***
Дорога в аэропорт, вспышки камер, толпа и давление, теснота и духота, бесконечные крики в лицо и строгость контроля пролетают смазанным пятном, пока Хван не оказывается в самолете. Рядом Чанбин, который не особо лезет с разговорами, хотя и пытается тыкнуть в щеку, но быстро сдается, стоит Хенджину к нему только повернуться. Хван и сам чувствует, как при одном взгляде на него без маски темные круги под глазами затягивают в свою бездну. Макушка Сынмина через один ряд, он о чем-то разговаривает с Чонином. И Хенджин заставляет себя отвернуться, чтобы не смотреть. Он слишком много думает о Сынмине, а должен думать о себе и о команде, о МАМА, расписании, но никак не о том, что Сынмин сегодня тоже помятый, с такими же черными кругами и залегшей на переносице серьезной складкой, еще более молчаливый и однозначно грустный. А еще совсем не смотрит на Хенджина. Хван даже на секунду не смог поймать его взгляд, хотя и смотрел, позорно сдался и смотрел заискивающе. Но Сынмин был непреклонен. И это снова злило. И ранило. Хенджин обиженно поджимает губы и отворачивается к окну. Серьезный мужчина в форме сотрудника аэропорта поправляет огромные наушники и что-то кричит в рацию, Хенджин видит, как напрягаются вены на его шее, погрузочные машины с багажом отъезжают от самолета, и Хван разочарованно вздыхает, ловя себя на мысли, что опять не смог отследить момент, когда его багаж погрузили. У него никогда это не получается, как бы внимательно он не наблюдал. Багаж Сынмина он тоже, кстати, пытался проследить. Просто так... Ради интереса, конечно. — Дамы и господа, мы готовы к взлету... — голос пилота доносится из динамиков, а Хван делает музыку громче и ради вежливости смотрит на показывающую аварийные выходы стюардессу. Он всё это слышал и видел столько раз, что уже может сам встать на место улыбающейся женщины и рассказать всё без запинки. Самолет взлетает, а Хенджин делает музыку еще громче, надеясь, что она перекроет шум вокруг и в голове... — Курица, рыба, говядина? Корейское или европейское меню? — Хенджин дергается, когда Чанбин толкает его в бок, а стюардесса с неизменной ослепительной улыбкой нависает сверху. — Что, простите? — Хван стягивает наушники и слегка склоняет голову. Моргает часто, не понимая, что от него хотят. — Что бы вы хотели: корейское меню или европейское? Есть английский завтрак. Желаете? — женщина продолжает улыбаться, и Хенджину кажется, что ее губы даже не двигались, пока она это говорила. Слова он слышал, а мимику не видел. Маска с улыбкой будто приклеена к лицу. И Хенджин уже представляет, как в конце каждого дня бедная женщина сдирает эту маску, посаженную наверняка на клей, с лица, чтобы встать перед зеркалом, уставшей, с морщинами и совсем без улыбки. Об этом Хенджин думает почему-то куда больше, чем над ответом на простой вопрос. — Господин, курица или говядина? В реальности стюардесса всё еще склонилась над ним, Чанбин недовольно сопит рядом, а Хван почти что на автомате просит рис с говядиной и бутылку воды. Женщина, кажется, впервые за всю их короткую беседу искренне улыбается, очевидно, радуясь, что может наконец-то идти дальше, и переходит к Чану и Феликсу за их спинами. Спустя десять минут Хенджин ковыряется в своем рисе с говядиной и думает о том, что хоть в чем-то пари не прошло даром: он уже одиннадцать дней питается относительно "чисто" и чувствует в области желудка некую легкость. Вчерашняя булочка, тяжесть в голове от мыслей и на сердце не считаются, разумеется.***
