На Темной улице города

      Саша подвез меня прямо до самой базы, за что я был ему безмерно благодарен. Все семь пакетов без труда доносились до двери, оказавшейся открытой. Рома каким-то образом успел прийти домой до моего прихода и, увидев меня с кучей вещей, повеселел.       — Да вы прям разгулялись, я погляжу? — еле сдерживался он, чтобы не прыснуть. Смешно ему, видите ли. Стоит, бездельничает, даже не помог с пакетами.       Я недовольно расположил вещи у входа, силясь с тем, чтобы просто не разжать пальцы. Все же это подарки от друга, я не могу их раскидывать направо и налево. Рома ведь тоже подарки не снимая носит.       А если бы я ему что-то подарил, он бы относился бы к этому также бережно? Отчего-то подобные мысли начинают смущать. Лучше не буду об этом думать, тем более его подарок я вообще забыл в полицейском участке и до сих пор не понимал, кто мы друг другу. Со стороны похоже на дружбу, но, как по мне, дотягивает только до партнерства. Что-то, что мешает нам быть ближе — невидимая стена построена между нами общими усилиями. Нет смысла сближаться, если в конце лета все закончится.       — С завтрашнего дня тебя будет обучать Скелет.       Я оглянулся на его внезапное заявление. Рома не сводил с меня глаза, словно тщательно проверял реакцию. Он знал про прослушку…       — Серьезно? — сделал я недоверчиво-удивленное личико, стараясь не спалиться. Надеюсь, мои театральные потуги выглядели правдоподобно. — С какой радости он согласился?       — Потому что я его попросил, — вновь вернул свою спокойную улыбку Рома. — Он будет ждать тебя завтра в шесть часов около колледжа искусств. Если ты, конечно, помнишь, где это.       — Значит, я иду один, и поэтому ты решил меня посвятить, а не просто, молча и ничего не рассказывая, отвести туда?       — Тебе пора учиться самостоятельности, — сказал Рома, попивая воду из стакана. Я вздохнул.       — Тогда отойди от столешницы и дай мне самому приготовить ужин.       Он хмыкнул и послушался без каких-либо возражений. Если бы кто-то прознал, что Головорез порой бывает таким уступчивым, он бы не поверил.       Сегодня я готовил целую курицу по очень простому рецепту. Обмазанная соусом с приправами и положенная на посыпанную солью противень курочка спустя два часа становилась мягкой вкуснятиной, чуть ли не разваливающейся от простого нажатия вилкой. Пока я готовил, Рома полез разбирать все семь пакетов, рассматривая каждую одёжку.       — О, это мне подойдет.       — Саша предвидел, что половину из этого ты себе заберешь.       — Конечно заберу, у нас один размер и большинство моих вещей либо изношены до невозможного, либо прямо на тебе, — указал он на меня, сыплящего специи в миску. Я промолчал, понимая, что мы делим даже нижнее белье. И нового мы с Сашей не купили.       — Можешь забрать половину.       — А новые кроссы?       — Нет.       — А если я сейчас их надену?       — Положи на место! — мои руки уже были в соусе, и я не мог вмешиваться и марать новые кроссовки, но угрожать — вполне. В ответ на такие угрозы Рома показал свою широкую дружелюбную улыбку и оставил обувь в покое. Наставляя на него два пальца, я намекал, что слежу за ним даже спиной, и продолжил готовить. Каждый раз, как я оборачивался проверить, он строил из себя наивного простачка с аккуратно лежащими рядом с ним кроссами. Надо будет снова проверить их перед сном.       Курица была готова и съедена, мы отправились спать. Оранжевый горизонт синел, на Темной улице в это время только бы начинали все выходить. А мы из-за тренировок по утрам теперь не сможем часто заглядывать туда — ощущение, словно Пираты заявили о себе и тут же испарились, становясь призрачными слухами, ходящими по всем бандам после заката. Но это послужит хорошей подготовкой для нас, ведь стоит нам появиться на сцене снова — на нас тут же начнут охоту, захотев стереть в пыль. Я отлично это понял после похода на стадион Синего Шторма.       