, оставляя мокрые поцелуи на нем. Солнце мягко рассеивало свет по улицам и отдавало последнее тепло. Облака оживлённо путешествовали по своему бескрайнему морю. Тонкие стволы деревьев плавно покачивались, словно махая то ли приветствуя, ту ли прощаясь с прохожими. Антон невольно улыбался и благодарил всех тех, кто помог сохранить всё это — чудесную природу, города, культуру, народ. Себя героем он не считал, солдатом он был наихудшим: щуплый, молодой, ни на что не годный, но благодаря некоторой присущей ему хитростью он сумел попасть на фронт, и его определили в санитары. Он прекрасно помнит первый день в настоящей войне. Тогда была та же дата. Ему выдали небольшую аптечку, одежду, определили в роту. Сто тринадцатая стрелковая. И в первый же день немцы напали. Было ужасно, и Антон приехал как раз на пепелище. Он приехал на газике, воодушевлённый защищать родину и увидел то, что уже никогда не забудет. Сначала немой шок, паника, безмолвный крик и пара всхлипов. Быстро сориентировавшись с товарищами, они осмотрели место боя, Антона тайно вырвало пару раз, но в целом он держался молодцом. А еще он много раз вспоминает того единственного выжившего. Шастун уже и не надеялся увидеть чью-нибудь дышащую грудь, как услышал тихие стоны и сбившиеся вдохи. Он в безумии побежал на звуки и нашел раненого офицера, лежащего в снежно-кровавом месиве с закрытыми ресницами. Лицо было бледным, прозрачным с застывшими слезами. Он оказал какую-никакую первую помощь солдату, и доставили его в госпиталь. Затем Антона определили в другую роту, и он прослужил там до окончания, спасая жизни. А сейчас, в свои тридцать два он служил страшим лейтенантом в уголовном розыске и страстно мечтал позабыть половину своей жизни. Сложно было думать о каком-то мирском житие после войны, тем более висели угрозы быть расстрелянным за вымышленный шпионаж, и нападки США тоже не были пустым звуком. Именно поэтому Шастун упорно отвергал часть себя прошлого, чтобы жилось проще. А по-другому и невозможно. И вот сейчас, идя по набережной, он пытался дышать осенним воздухом, вспоминать что-то хорошее и просто наслаждаться. Но, если честно, выходило отвратительно. Ну невозможно взять всё — и перечеркнуть! Поверь, Антон, не одному тебе так плохо.***
Ведь на другом конце Москвы в своей пустынной квартире сидел поникший Арсений и отчаянно хотел умереть, глядя на полу-опустевшую бутыль водки и вздыхал. Над закусью летали мелкие мошки и раздражающе жужжали. Как же он устал. Устал что-то делать, устал улыбаться, думать, вспоминать. Всё настолько осточертело. Просто — убейте. Зачем его спасли тогда, на войне? Зачем дали продолжение страданий? Это просто невозможно — отпустить себя. Вдруг из коридора зазвонил телефон, и Арсений нехотя поднялся и снял трубку. Слышать никого не хотелось, отправляйтесь все далеко и надолго. — Здравствуйте, можно мне позвать товарища Арсения Попова? — голос смутно знакомый. Попов размышляет над ним пару секунд, но распознать не может. — Здравия желаю. Арсений Сергеевич Попов. — отвечает он, всё еще его терзает чувство ностальгии. — Боже мой! Сенька! — на том конце всхлип и Арсений понимает. Алёна. Его несостоявшаяся невеста. Познакомились в далёком тридцать седьмом, по-глупому влюбились, гуляли, но первых шагов никто не делал, боялись. А потом и война через четыре года — расстались. Он — обещал вернуться, она — ждать. Так и не дождалась, вышла замуж и родила двоих. Попов узнал об этом после победы и не захотел поддерживать связь. И теперь, спустя десять лет забвения она звонит ему? — Алёна? Не думал и услышать тебя… — правдиво и растерянно отводит глаза на стену, поправляя призрачные неровности обоев. — Сенька… — в ней слышится неверие и полный шок, — Я тоже. То есть не думала, что найдемся. Ты расскажи, как? — пояснения что «как» не требовалось, потому что и так всё было всем понятно. — Живу в Москве сейчас, в школе преподаю. Ты? — Я тоже в столицу перебралась после войны. Работаю на фабрике. Сень, я… Мне непривычно говорить с тобой. — Да, мне тоже. — Как будто ты из другой моей жизни… — Алён, ты