try to hide

Кристина оглядывается на закрывшуюся за её спиной пару мгновений назад дверь, когда слышит злостный крик «Да блять!», отдающий хрипотцой, и звук чего-то явно вдребезги разбившегося. Честно говоря, ей хочется провалиться сквозь землю. Лиза ведь ничего такого и не сказала ей. Просто обида взяла своё. Обида на то, что Индиго всё это время считала её идеи дикими, бессмысленными. Захарова думала, что она с ней потому, что поддерживает её точку зрения, что у них одна общая цель. На самом деле, Кристина сама не до конца понимает, почему её это так задело. Ведь Лиза сказала, что находилась во всём этом круговороте только ради неё, ради неё терпела то, что ей не по душе. Это должно льстить. Вот только доверять Андрющенко теперь не очень-то и хочется. Вернее хочется, но душа буквально кричит о том, что ей пренебрегли. Можно же было сказать раньше? Почему нет? Кристина не понимает. Она бы приняла Лизу даже так. Но то, что брюнетка сравнила её с жесточайшим убийцей, назвав их цели идентичными, устраивает в голове Захаровой бурю из злости и отвращения. Немыслимо. Кристина не знает, что делать. Было бы неплохо помириться. Вот только дурацкая гордость встаёт на пути. Она вроде не виновата ни в чём. Извиниться стоит Лизе, она правда перегнула палку. И даже знание того, что Индиго первая мириться не будет, не даёт Захаровой волшебного пенделя. Хочется плакать. Нет, рыдать. От обиды. От навязчивого чувства предательства, засевшего в груди очень глубоко. Сколько раз Кристину предавали, высмеивая её цели? Сколько раз её не воспринимали всерьёз? Сколько людей твердили ей, что она обязательно поймёт всю глупость своих мыслей, когда вырастет? Все и всегда считали её маленькой. Наверное, именно поэтому она рано повзрослела. Она просто хочет что-то значить. Хочет показать всем, на что способна. Хочет открыть людям глаза и доказать, что жить можно по другим принципам, так, чтобы людское существование стало ярче и проще. В первую очередь она хочет этого для самой себя. Чтобы, стоя перед зеркалом, она имела возможность сказать: «Я смогла. У меня получилось». Казалось, именно в этот раз всё наконец должно было сложиться удачно. Но и тут провал. Человек, ставший самым любимым за жалкие два месяца, разрушил всё, обесценив то, во что Кристина искренне верит. Вот только во что она верит? В то, что сможет уничтожить то, что процветает в Эссо уже очень давно, не собираясь останавливаться? Пожалуй, со стороны это действительно выглядит глупо и опрометчиво. — Да кто я такая? — бормочет себе под нос Захарова, пытаясь утереть слёзы, что льются из глаз, перекрывая всё смутной пеленой. Она, словно пьяная, идёт, пошатываясь и потрясываясь от нарастающей истерики. На улице уже темно. Снег крупными хлопьями падает на распущенные волосы и подрагивающие ресницы. Почему-то стало больно настолько, что хочется убиться головой об стену. Ноги уже совсем не слушаются. Мало что видно — только фонарь освещает ближайшее пространство в радиусе десяти метров. Не в силах больше сдерживаться, Захарова падает на колени прям на дорогу, больно ударяясь ладонями об лёд, который сразу же начинает ужасно обжигать своим холодом кожу. Девушка машинально отползает к какому-то кирпичному зданию, опираясь на него спиной. Вроде такое уже где-то было. — Только Вермина не хватает, — насмешливо вздыхает, опуская голову. Холодно. Но в этот раз она хотя бы в куртке и том самом шарфе. — Я здесь, — раздаётся со стороны. Кристина резко поворачивается на голос, и тут же холодок мелкой рябью пробегает по её коже. — Привет, давно не виделись, — машет рукой и улыбается глупой улыбкой, будто с другом беседует. — Слушай, братан, наверное, это знак. — Не думал, что мы встретимся ещё раз, — вздыхает. — Тебе вообще жить не хочется? — говорит угрожающе, а внутри сердце сжимается от одного только вида её заплаканного лица. — Сейчас, конечно, не по теме будет, но ты же баба, — вот так резко. — Я в первый раз не заметила, в хлам была, а сейчас явно женские нотки просвечиваются, несмотря на то, что подобие баса