В Японии хорошо, немного свободнее, особенно в аэропорту. Поэтому Хенджин не боится телефона в лицо и того, что кто-то за маской и шапкой, подобравшись слишком близко, откопает грусть в его глазах. Здесь он не чувствует себя так остро зверьком в зоопарке. Хотя количество чужих глаз, смотрящих на него, сегодня всё равно давит. Ведь среди них всё еще нет нужных. Тех, чей хозяин уже сидит в машине. Хенджин мнется у двери лишнюю секунду, но садится рядом с Сынмином. Больше мест свободных нет, а телохранитель уже давит на плечо, вынуждая всё же залезть в салон. Дверь закрывается, а Хенджин отчаянно хочет вернуться в заполненный толпой аэропорт. Сейчас весь воздух сгорел, а тело онемело. Он сидит с прямой спиной и боится двинуться, боится попасть в личное пространство Сынмина. Он настолько напряжен, что когда голова Чонина просовывается между их с Кимом сидениями и начинает что-то щебетать Сынмину, Хван подпрыгивает на месте и почти вскрикивает, но успевает больно прикусить себе язык, хотя дергается сильно, отчего Ян и Ким бросают на него взгляд. Значение этих взглядов Хван не понимает, но глаза Сынмина, наведенные на него, видит отчетливо в отражении окна, куда сам Хенджин утыкается, чтобы не светить побледневшим лицом. Но почему-то на предложение Чонина сходить с ним и Кимом в круглосуточный отвечает согласием. Соглашается и идет тенью за ними, пока Чонин радостно крутит головой и с особой страстью в голосе и взгляде рассказывает Сынмину, какой он кофе сейчас возьмет. И так до самого круглосуточного, где Чонин начинает метаться между полками, набирая всё подряд. Сынмин тоже прохаживается между рядами, выуживая длинными пальцами пачку рамена, суши, мармелад... Хенджин же замирает в углу и бесконтрольно смотрит на спину Сынмина, постепенно наполняющего корзину. Мармелад ведь он взял любимый, любимый мармелад Хенджина. И от этого ком в горле, а губы дрожат. Нервы напрягаются, и Хенджин чувствует, как тучи вновь сгущаются над его головой уже цвета морской волны. — Хван Хенджин-хен, а ты что будешь? — Чонин с полной корзиной оказывается под боком и улыбается Хвану в лицо. Сопротивляться невозможно этой улыбке и лисьему прищуру. Хотя Хенджин и отрывается от спины Кима с трудом. Мазохист — вердикт Хван Хенджина самому себе. — Хенджини-хен? — Чонин тянет за рукав толстовки и снова широко улыбается. — Я... — Хенджин растерянно смотрит по сторонам и выхватывает онигири с ближайшей полки. — Вот. Всю дорогу о них думал! Ммм! — Эм, хорошо, — Чонин смотрит на него удивленно, пораженный вдруг равнодушием старшего к бесконечному количеству сладостей и мучного вокруг. — Тогда пойдем на кассу? Хотя, кажется, Сынмин-и еще не выбрал всё, что хотел. Надо его подождать. — О, тогда, — Хенджин смотрит на замершего у напитков Сынмина. — Давай тогда ты его подождешь, а я пойду в отель? Голова безумно разболелась, хочу поскорее лечь. Хенджин не дожидается ответа и раньше, чем Чонин раскроет рот, а Сынмин повернется в их сторону, в два больших шага оказывается у кассы, расплачивается и звенит колокольчиком над дверью в магазин. Хенджин глубоко вдыхает воздух и быстрым шагом идет к отелю. Это стало просто невозможно... Голова действительно раскалывается, но куда сложнее быть рядом с Сынмином физически. Ведь в мыслях у Хвана и так только Ким. Ким и их неразобранная злость, косые взгляды, прошлое, все чувства, что клокочут внутри. Хенджин опять раздраженно хлопает дверью, только уже своего собственного небольшого номера в отеле, и устало опускается на кровать. Онигири так и лежит в руке и будто смеется над Хваном. Чтобы не смеялся, Хенджин его поскорее запихивает в рот и усиленно разжевывает. Вот бы ему их ситуацию с Сынмином кто-нибудь так разжевал. Хенджин бы и хотел поговорить, разобраться, но ощущение, что стоит ему только подойти к Киму, как на него обрушится лавина равнодушия и пустой взгляд. И как итог — уйдет Хенджин ни с чем, или же еще более обозленный и измотанный. Кстати, про измотанный... Бессонная ночь в одночасье дает о себе знать — тело становится неконтролируемо мягким и тяжелым, а голова действительно начинает раскалываться. В таком состоянии Хенджину не вопросы решать и к