зачем позвонила? — Не знаю. Может встретимся? — Вряд ли получится, у меня очень занятые дни. Извини. Да и странно это будет. — Сень, пожалуйста. Мне кажется, это нужно нам. Придумала! Завтра будет поэтический вечер, пойдем? Я помню твои школьные стихотворения, которые ты читал мне. У тебя хорошо получалось. Безусловно, она очень сильно преувеличила и стихи у него были ужасные, но неведомая тоска по тому чудесному времени заполнила сердце. Он и правда складывал слова в строчки и даже гордился ими, много читал и интересовался практически всем в этой жизни. Не то, что сейчас. — О, они были ужасны. Хорошо, я согласен. До встречи? — Конечно! Сень, я рада, что нашла тебя. — Я тоже. Рад. Вызов завершился. Арсений тяжко выдохнул и со скомканными ощущениями поднялся с тумбы, на которую от неожиданности успел присесть. В памяти всплывал размытый годами образ Алёны: черные слегка вьющиеся длинные волосы, заплетённые всегда в косу, такие же темные широкие глаза и маленький носик. Было странно вот так — вспоминать её, не как далёкое и забытое, а как живое и настоящее. Брюнет долго осмысливает, пытается придумать повод не идти, а потом повод идти, в итоге просто запутывается еще больше. Возможно, это ему поможет? Он поймет, найдет себя? Ему был необходим разговор с кем-то знакомым. Определённо. Ночь прошла так же неспокойно, как и все остальные. Долго преследовали кровавые образы, которые сменились лёгким, ничем не помогающим сном. Утро проходит в волнительных сборах. Сегодня пятница, а значит, всего три урока, и он будет свободен как птица. День течет медленно и нудно. Арсений быстро разбирает с детьми литературные произведения и спешит отправится на вечер поэзии. Попов наскоро сдаёт верхние одежды и проходит в главный зал. Филармония была и снаружи прекрасна, но внутри ему представилась столь завораживающая картина, что перехватило дыхание. Длинные белые колонны тянулись в потолок, золотые люстры блестели в приглушенном своем свете, красные ковры стлались по полу, и на них ступали начищенные до блеска туфли советской интеллигенции. Высокие фигуры негромко разговаривали между собой, посмеивались и обменивались комплиментами. Арсению вдруг захотелось стать частью этого: тоже читать свои стихи, получать критику и хвалебные отзывы, общаться с творческими и начитанными людьми, страстно гореть тем, что делаешь. — Раньше не видел вас здесь, товарищ. Доброго вечера. — говорит мужчина, заметивший легкую растерянность брюнета. — Доброго, товарищ. Не имел чести посещать подобные собрания. — Арсению тепло улыбаются, и он просто не может не отдать улыбку в ответ. — Будем рады, если будете приходить к нам. Павел Алексеевич Добровольский. — писатель протягивает ему руку, и Попов охотно пожимает ее. — Арсений Сергеевич Попов, приятно познакомится, Павел Алексеевич. Надеюсь, услышу сегодня ваши произведения. — это искрение слова, ему и правда очень интересны сочинения современников, и он с радостью бы погрузился в эту тему глубже. Ему жаль, что раньше не приходил на разные культурные мероприятия по собственному желанию. — Конечно услышите, Арсений Сергеевич. Я тут завсегдатай, так что видеться часто будем. Вы сами то, пишите что-нибудь? — Интересуюсь поэзией, у меня даже имеются ранние потуги, однако сложно назвать их чем-то дельным. — Почему же, приносите в следующий раз, я с удовольствием прочту. Я в основном хоть и прозу пишу, но в целом в литературе смыслю. Не стесняйтесь, Арсений Сергеевич, все мы начинали с чего-то. — голос у него такой добрый и доверительный, что Арсений и не сомневается, что Павел очень хороший человек. — Прошу меня извинить, я должен встретить даму. Вы проходите, знакомьтесь, мы все здесь люди творческие и общительные. Попова оставляют одного, но он не чувствует больше неловкости и свободно ходить внутри толпы. Он познакомился со многими занимательными людьми: Алексей Щербаков — вполне известный поэт показался колким, но невероятно талантливым, его близкий друг — Нурлан Сабуров Арсению показался более приятным. Водоворот новых лиц завертелся перед глазами и Попов отошёл к