из себя выдавливаешь. Можно было и получше научиться. «Ахуела? Я вообще-то полгода репетировала» — единственное, что крутится сейчас в голове у Лизы. Хочется рассмеяться от момента. А ещё хочется стянуть балаклаву и тыкнуть Кристину в плечо, ну и щелбан дать, может быть. Вот только ситуация невесёлая. — А ты не тупая, — не выдавая своего истинного голоса, продолжает Лиза с такой интонацией, что сдохнуть хочется. — Что ж ты тогда сидишь тут опять поздним вечером в предобморочном состоянии? — смотрит сверху вниз, руки на груди складывая. — С подругой поссорилась, — поджимает губы, взгляд отводит, пытаясь вновь не заплакать. — Что, такая близкая подруга, раз так сильно переживаешь? — спрашивает отстранённо, а интерес внутри так и плещется. — Не то чтобы, — протягивает в раздумьях. — Мы на самом-то деле знакомы не так давно, и я мало о ней знаю. Но блять, она такая, — закатывает глаза, почти что хныкая и руки в кулаки сжимая настолько, что отпечатки ногтей на ладонях остаются. — Какая? — присаживается рядом, стойко выдерживая неловкую для неё одной паузу, замечая, как коленки слегка трусит и думая поэтому, что она совсем расслабилась. — Я не знаю, ахуенная, — почти что скулит, не зная, как описать то, что чувствует. — Ну вот мне хочется, чтобы она просто рядом ходила. Пусть даже молчит, обижается, что ещё, не ебу. Да пусть хоть закроется от меня на тысячу замков, лишь бы я её рядом ощущала, — роняет голову в руки, до боли сжимая волосы. Лиза не знает, что сказать. Полнейшее замешательство. Кристина же всегда приличной оторвой была. С чего вдруг такие нежности? Когда человек не может словами описать то, что он чувствует, всё становится ясным. — Привязалась к ней? — смотрит на подругу с хорошо скрываемым сочувствием. — Не то слово, — всхлипывает, обнимая саму себя за колени. — И что в ней особенного? — хочется услышать всё, чтобы в который раз убедиться в том, что она готова раствориться в Кристининой признательности. — Да что ж ты прицепилась? — устало вздыхает, желая слиться с тишиной. — Не знаю я, понимаешь? Невозможно это словами передать. Она — это просто она. У всех хоть раз в жизни был такой человек, с которым вы хоть и познакомились недавно, а такое ощущение, что знаете друг друга вечность, понятно? Она живая, поломанная, с травмами. Она настоящая, похожа на человека. Не то, что все слащавые милашки вокруг. Кто-то их любит, но не я. Лиза другая. Она подобна жизни и всей её сути. Не бывает такого бытия, когда всё прекрасно и волшебно. Всегда есть трудности и переломные моменты. Всегда есть разочарования и падения. Вот и она такая. Реальная. Не строит из себя ничего, — поворачивает голову в сторону Вермина. — Довольна? Если убивать меня соберёшься, то мне нужно сказать ей пару слов, — вытирает одинокую слезу. — Откуда в тебе столько любви? — спрашивает больше у самой себя, получая в ответ звонкий смех. Сколько же в нём боли. — Если б я только знала, — замолкает на секунду, а улыбка мгновенно исчезает с лица, — сразу бы источник уничтожила. — Не хочешь меня поцеловать? — изумление в чужих глазах. — Тебе легче станет, — Лиза сама не знает, зачем предлагает. Понимает ведь, что если Крис ответит положительно, то конец её тайной личности. — Не боишься, что узнаю, кто ты? — ухмыляется, дико так, но к лицу приближается почти вплотную. — Не узнаешь, — ровным тоном произносит, пока сердце уже несколько мнимых раз остановиться успело. Замирает, когда Захарова её за подбородок берёт, к себе притягивая. Вздрагивает, когда их носы соприкасаются. И хочет перестать существовать ровно тогда, когда Кристина смеяться начинает, отталкивая её от себя. — Прости, дорогая, но я не изменяю своему выбору, — обжигающая горечь в голосе. А Лиза готова разреветься от осознания. — Блять, просто пиздуй, пока жива. Не попадайся мне больше никогда на глаза. Ты слишком хорошая, чтобы тебя убивать, — из последних сил сдерживает дрожь в голосе. — Спасибо, конечно, что помиловала во второй раз, но мы ещё встретимся, когда я наконец узнаю, кто ты, и расскажу об этом