Тьма окружала нас на первом этаже, но обходила лестницу, где луна сиянием напоминала о своем существовании. Сон совсем не собирался меня навестить, потому я лежал с закрытыми глазами. Мысли не отпускали сознание, постоянно вкидывая бредятину по типу: «Если бы я включил свою музыку на гипотетическом телефоне, сверчки бы замолчали или бы пытались перестрекотать?»       И тут я услышал тихие шорохи на полу. Именно в том месте, где спал Рома. Он ворочался и глухо дышал.       «Чем он там занимается?» — теперь думал я, как вдруг его силуэт поднялся и отправился на второй этаж. Я сделал вид, что сплю, но через минуту тихо выбрался из постели и забрался по ступеням почти бесшумно. Чуть выглянув, прошелся взглядом по полуразрушенному помещению. Рома сидел на краю, освещенный лунным светом, спиной ко мне. Он потирал бок и шею, трудно вздыхая от боли, скорее всего от того, что насквозь все продуло без куртки. А вот и его слабое место? Но пользоваться им совсем не хотелось, он и так уже мучается в одиночку, стараясь не показывать этого. Почему же он делал все, чтобы я ему доверился, но сам ничуть не доверял?       То, как он быстро и нехотя ел или наказывал себя своими же слабостями, не заботился о себе, молчал о своих главных намерениях, прятался за улыбкой, не открывал свое прошлое полностью и не терпел предательства… пазл не складывался до конца из-за отсутствующей детали. Я хочу узнать все. А также причину, по которой он делал такое выражение лица в одиночестве.       Он уже отполз к стене и облокотился на ноющую спину — мне открылся весь его образ в светлой ночи. Бесстрастность и серьезность отражалась везде: и в напряженном уставшем теле, и глазу, смотрящему в прикрытую линолиумом дырку в полу. Его движения были тяжелыми и совсем невеселыми. Он думал о чем-то важном так, как не позволял себе в моем присутствии. Только сегодня вечером его улыбка была такой спокойной и умиротворяющей — я мог легко это воспроизвести в своей памяти. И в один миг из беззаботного и дружелюбного рыжего паренька Рома превратился в хмурого человека, больше напоминающего злодея-стратега, чем страдающего подростка. Именно таким его и описывал Саша в их первое знакомство. Холодный и строгий.       Я вовремя спрятался, чтобы меня не заметили, и еще долго не спускался со ступени. Неужели тот до жути подавленный и мрачный парень и есть он настоящий?       «Почему ты меня так волнуешь?»       На утро я встал пораньше и перебрал все, до чего руки дотянулись. Потом приготовил завтрак. Спящий рыжий парень на расстеленном полу выглядел беззащитно и даже мило, что никак не вязалось с увиденным ночью. От моего пристального взгляда тот что-то пробурчал и начал просыпаться, весь заспанный и растрепанный.       — Ты чего так рано? — потирая свое лицо и проверяя повязку, спросил он. Жаль, что повязка не съехала побольше, а так смог бы приметить его потайной шрам. Зевота заставила меня широко раскрыть рот.       — Да вот, захотелось убраться. Кстати, — я отвлекся и кинул ему тюбик, что оставил на видном месте. — Намажься, а то спать не даешь со своими охами.       Рома словил желто-синюю мазь с названием, начинающуюся на букву «В», почти закончившуюся, но с остатками, и застыл. Обезболивающее лежало здесь с давних пор, и понадобилось много времени, чтобы перебрать вещи и найти это сокровище среди лекарств. Раз тут жила некая Хозяйка, значит и ухаживала за ним соответствующе.       Он явно не ожидал такого.       — Спасибо, — удивленно сказал Рома, растеряв свою сообразительность в ответах.       