стенке, дожидаться своей спутницы. С каждым мгновением становилось всё страшнее и волнительнее. И вот то мгновение — в залу входит женщина. Волосы ее туго уложены назад, платье черного цвета самого модного кроя и такие знакомые черты. Казалось, ничего не изменилось, но как только они встречаются глазами — Арсений видит в них след войны, тот же, что и у него самого. Алёна улыбается и подходит к нему. Её духи приятно обволакивают и врезаются в сердце и душу. Он бы обнял её, наверное, если бы они были наедине, но вместе с Алёнкой подходит мужчина. — Сенька… Произносит она и смотрит на него. Она ловит каждую знакомую родинку, темные круги под глазами, мелкие морщинки, голубые печальные глаза. Он тоже рассматривает фарфоровое белое лицо без единого изъяна, красные тонкие губы, выбившиеся темные пряди. Стоят как дураки и не верят, что, пройдя через войну они вновь встретились. — Здравствуй, Алёна. Ты совсем не изменилась. — А ты изменился. Бесполезные фразы срываются с губ, и они замолкают. Трудно найти походящие слова. — Может представишь меня? — спрашивает русоволосый, стоявший рядом. Алёна переводит на него глупый взгляд, а потом кивает. — Арсений, это мой муж — Илья. — по её голосу слышно, что ей неловко говорить об это, в конце концов она не дождалась и, по сути, предала Арсения, но тот только улыбается и протягивает руку. — Рад познакомится с тем, кто осчастливил Алёну. Я благодарен вам, Илья. Тот удивленно пожимает ладонь и отходит в сторону. — Да, я тоже. — лаконичный ответ. — Было удовольствие провести с вами время. Хорошего вечера, Алёна, Илья. — его слова сопровождаются кивками и, не успев увидеть реакции от собеседников, он уходит. Сегодня вечер был посвящен как раз творчеству Павла Добровольского. Его произведения произвели большое впечатление на всех. В том числе и на Попова, который слушал отрывок из его книги «Нельзя обижать женщин» с восхищением и увлеченностью. После окончания он решил лично поблагодарить Павла за выступление и выразить глубочайшее признание и уважение. — О, Арсений Сергеевич, а мы о вас и говорили. Прошу познакомиться — мои верные друзья и товарищи. Андрей Георгиевич — прекрасный писатель и человек, недавно выпустил прекрасный сборник рассказов «Страшно, когда нет мыслей», я его сильный поклонник. — Бебуришвили смущенно отвел взгляд и улыбнулся товарищу. — А это Сергей Борисович — главный редактор газеты «Известия», по истине человек добрый и зиждительный. Я уверен, если вы решите издаваться — он вам поможет. — Павел Алексеевич, бесконечно вам благодарен, я задумаюсь над вашим предложением. Андрей Георгиевич, Сергей Борисович, безмерно счастлив знакомству. — Прочту вам из своего? — спрашивает Андрей и Арсений с воодушевлением кивает и готовиться слушать…***
Квартира встречает спокойствием и располагающей ко сну. Попов устало входит в нее, но она невероятно зарядился энергией и нашел небольшой мир, в котором он не чувствует себя так, будто хочет умереть. Его словно взбодрили, дали толчок к новой жизни. И вдохновлённый он садится за письменный стол, берет давно забытую чернильницу, лист бумаги, и слова сами начинают течь, рифмуясь и танцуя на белом полотне. К полуночи первое послевоенное стихотворение Арсения готово, и он улыбается. Жизнь бывает и не самой худшей. Не думай о секундах свысока. Наступит время, сам поймешь, наверное, — свистят они, как пули у виска, мгновения, мгновения, мгновения. У каждого мгновенья свой резон, свои колокола, своя отметина, Мгновенья раздают — кому позор, кому бесславье, а кому бессмертие. Мгновения спрессованы в года, Мгновения спрессованы в столетия. И я не понимаю иногда, где первое мгновенье, где последнее. Из крохотных мгновений соткан дождь. Течет с небес вода обыкновенная. И ты, порой, почти полжизни ждешь, когда оно придет, твое мгновение. Придет оно, большое, как глоток, глоток воды во время зноя летнего. А в общем, надо просто помнить долг от первого мгновенья до последнего. Не думай о секундах свысока. Наступит время, сам поймешь, наверное, — свистят они, как пули у виска, мгновения, мгновения, мгновения.