выступлению готовиться, а в гроб ложиться. Его тело вновь отказывается с ним сотрудничать, поэтому под легкое головокружение и неуверенной походкой он направляется в ванную, потому что решает сдаться и самому себе, всей ситуации и жить равнодушно, а потому, как самый равнодушный человек на земле, он ляжет спать и больше не будет думать о Ким Сынмине сегодня. Под такие мысли он почти что засыпает в душевой кабине и чуть не сползает на пол, пока теплая вода стекает по синим волосам и длинным рукам. Хенджин старается сосредоточиться на приятном запахе шампуня, вспомнить порядок нанесения средств по уходу за кожей — пытается заставить мозг работать, но и тот растекается, как и его хозяин от одной только мысли, что стоит ему выйти из ванной, как он рухнет на постель. Мягкая белоснежная постель уже маячит на горизонте, когда Хван набрасывает на плечи халат и делает шаг из ванной. Второй шаг, и он уже думает, как включит телевизор, а сам отрубится, недолистав и до десятого канала. Третий шаг — пояс халата слегка затягивается, стягивая голое тело, чтобы Хенджин не намочил кровать и не простыл ненароком перед самой премией. Четвертый шаг — стук в дверь и полное изменение траектории. Возможно, это менеджеры решили уточнить меню на ужин, может быть, беспокойный Чонин, недовольный быстрым уходом Хвана. Хенджин уже думает, как бы его выпроводить поскорее, но помягче. Или, может быть, это Чан. Пришел напомнить о расписании. Ведь Ян выпустил его из-под своего присмотра, и Бан наверняка опять себя накрутил на нервах, а заодно решил и других немного. Его нужно будет просто оперативно направить в номер Чонина, чтобы тот успокоил лидера. У Чонина это получается лучше всех. Стук в дверь повторяется, и Хенджин аккуратно приоткрывает дверь. — Уходи, — и тут же ее закрывает с громким хлопком. Вновь стук, затем еще один. Очень спокойный, но такой настойчивый. Будто стучат по самому хванову сердцу. Хенджин хватается за пояс халата, нервно стискивая его пальцами, а сам смотрит на закрытую дверь и брови хмурит. — Открой дверь, — тихий голос доносится сквозь пульсирующую в висках кровь. — Я сказал тебе проваливать! — громче, чем хотелось бы и было бы можно. И резче, чем стоило. — Открой дверь, — всё так же ровно, а от этого ярость до щек добирается, заставляя их покраснеть. — Пожалуйста. Вся краснота схлынула, как и бушующая злость. Внутри полный штиль от этого тихого "пожалуйста". Дверь Хенджин открывает. — Что надо? — Хван встает в проеме, преграждая путь и сильнее затягивая пояс халата. Босые и еще влажные ноги обдает сквозняком, и Хенджин сильно вздрагивает, но не позволяет этому сбить его с толку и расслабиться. Напряженно и злобно прожигает Ким Сынмина, стоящего перед ним. Сынмин в той же одежде, что и был в магазине, кажется, он даже в номер к себе не заходил, потому что пакет с купленной едой болтается на запястье. Любимый мармелад Хвана лежит сверху, но Хенджин возвращается к карим щенячьим глазам. Они стоят друг напротив друга и молчат. Долго и очень тяжело. Что-либо делать самому Хенджину не хочется. Не он пришел в чужой номер и чего-то хочет. Но что-то внутри дверь захлопнуть перед носом Кима всё же не позволяет, поэтому они и стоят, пока на другом конце холла, где-то за поворотом не звенят двери лифта. — Пустишь? — Сынмин непроницаемым взглядом смотрит на него, но почти неуловимо дергает бровью. Кажется, его тоже напрягает ситуация и приближающиеся голоса. — Нас могут увидеть. — И что? — Хенджин дергает плечом и сильнее сжимает ручку двери. — В прошлый раз тебя камеры не смущали. С чего вдруг забеспокоился о зрителях? — Давай поговорим внутри? — Сынмин игнорирует вопросы и продолжает настаивать. А Хвана это бесит. Будто со стеной разговаривает. Он ведь этого и боялся: что опять равнодушный и пустой взгляд и слова без смысла. Тем временем голоса