Это успех! Никаких едкий фразочек в ответ! Я гордо хмыкнул.       — Пойдем завтракать. Не хочу бегать на пустой желудок.       — Угу…       То, каким он стал послушным, как пес, вызывало трепет в моей душе. Я начинаю понимать, чего ему не хватает. Его настоящее слабое место нашлось.       После пробежки, от которой я долго отходил, хоть меня уже и не так сильно гоняли, мы стирали вещи, как новые, так и старые. Повсюду запахло мятным порошком для стирки. Все стиралось вручную, что невероятно выматывало, так еще и развешивали все добро на веревках на заднем дворе, оказавшимся небольшим ограждением, больше переднего размером в два раза. За ним следовал двор другого дома, и заметить со стороны подобное казалось маловероятным, особенно с посаженным густым дубом посреди участка. Толстый ствол позволял облокотиться, а широкая крона укрывала от нещадного солнца. Мешали лишь желуди, валяющиеся по всей земле. Их приходилось подметать.       К полудню я настолько выдохся, что умудрился уговорить Рому помогать мне в готовке. Он изворачивался до последнего, но я настоял на своем, и следующие полчаса мы готовили макароны по-флотски вместе. Нет ничего сложного в его приготовлении, но мне хотелось разузнать способности моего Капитана. Выяснилось, что он умеет готовить, и в помощники еще как годится (наверняка помогал той самой Хозяйке). Но его нелюбовь к приготовлению пищи до сих пор вызывало вопросы, что игнорировались или же переводились на другую тему. Ничего, рано или поздно он даст трещину, как орешек, поддающийся раскалыванию орехоколом.       Отдохнуть подольше не было времени, одевшись в новые одежды (остальные были в стирке) я один направился в зону Крылатых на своих двоих и добрался туда вовремя. Моя пунктуация являлась одной из самых лучших, ею можно было гордиться. До встречи оставалось всего пару минут. Из колледжа выходили студенты, торопящихся домой, и вскоре я заметил самого белесого из них.       Скелет узнал меня сразу же и подошел:       — Дружок Ромы?       Хоть и прозвучало грубовато, но на самом деле его тон выражал долю усталости, что прозвучало круто из его уст. Белобрысый парень со сверх светлой кожей, как у белоснежки из сказки, с алыми глазами, одетый в серую футболку с клетчатой рубашкой и темными штанами, был немного выше ростом и разговаривал так, словно ему без разницы кто перед ним — только бы быстрее со всем разобраться и сделать все по высшему классу. Я воспрял духом.       — Ваня, — протянул я руку.       — Костя, — пожали мне ее в ответ. Хватка была сильной, но я не отступал.       Судя по всему, прозвище «Скелет» ему дали от имени. Я не смог сдержать улыбку, которая бросала вызов моему тренеру. Адские условия не могли испугать меня — после Ромы особенно. Скелет прищурился.       — Тогда начнем.       И я погрузился в череду суровых тренировок полностью с головой, как в черный омут. До самого дна, без единого луча света, работая над собой, как проклятый. Первые дни были тяжелыми, помогало то, что задания давались разнообразной сложности. Помимо учений и приемов, которыми орудовал Скелет в поединках один на один и с толпой, где в одном необходимо следить только за собой, держась на своей терпеливости и выносливости, а в другом бдить за каждым движением и принимать решения за миллисекунды, он также говорил гулять и рассматривать абсолютно все в качестве оружия. «Ты должен быть подготовлен еще до того, как все начнется. Немного паранойи не будет лишней» — советовал он.       Мы бывали в местах, скрытых ото всех, постоянно в разных. А простой уворот мог отрабатываться по сто раз, пока не был бы отточен до идеала. За пару дней я понял, что мой тренер перфекционист, и с меня требовалось корректировать даже собственное поведение. «Вне боя ты можешь быть кем угодно», — говорил Скелет, — «Но в бою будь добр показать всю свою непоколебимость и расчетливость. Веди себя так, словно до тебя невозможно дотронуться, и они в это поверят».       