всему городу, — вызов в глазах. — Договорились, — встаёт и, кротко кивнув, уходит, оставляя Кристину наедине с самой собой. А та готова поклясться, что, когда притягивала девушку к себе, почувствовала до боли знакомый запах гигиенички с вишней. — Господи, Захарова. Ты совсем свихнулась, — не верит самой себе девушка, откидывая мысль на самую дальнюю полку. — Она же не дура блин, чтобы так палиться, — фыркает и ещё несколько минут сидит на снегу, прежде чем уйти домой. *** Виолетта идёт впереди, рассказывая какую-то историю из детства и корча смешные рожицы. Выглядит она расслабленно, беспечно и, может быть, даже слегка нелепо. Но Мишель кажется, что она — лучик солнца, согревающий холодную картину обычного зимнего дня. Мило. — Слушай, мне не верится, что мы нашли общий язык, — восторженно лепечет Малышенко, открывая калитку школьного забора. — Мне тоже. Я думала, что ты всю оставшуюся жизнь будешь меня ненавидеть, — хмыкает, поправляя лямку рюкзака. — Ты объяснилась, мне всё стало ясно. И я прошу прощения. Ты прикольная, — задумывается на несколько секунд, думая, что ещё ляпнуть. — И одеваешься круто. — Ну спасибо, — улыбается, пытаясь скрыть смущение. — Да ладно, не стесняйся. Ты правда круто выглядишь. Вокруг тебя какой-то особенный вайб, — кружит вокруг девушки, уверяя её в сказанных словах. — Вилка, хватит смущать меня комплиментами, — смеясь, смотрит на шатенку, у которой глаза сияют от счастья. — А я буду, — горделиво поднимает правую руку вверх и уже собирается взобраться на сугроб, чтобы выдать очередной поток приятных слов, как вдруг спотыкается об один единственный немаленький камень на дороге, припорошённый толстым слоем снега. — Это пиздец, — выпаливает, мёртвой хваткой удерживаясь за какую-то ограду, прилипнув к ней всем телом, и смотрит на Мишель, которая сдерживает смех из последних сил. — Кристина бы сейчас уже разрывалась, валяясь на снегу рядом с тобой, — протягивает руку девушке, помогая той полностью встать на ноги. — Это точно, — отряхивает коленки от снега, сдувая слезшую на глаза чёлку. — А где их с Лизой кстати сегодня черти носят? — Не знаю, может решили прогулять последние дни? — пожимает плечами, стряхивая снег с Вилкиных ботинок, чтобы тот внутрь провалиться не успел. А та лишь, замерев, наблюдает за плавными движениями, дыхание неосознанно задержав. Почему-то в голове сразу неприличные картинки всплывают, которые Малышенко сразу откинуть пытается. — А если они поубивали друг друга? — следит за тем, как Гаджиева с корточек поднимается, ноги встряхивая, потому что те затекли немного. — Да они вообще в последнее время как-то не очень контачат. Может, у них случилось что? Они же две ебланки, которые из-за смайлика в лс подраться могут и разосраться потом на полгода, — усмехается, голову вбок склоняя. — Давай напишем им, — уже достаёт телефон и открывает их общую группу в телеграмме, собираясь писать. — Стой, ты чё? — легонько бьёт Вилку по плечу. — Напиши кому-то одному. Так надёжнее. — Тогда Кристине, — Мишель согласно кивает на такое предложение, ведь из Лизы они вряд ли смогут вытянуть хоть что-то. Мишель пристально следит за тем, как Виолетта печатает сообщение, но отвлекается на раздавшийся звонок. — Так, стоп, ничего не отправляй, — машет руками перед чужим лицом, почти что крича, — это Лизка, — глубоко вдыхает, прежде чем ответить. — Привет, дорогая. Чего вас с Крис сегодня не было в школе? Мы с Вилкой успели соскучиться. — Мы поругались, — еле выдавливает из себя Лиза, кротко всхлипывая. — Лиз, ты плачешь? — удивлённо. Давно она Лизиных слёз не видела, а Виолетта, наверное, и не думала даже, что Андрющенко плакать умеет, судя по тому выражению лица, которое у неё сейчас. — Нет блять, радуюсь, — с хрипотцой. — Можете прийти ко мне? Надо обсудить пару вещей, — видимо утирает нос рукавом кофты. Мишель не сразу понимает, зачем Вилка обеспокоенно тычет ей своим телефоном в лицо; пытается вникнуть в просьбу Индиго и разглядеть сообщение на чужом смартфоне. Глаза округляются, когда до неё доходит смысл