всё ближе, уже можно услышать отдельные слова. Женщина громко смеется, а Сынмин пользуется тем, что Хенджин отвлекся на посторонние звуки, и делает шаг в комнату, почти вталкивает Хвана внутрь и закрывает дверь на замок. — Ты что блять делаешь? — Хенджин шипит и отказывается проходить вглубь номера и пропускать Сынмина дальше. — Это мой номер! — Я знаю, — Сынмин смотрит прямо в глаза. — Было бы странно, если бы я шел к тебе, а нашел здесь кого-то другого. — Сынмин, я ужасно устал, — Хенджин прикрывает глаза и делает тяжелый вдох. Почти что родной запах Сынмина быстро забирается под кожу, но Хван не собирается ему сдаваться. — Ты можешь просто уйти? — Разве нам не нужно поговорить? — из-под опущенных ресниц Хенджин видит, как Сынмин делает еще один шаг ближе к нему, но сам Хван отступать всё еще отказывается, зато действительно размышляет над словами младшего. — Нам нужно было поговорить вчера, например, — только размышляет он недолго. Как же быстро Хенджин вспыхивает. — Или позавчера, когда я просил тебя объяснить, что происходит. Или, например, еще два дня назад... Ты мог бы не игнорировать меня, например, а просто, как ты сказал? Поговорить со мной! Поговорить! Сколько раз я просил тебя об этом вчера? Сколько раз, Ким Сынмин?! Что за хрень ты устроил? Хенджин дышит тяжелее и смотрит на не меняющегося в лице Сынмина, который продолжает открыто смотреть в ответ, не отводя глаз. — Хотя знаешь что, Ким Сынмин... — Хван всё же делает шаг назад. — Забей. Серьезно, просто уходи и давай забудем об этом. Надеюсь, тебе было весело, ты наигрался. А теперь оставь меня в покое! Хенджин резко разворачивается и делает шаг в сторону кровати, намереваясь просто проигнорировать Сынмина, завалиться на нее и включить телевизор, как он и планировал до стука в дверь. Крепкая хватка на запястье и длинные пальцы, сдавливающие кожу на руке, заставляют его застыть на месте. Сынмин держит крепко, а Хенджина будто парализовало. Он ни дернуться, ни пискнуть не может. Хотя нет, пискнуть может. Особенно когда Сынмин тянет его на себя и разворачивает, прижимая острыми лопатками к стене. Коридор узкий, настолько, что Сынмин дышит Хвану в лицо и наваливается на него всем телом. Пакет с закусками давно валяется у входной двери, а они тяжело дышат друг другу в губы и смотрят прямо в глаза. Хенджин боится, но взгляд не отводит. Он решительно не хочет сдаваться, даже если вновь не понимает, что за игры тут происходят и почему его тело горит. — Что ты делаешь? — Хенджин облизывает пересохшие губы и всё же нарушает повисшую тишину. Та же ситуация, что и несколько дней назад. Тоже в коридоре, те же действующие лица, вот только они одни, и это сильнее бьет по вискам, заставляя краснеть и дышать тяжелее. — А на что это похоже? — Хенджин видит, как дергается кадык Сынмина, когда он туго сглатывает, а сам впивается взглядом в хвановы губы, которые терзают от напряжения белые клыки. Хенджин всегда кусает губы, когда нервничает. — Ты же поговорить хотел, — Хенджин упирается ладонями в грудь Кима и старается его оттолкнуть. Получается ужасно, ведь Сынмин сильнее на него наваливается, впечатывая в стену. — На разговор не похоже. — Но ты ведь не хочешь разговаривать, — Сынмин тоже облизывает губы, и Хенджин теряется где-то в этом движении, потому что внутри всё скручивает. И не только от злости. Очень не вовремя вспоминается всё то, о чем он думал несколько ночей назад. Особенно когда Ким Сынмин вновь сокращает между ними расстояние и смотрит темными глазами, хмуря брови и играя желваками. Хвану бы думать над колким ответом, но он может думать только о дыхании Сынмина на своих губах и о том, как же сильно всё скручивает внизу живота, горячей лавой растекаясь по венам. Хенджин опять сглатывает и прикрывает глаза, вновь ладонями пытается оттолкнуть Сынмина, вот только