Наследники Гекаты

Особенности национального ночлега в запаснике НИИЧАВО

— Может быть, проще вернуться на Гриммо? — предложил Поттер, услышав странное название — Изнакурнож. — Времени займет всего ничего и никакого беспокойства сотрудникам этого вашего... этого... как его... — Изнакурнож это изба на куриных ногах — запасник института НИИЧАВО и памятник соловецкой старины, — пояснил Хунта. — Никакого особенного беспокойства не будет, а если прервать ваш визит возвращением на ночевку в Британию, боюсь, магистры неправильно поймут. — Типа, мы не доверяем вам? — И это тоже. Поттер и Грейнджер переглянулись. — Хорошо, мы остаемся, — кивнул Поттер, почувствовав, что Гермиона прониклась аргументами Хунты. — Тогда мы сейчас трансгрессируем к входной двери запасника и я познакомлю вас со смотрительницей. Поужинать хотите? — Лучше завтра утром позавтракать, — откровенно зевнул Гарри и удостоился тычка в бок от девушки. — Трансгрессия это разновидность аппарации? — спросила она Кристобаля Хозевича. — Это и есть аппарация, только название другое. Хунта прихватил собеседников за рукава мантий и мир вокруг них на мгновение взвихрился и тут же снова прояснел. ... — Смотрительницу зовут Горыныч Наина Киевна, — уронил Хунта, когда внешний мир прекратил дрожать от магического возмущения трансгрессией. Хозяйке было, наверное, за сто. Она шла к ним медленно, опираясь на суковатую палку, волоча ноги в валенках с галошами. Лицо у нее было темно-коричневое; из сплошной массы морщин выдавался вперед и вниз нос, кривой и острый, как ятаган, а глаза были бледные, тусклые, словно бы закрытые бельмами. — Здравствуйте, здравствуйте, внучкИ и внУчки, — произнесла она неожиданно звучным басом. Одета была бабка в ватную безрукавку и черное суконное платье. Голова бабки поверх черного пухового платка, завязанного под подбородком, была покрыта веселенькой капроновой косынкой заляпанной разноцветными изображениями Атомиума. На подбородке и под носом торчала редкая седая щетина. — Позвольте вам представить… — начал Кристобаль Хозевич. — А не надо, — сказала старуха, пристально рассматривая Поттера. — Сама вижу. Гарри сын Поттеров. Одна тысяча девятьсот восьмидесятого, мужской, аглицкий, студент, был, не был, состоял, не состоял, будет, если не убудет, а будет тебе яхонтовый дальняя дорога, хлопоты бубновые, пиковый интерес. А бояться тебе человека красноглазого и змеемордого, а позолоти ручку, бриллиантовый... Хунта раздраженно кашлянул. Бабка осеклась, почесала нос и успокаивающе махнула ему рукой. — Не серчай, Христо, увлеклась я. Заходите, гости дорогие, отдохнуть с дороги, поспать-переночевать, баушка Наина вам все приготовит. Дорогие гости Янусечки и для меня дорогие. — Будет клянчить деньги — не давайте, — тихо предупредил Хунта Поттера. Бабка, то ли услышала, то ли угадала, что сказал Кристобаль Хозевич, и тут же взвыла нечеловеческим голосом: — Метлу в музей забрали, ступу не ремонтируют, членские взносы требуют бессчетными рубликами на ассигнации, и никакой на них управы нет, окаянных! — Абуэля, мальдита сиа! — раздраженно прошипел Хунта. Бабка обиженно хлюпнула носом и проворчала: — То я ему Наина Киевна, а как не по нраву, то бабкой называет, да еще нечистого поминает к ночи, нерусь гишпанская... — Что? — переспросил Кристобаль Хозевич, вновь обретая ледяное спокойствие, только глаза его посверкивали весьма недобро. — Ладно, ладно, — забормотала старуха испуганно, — чего осерчал-то? Иди себе с миром, сделаю все, как надо, не обижу гостей янусовых. — Прекрасно, — Хунта повернулся к Гарри и Гермионе, — отдыхайте, утром я вас заберу. И растаял во взвихрившемся воздухе. — Прогуляйтесь-ка, детушки, на сон грядущий, а я вам постелю в запаснике, — добросердечия в голосе смотрительницы явно поубавилось. Старуха кряхтя и невнятно бормоча что-то себе под нос, похромала в избу. Уже совсем стемнело и только огромная луна, выползшая на небо из-за раскидистого дуба, освещала двор. Гарри и Гермиона с недоумением осматривались по сторонам. — У них не нашлось места получше, чтобы устроить нас на ночь? — Я думаю, что они хотят избежать любой огласки