прочитанного, и она отмирает, бегло придумывая план. — Лизок прости, но я себя неважно чувствую. Вилка придёт одна. Но я передам тебе через неё шоколадку, договорились? — говорит медленно, сдержанно и очень убедительно, на что Лиза лишь вздыхает, говоря, что понимает и будет рада даже одной Виолетте. — Всё, она сбросила, — хватается за лоб, поджимая губы. — И что ты придумала? — ещё раз смотрит на сообщение, которое отправила ей Кристина пару минут назад. — С этим что делать? — и опять тычет им в лицо Мишель. — Короче, щас дуешь к Лизе, покупаешь ей от меня шоколадку, — Вилка возмущённо вскидывает брови, — я потом тебе отдам долг, — теперь уже сдерживается от шутки, пытаясь утаить красноречивую улыбку, что не остаётся без внимания Мишель. — Блять, Виолетт, — щёлкает подругу по носу, — потом фантазировать будешь. Сейчас о другом. — Да, продолжай, — театрально прокашливается в кулак. — Короче, руки в ноги и дуй к Лизе. А я пойду к Кристине. Напиши ей, что ты отравилась в столовке, поэтому припрусь я. Ясно? — крепко сжимает чужие плечи, надеясь увидеть серьёзность в глазах напротив. — А схуяли я в столовке отравилась по легенде, а не ты? — да, невозмутимости этой девушке не занимать. — Потому что вне легенды это могло произойти только с тобой. Скажи, какой дурак будет есть в нашей столовке майонезные салаты? — Они вкусные! — возмущается, становясь похожей на пятилетнего ребёнка, чью игрушку назвали некрасивой. — Я пробовала, дристала потом неделю, — закатывает глаза. — Так, всё, хватит. План понятен? — Да. А потом-то что? — Потом мне напишешь, что да как у вас прошло. — Да, Ваше Величество, — шуточно кланяется. *** Лиза уже час прожигает Вилку грозным взглядом, медленно помешивая давно остывший чай ложкой. Не знает, с чего начать своё душеизлияние. И надо ли оно вообще? Может, просто выгнать подругу и сказать, что всё окей и ей просто было скучно? Звучит бредово, однозначно. Да и Малышенко уже начинает чувствовать себя неуютно, судя по её подрагивающей коленке и бегающим от стены к стене глазам. Надо начинать. — В общем, Вил, — шатенка аж подскакивает на стуле от неожиданности, вызывая этим на чужом лице добрую усмешку. — Я не знаю, что сказать. Хочется обсудить многое, но я не знаю, как это делается. Давно забыла. Начнёшь? — признаётся честно и нарушает очередное обещание, данное самой себе — просит о помощи. — Конечно, если тебе так проще, — чуть задумывается, ёрзая на стуле. — Начнём с простого, что случилось у вас с Крис? — спрашивает прямо в лоб, замечая как мгновенно меняется лицо брюнетки. Лиза опускает расстроенный взгляд в пол, замолкая, кажется, ещё минут на десять. Нервно теребит ткань толстовки и мотает ногой, уступая место в помещении гробовой тишине и тиканью часовой стрелки. Начала блин с простого. — Лизок, не молчи, говори как есть, — чуть наклоняется к ней, складывая руки в замок. А Андрющенко и рада бы рассказать. Рассказать, как Кристина к ней относится, что она чувствует. Вот только знать об этом дано лишь самой Захаровой и Вермину. Для остальных придётся придумывать что-то другое. — Я перегнула палку. Сказала, что её идеи схожи с идеями Вермина, — прикусывает губу, смотря Вилке прямо в глаза и видит там то, чего боялась больше всего — презрение. — Я бы тоже обиделась на её месте, — хмыкает, но попыток понять не оставляет. Ситуация с Мишель тому урок. — Я не хотела как-то обидеть её. Это буквально последнее, чего бы я желала в этой жизни, — растерянность в голосе Лизы, заинтересованность в глазах Виолетты. — Она очень сильно вспылила, моментально я бы даже сказала, меня это напугало что ли, не знаю. Я склонна к язвительности в подобных ситуациях. Слово за слово, ну мы и разругались, — разводит руки в стороны. — Тебе надо извиниться, знаешь? — нотка надменности и полная правота. — Знаю, но блять, я так ненавижу это. Тем более, она такая сложная, что сдохнуть можно, — зарывается пальцами в волосы. — А ты простая? — Виолетта откидывается на спинку стула с загадочной ухмылкой, скрещивая руки на груди и закидывая одну ногу