За плохие результаты или недостаточную уверенность в себе во время тренировочных поединков со Скелетом меня знатно пинали (знаю одного человека, что делал тоже самое). Назад добирался я уже совсем вымотанным. Рома в это время покупал нам что-то с лапшой быстрого приготовления, которую всего-то кипятком залить, и предлагал мне. Я часто отказывался, отключаясь на ходу. Что он делал по ночам, я уже не знал, потому что видел седьмые сны. Но на утро сохранялись пробежки после завтраков, пару перекинутых фраз насчет тренировок и общее ведение хозяйства в обеденные часы. Я даже не спрашивал, чем Рома занимался по вечерам, пока меня нет. Незримая стена между нами укрепилась. Хорошо хоть он начал снова носить свою куртку.       На пятый день, когда я уже встретил Скелета, тот сказал:       — Сегодня тренировки не будет.       — Что? У вас дела?       — Нет, — ответил альбинос, прищуриваясь на свой манер. — Нет смысла тренировать тебя в таком состоянии. Иди домой.       Я не сразу понял, в чем дело. Может на моем лице большими буквами говорилось, что мне одиноко и я слишком устал? Но это тяжелая усталость тянулась еще с того дня, как я побывал в обезьяннике, и я просто привык считать ее фоном нужных мне нагрузок. В глубоких раздумьях я направился домой.       Рома еще не ждал меня так рано, разговаривая с кем-то по телефону с вытащенной оттуда прослушкой. Он отвлекся на меня с вопросительным взглядом, на что я рассеянно промычал и плюхнулся в постель. Рома пожал плечами, продолжая телефонный разговор, а сам сидел на ступенях лестницы:       — Нет, нужен нормальный, который не станет лагать сразу же при первом включении. Да. Любимый цвет? — он хмыкнул. — Бежевый.        «О, мой любимый,» — подумал я, не в силах раскрыть веки. Голова вдруг разболелась до невозможности, а мысли расплавились, как кусочки сыра в микроволновке. Они тянулись и обжигали, а в тандеме с головной болью без остановки терзали измученный разум. Вскоре заныло все тело, я не мог двинуться без страданий вслух.       — Гхым.. — я еле перевернулся, тяжело дыша. Только не это…       Ромин голос звучал где-то далеко.       — Вань?       Я не откликнулся. Он позвал меня еще раз. Я заметался в бреду, не в силах ответить членораздельно, лишь тихо всхлипывал. Мышцы изнывали от боли. Жарко, очень жарко. Не хочу. Кто-нибудь! Я не хочу возвращаться в ад, в котором я никому не нужен!       — Я здесь.       Меня взяли за руку. Я потянулся к сплетенным пальцам и прижался горячим лбом. Мокрые веки сжались. Грудь вздымалась под учащенным дыханием. Борясь с комом переживаний и страхов, я все бормотал:       — Пожалуйста… Не уходи… Не… Не оставляй меня…       В ответ мне мягко говорили:       — Нужно отойти за лекарствами.       — Нет!       И я больше прижимался к руке, бережно державшей меня. Большая ладонь нагревалась от обжигающего дыхания и разгоряченной кожи, но отпускать было страшно. Переносить жар одному было моим личным кошмаром, от которого не проснуться. Я не выдержу еще одной такой пытки…       — Я не уйду, — его голос привнес в мои муки каплю спокойствия, и весь мир погрузился в непроглядную тьму.       Проснувшись в той же тьме, где и побывал последние несколько часов, я слегка потерялся. Рука крепко сжимала того, кто дрых рядом, припав верхней половиной тела к краю моей постели. Рыжая голова покоилась у моего плеча, где ощущалось легкая щекотка от волос. И, весь сырой и вспотевший, я чувствовал облегчение вперемешку с виной. Я так рад, что наконец-то был не один, но предстать таким беспомощным и жалким перед Ромой еще разок… Он никогда не жаловался, но я стыжусь этого тайно. Нельзя полагаться на человека так часто. Это может плохо закончится.       