нашего пребывания здесь, — пожал плечами Поттер. За углом избы кто-то чихнул и тренькнули струны. — Кто тут? — немного напрягся Гарри. Когда ночной гость неуверенно приблизился и лунный свет упал на его фигуру, Гарри и Гермиона одновременно воскликнули: — Книззл! — Жмыр! Огромный черный с серыми разводами котище, стоящий перед ними на задних лапах, держал в передних довольно массивный струнный музыкальный инструмент. — Ой, это у него арфа? — Гусли! — ответил вдруг кот человеческим голосом. — Разговаривает! — в восторге воскликнула девушка. Кот опустил гусли на землю и освободившейся лапой горделиво расправил усы. — Доброй ночи, люди добрые. Говорить-то оно что, говорить-то — оно дело нехитрое, вот петь или стихи читать это дело другое... У Гермионы дух захватило от любопытства. — А вы нам спеть можете или стихи почитать? А то у меня есть кот — книзл-полукровка, но он разговаривать не умеет, хотя и очень умный. — Василий меня кличут, — сообщил кот, — а петь пока рано, бабка еще не уснула. Опять будет в меня валенками кидаться. Разве что потихоньку. Василий несколько воровато оглянулся на крыльцо и вполголоса запел: — Ой, бував я в тим садочку, Та скажу вам всю правдочку: Ото как Копають мак! — Мняэ-э-э! Не помню дальше! Есть еще такая болезнь — склероз, — сообщил он с самым сокрушенным видом. — Мняу-у-у! Кот раздраженно повернулся к дубу, прислонил к нему гусли и почесал задней ногой за ухом. — Труд, труд и труд, — сказал он. — Только труд! Гермиона была сражена. — Здорово, — только и смогла она прошептать, глядя на Василия влюбленными глазами. Поттера кольнула ревность. — Твой Живоглот тоже умный, — невпопад ляпнул он. — Ась? — Приставил Василий лапу к уху. — Живоглот? Не мой ли котенок там у вас обретается? Гарри и Гермиона вытаращились на Василия. — Да, да, да... жмыр Живоглот из шотладского помета, кажется, — задумчиво произнес Василий почесывая усы. — Помню, помню, ох мамка у него бедовая была! Всего Джорджа Мадональда по-шотландски наизусть шпарила, хоть ночью разбуди! Только царапалась зверски, кошка драная. Мнэ-э... Но как глянет на меня глазищами своими оранжевыми, так всю злость у меня, как валерьянкой снимало. Ох, уж и драл я ее родимую... мнэ-э-э... в смысле, ухаживал пылко и неистово! Мня-а-у-у-у! Кот оскалил пасть, словно млея от воспоминаний, еще раз хрипло мяукнул, раскланялся, подхватил подмышку свой неуклюжий инструмент и скрылся за стволом дуба. — Куда же вы? — воскликнула Гермиона. Ответом ей была тишина. — Как интересно-о-о, — протянула она задумчиво. — Пойдем в дом, — поежился Гарри, — холодно тут у них. Старуха, позевывая, махнула им рукой по коридору. Надо было понимать, что им постелено именно там. Гарри с Гермионой направились было в указанную сторону, но бабка остановила их. — Ложитесь, голубки, ложитесь. Денежки вот только заплатите и ложитесь. "Голубки" переглянулись. Гермиона начала облизывать губы, что не предвещало ничего хорошего, и Гарри решил вмешаться. Скандалить с бабкой и ночевать под дубом в компании с котом Василием — ему совсем не улыбалось. — Сколько? Старуха аж затряслась от предвкушения мзды. Подняв глаза к закопченному потолку, она приступила к расчету. — За помещение положим рублик. За белье, а оно мое не казенное, еще полтинничек, то есть двое вас, стало быть еще целковый. А уж сколько от щедрот накинете, за беспокойство, значит, я уж и не знаю... Гарри ничего не понял, но спорить не стал. Пошарив в кармане, он извлек на свет божий толстый золотой галеон. — Этого хватит? От щедрот. — Эх, соколик! — старуха выхватила из его руки монету и укусила ее (монету, конечно, а не руку). Раздался пронзительный скрип. — Не фальшивая, — потрясенно пробормотала старая карга, поспешно пряча галеон в карман. Мелко семеня, она быстро удалилась и лишь на пороге своей комнатушки обернулась к гостям. Гарри с удивлением рассмотрел блестящие дорожки на ее сморщенных щеках. — Добрый молодец и ты, девица красная... — тут она на мгновение остановилась, словно не в силах перейти последнюю черту чего для себя важного, а потом бесшабашно махнула рукой: — Эх, где наша не пропадала! Можете цыкать!