на другую. — Смотри-ка, ты и тут со мной согласна. — Потому, что я действительно непростой человек, — смотрит исподлобья и ждёт, пока её начнут учить жизни. — Ну, — тянет, многозначительно выпячивая глаза. — Что «ну»? — Да гну, — фыркает, резко вставая, так, что стул чуть отлетает назад. — Сама же говоришь, ты непростая. А Кристинке-то пофиг на это, ю ноу? Она вокруг тебя крутится, как мотылёк около света, — садится на коленки перед брюнеткой, горящими глазами на неё смотря. — Думаю, ничего с тебя не упадёт, если ты первая извинишься. — Это понятно. Просто... — и головой мотает, не зная, как продолжить, чтобы никого не подставить. — Что? — настойчиво так, даёт понять, что пока не услышит то, что хочет, не уйдёт домой. Но Лиза молчит, не может начать. Потому что во лжи по уши уже. Секретов настолько много, что они с головой накрывают её саму, не давая сделать хотя бы глоток свежего воздуха. И поэтому с Вилкой она поделиться ничем не может. Все проблемы от её второй личности растут. Теперь Индиго, и только она одна, сама себе помощник. — Ладно, просто слушай, — встаёт, медленно отходя к окну, за которым уже сумерки непроглядные. — Когда я была маленькой, мои родители очень любили мной командовать. Они будто создали себе игрушку на пульте управления, — легонько ударяет кулаком по подоконнику. — Ни разу они ко мне заботы не проявили. Мать всегда говорила, что я никчёмна, что хочет нормального ребёнка, что от меня толка нет совершенно никакого и то, что остальные дети считают меня изгоем — это правильно, — слеза разбивается о пол. — Я ревела ночами в подушку, любила их всё равно, лет так до одиннадцати. Резала себе плечи, ступни, чтобы отец точно не увидел. Помню, ходить потом не могла даже. И в какой-то момент я закрылась просто-напросто ото всех. Вот эта маска безразличия въелась в меня настолько сильно, что меня пугает обычное внимание той же самой Кристины. Когда я лет в пять говорила родителям, что люблю их, они смеялись, говорили, что я не способна на такое, что чувства для слабаков. Что я слабачка. Они меня приучили к отсутствию человечности. Но я — это не они. Я умею видеть в остальных людях любовь. Я не умею видеть её только в себе. Но Кристина, боже, я даже не знаю, как сказать, — прерывается, поворачиваясь к Вилке, которая вот-вот разрыдается. — Ну уж объясни как-нибудь, — дрожащим голосом, слёзы на глазах утирая. — Обещай, что перестанешь плакать, — а сама еле держится. — Тебе надо, ты и обещай, — смеётся и плачет одновременно, заставляя сердце чужое теплом наполняться. — Ну что там с Кристиной-то? — Она как будто мой ручной ангелочек, — плюхается на стул, взгляд в пустоту устремляя под Вилкины рыдания, которая растрогалась от этих слов. — Не знаю, как тебе объяснить. Я рядом с ней себя чувствую в безопасности что ли. В общем могу побыть той самой слабачкой, которую родители всегда во мне видели. Это так странно. Просто понимаешь. Я всегда строю из себя такую крутую, грубую, а на самом деле мне хочется где-нибудь в тёплой комнате сидеть в розовой огромной пижаме, чтобы меня обнимали. И в Кристининых руках я чувствую себя тем счастливым ребёнком, которого во мне всё детство убивали. Я вроде и вас с Мишель люблю, но с ней я себя чувствую так, будто мне всего в жизни хватает. А когда она не рядом, пусто становится, — всхлипывает. — Боже, Лиза. Это самое милое признание в любви, которое я когда-либо слышала, — лепечет, последние слёзы смахивая со скул. — При чём здесь это? — возмущается так, словно это неправда. — А это неправда? — поднимает одну бровь вверх, скрещивая руки. Молчит. Думает, что ответить. Она знает правду, просто признать это боится. Не от того, что в Кристине не уверена. А от того, что не хочет больно сделать ей. Проще чувства игнорировать. Тогда её ложь и не так страшна. Правда ведь? Получается, они только подруги. Ничем друг другу и не обязаны собственно. А вот отношения — это уже про другое. — Это неправда, — хмурится, взгляд отводя. — Ты можешь врать себе, сколько угодно. Но окружающим всегда виднее, — загадочно