Я с осторожностью отпустил его руку, вылез из постели и ушел мыться. В голове все еще оставалось неприятное давление, поэтому после душа меня ждали таблетки в том же месте, куда их положили во время уборки неделю назад. В холодильнике кроме батончиков ничего не осталось, так что пришлось перекусить ими.       Ночь выдалась светлой и прохладной. Спина Ромы снова оказалась без какой-либо защиты, он просто не смог бы прикрыться чем-то, не отходя от меня. Во мне заиграла совесть.       «Я просто не хочу оставаться в долгу» — оправдывался я перед собой, накрывая плечи Ромы одеялом. Тот не шелохнулся, продолжая спать, прилипнув к краю дивана. Себе я расстелил на полу и прилег поспать еще — для борьбы с болезнью требовался отдых. Подушка хранила в себе запах Ромы и мяты, отчего я долго не мог уснуть. Вот и отдохнул называется.       Я ненавидел болеть и всегда пресекал любые намеки на симптомы простуды, на месте принимал меры, чуть что угрожало моего здоровью (это касалось не только простуд). Но из-за упрямства за все эти дни я попросту не заметил, как перенапрягся и слег от жара, которого боюсь, как ведьмы — инквизиторов. Что со мной происходит…       Нужно что-то придумать, чтобы такого не повторялось.       Во сне виделась еда: полный стол яств, я на каком-то пиршестве, но подают мне какую-то безвкусную овсянку и смеются. Не поняв шуток, я уже начинал переворачивать весь стол, тарелки с блюдами покатились на пол, но разбиться не успели, внезапно сон прервался. Во всем помещении пахло злаками. Спросонья я прищурился и заметил рыжего парня, шаманившего с кашей быстрого приготовления.       — Я не ем овсянку, — откликнулся я, и Рома застыл. Не оборачиваясь, он ответил:       — Я тоже, — и сразу же выбросил недоваренную массу в мусорный пакет. Его пальцы забарабанили по столу. Никаких отмазок не прозвучало, будто он был загнанным в угол и чувствовал свою неловкость. Спустя минуту внутренней борьбы, на которую я невольно засмотрелся, Рома достал мелкую белую крупу и начал готовить. Он так и не обернулся, сосредоточенно варя новую кашу, но в этот раз в кастрюле и по всем правилам.       Я раскрыл рот не столько от пересохшего горла, сколько от чуда, происходившего передо мной. Рома готовил. Мне, а не кому-то другому. Сам тщательно перемешивал кашу ложкой. Поразительно.       Я оглянулся на диван, где лежало одеяло. То есть с пробуждением, он скинул с себя одеяло и не мог не заметить моего акта заботы. Может поэтому?..       — Кушать подано. Это же ты съешь? — Рома принес мне тарелку с манной кашей. Я ел подобное в детском саду. Горячая, с маслом, сладкая и молочная.       — Я тебе не ребенок, — смущенно сказал я, принимая тарелку с ложкой. На вкус оказалась такой же, какой я ее помнил.       — Конечно, нет.       — Тогда откуда знаешь, что я съем?       — Потому что приготовлено мной, — улыбка Ромы несла в себе много печали. Благодарить в ущерб себе — его эталонная карточка в любых взаимодействиях с людьми. Как по мне, это неправильно.       — Спасибо, но больше так не делай. Не хватало еще, чтобы Капитан расплакался.       — Никто и не собирался плакать.       — Тогда не будь таким расстроенным.       — Тогда не болей.       — Суровые, однако, у тебя условия.       — Какие подчиненные, такие и условия.       — Вот как?       Не думал, что словесные баталии с ним успокоят мою бедную душу.       Пока я доедал манную кашу со вкусом детства, а над домом вставало солнце, внутри меня зарождалось новое, неведомое ранее чувство, составленное из тепла и волнения. И я лишь мечтал, чтобы оно продолжалось как можно дольше.