облизывает губы, пристально следя за передвижением Андрющенко. — Вилка, — предупреждающая серьёзность во взгляде, твёрдость в голосе. — Будь по-твоему, но я мнение не изменю. Вы так красиво смотритесь вместе. Да и со стороны кажется, что у вас там одна сплошная химия. Аж завораживает, — восторженно. — Выбирай, либо чай и молчание, либо пинок под зад, — уже угрожающе. — Мне зелёный, — садится за стол, как первоклассник за парту. *** — Заходи, — кричит из кухни Кристина, когда слышит стук в дверь, параллельно выбегая в коридор. — Привет, — чуть машет рукой. — Привет, — Мишель аккуратно закрывает дверь, разуваясь. — Пойдём, — взглядом указывает идти за ней. — Любишь эклеры? — спрашивает, роясь в холодильнике. — Да, обожаю, — с заинтересованностью. — Отлично, а апельсиновый сок? — ставит на стол тарелку с пирожными. — Мой любимый, — видит, как на чужом лице расцветает улыбка, и через секунду пачка объёмом два литра появляется на столе. — Как дела? Что в школе нового было? — ставит на стол два стеклянных стакана, присаживаясь на стул, приглашая Мишель сделать то же самое. — Да нормально. Как обычно всё, — складывает руки в замок. — О, спасибо за эклеры кстати. Не хочу показаться грубой, но ты чего прийти Вилку просила? — Хорошо кстати, что ты вместо неё. Мы с тобой будем говорить об угадай ком, — многозначительно улыбается, а в душе облака всё больше сгущаются. — О Лизе, — говорит еле слышно, чувствуя, что на самом деле Захарова готова разреветься прямо сейчас на этом самом месте. — Браво, — слегка хлопает в ладоши, в миг становясь мрачнее тучи. — Расскажи-ка мне, Мишель, что-нибудь о её жизни, — смотрит так расстроенно, что хочется по голове погладить и пожалеть. Гаджиева молчит некоторое время, думая, имеет ли право без ведома Андрющенко рассказывать что-то другим о её нелёгкой судьбе. И под свою ответственность начинает вещать Захаровой и о тяжёлом детстве, и о никудышных друзьях, и о том, как Индиго все недолюбливают, и о характере, который врагу не пожелаешь. — Но ты не думай. Она на самом деле та ещё ванилька. В ней столько любви, что умереть можно. Просто никто ещё правильно ей не пользовался. Понимаешь, Лизка такой человек, что ей не внимание постоянное нужно, а понимание. Очень сильно её недопоняли когда-то, ну, не признали. Честно, так спокойно на душе становится, когда вы рядом. Не знаю, мне кажется, что ей у тебя под боком очень хорошо. Возможно, она видит в твоём лице того, кто сможет её принять со всеми слабостями и недостатками. Просто она всегда берёт на себя роль вожака, за всех отвечает. Это же тяжело. Ей тоже иногда хочется побыть маленькой девочкой, поплакать и найти себе сильное плечо, на которое можно будет опереться. Если ты конечно понимаешь, о чём я, — намекает так явно, что Кристине хочется рассмеяться, но она лишь сдержанно улыбается. — Она тебе доверяет, Кристин. Это очень дорого стоит, если мы говорим именно о Лизе, — накрывает своей рукой чужую. — Спасибо, — очень искренне и, кажется, с облегчением. — Но давай на чистоту. Вилка сейчас сидит у Лизы, и они разговаривают примерно об этом же, да? — выражение лица Мишель надо было видеть. — Да; то-есть нет; какая разница? — перебирает всё, что только можно, делая такой вид, будто это Крис чёрти что понапридумывала, и вообще она во всём виновата, если что. — Ну-ну, — смеётся. — Ну а на счёт Лизы. Хочешь правду? — Было бы славно, — прямо как из мема сбежала. — Она мне нравится, пиздец как. Да и она, думаю, знает об этом. У меня навязчивое ощущение того, что мы как будто знаем о чувствах друг друга, но просто не говорим об этом. И я не виню её в этом. Она пока не готова, но когда-нибудь будет, — убедительно смотрит на Гаджиеву, которая готова запрыгать от радости. — Поэтому у меня есть убедительная просьба. Просто помогите мне оставить между нами с Лизой то, что у нас есть. Мы с ней будем плыть по течению. Окей? — Вы такие милашки, — почти что пищит девушка, вскакивая со стула и кружась вокруг своей оси. А Кристине и самой легче. Скоро всё станет лучше(?) ***