непослушное тело вместо того, чтобы толкнуть, пальцами цепляется за худи Кима и держит лишь сильнее, выгибаясь в спине. Хенджин прижимает ближе. — Блять, Ким Сынмин, — зло шепчет, почти касаясь чужих губ своими. — Сделай что-нибудь уже или проваливай. И Сынмин делает. Хенджин чувствует, как в его губы впиваются, тут же раздвигая их языком, а на бока укладываются горячие ладони, сразу же сильно сжимая ткань халата, из-за чего пояс тут же ослабевает. Но никто не обращает на него внимания, потому что Сынмин вылизывает рот Хвана, смешивая слюну и дыхание, жадно засасывает губы и кончик языка, а руками продолжает гладить бока, сжимать их. Ким отрывает Хенджина от стены и делает вместе с ним шаг назад, пока сам не бьется затылком о противоположную стену и не вжимает Хенджина в себя, позволяя навалиться и ответить на поцелуй. Хенджин мычит, сильнее сжимая толстовку Сынмина, и проглатывает воздух вместе со словами возмущения и обиды, пока горячие и мокрые губы жадно и быстро сталкиваются с его. Хенджину хочется прошипеть "отвали", но вместо этого он хватается за шею Кима и выгибается, стараясь прижаться еще ближе. Мягкие пряди так приятно скользят между длинными хвановыми пальцами... Где-то на задворках сознания бегает и орет рациональный Хенджин, которому нужны ответы, объяснения и извинения, но его никто не слышит, ведь его вопли заглушаются огромным желанием укусить за губу и простонать, запрокинув голову назад и подставив шею под влажные поцелуи. Не остается ничего, кроме желания ощутить руки Сынмина на своем теле. Сынмин ведет губами по линии челюсти, медленно выцеловывая одному ему известные узоры, а Хван лишь успевает схватиться за плечи Кима, потому что ноги подкашиваются, голова кружится, а по спине дрожь возбуждения. Он весь дергается и вновь стонет громко. — Такой красивый, — Сынмин шепчет горячие слова в мокрую от поцелуев кожу, из-за чего мурашки разбегаются от дыхания. Хенджин прикрывает глаза, не в силах терпеть всё происходящее. — Ты самый красивый человек в мире, Хван Хенджин. Сынмин ведет языком по линии челюсти и прикусывает мочку, всасывая ее в горячую полость. — Самый лучший, — Сынмин зарывается носом в висок Хенджина, жадно вдыхает запах шампуня и самого Хвана, отдавая в замен горячее дыхание на выдохах, которые опять на коже оседают. — Самый. Я так скучал по тебе. Хенджин распахивает глаза, когда слышит это, и оттягивает Сынмина от себя, который с трудом отрывается от вылизывания его шеи и открывает затуманенные глаза. — Повтори, — Хенджин шепчет одними губами, не находя в себе ни голоса, ни сил говорить громче. — Я скучал по тебе, Хенджин, — опять приближается к лицу. — И так хотел. Хенджин всхлипывает, когда Сынмин вновь жадно захватывает его губы и тягуче целует, играет языком и раскрывает халат на груди, чтобы холодными пальцами прикоснуться к голой коже. Хван шипит, но сам прижимается уже напряженным членом к бедру Сынмина и тихо стонет тому в рот. — Не играй со мной, Сынмин, — Хенджин предупреждающе кусает за губу и толкается бедрами вперед. — Как скажешь, Джинн-и, — Хенджин взвыть готов, когда вновь слышит издевательский тон и видит выгнувшуюся бровь, но Сынмин не дает ему и слова вставить, когда закрывает рот жадным поцелуем, а еще заталкивает не только язык глубже, но и их самих в номер и толкает к кровати, вынуждая Хвана упасть на спину и утонуть в мягкости постельного белья. Когда Хенджин видит, как Сынмин стягивает с себя толстовку и остается в белой футболке, а взглядом скользит по его полуголому телу, которое прекрасно видно из-за распахнутого халата, то чувствует, как член дергается под уже намокшей от предэякулята тканью. Дергается и почти болезненно пульсирует, напоминая о том, как же долго Хенджин не кончал. Воспоминания обо всех неудачах нападают на него со всех сторон, заставляя за секунды пережить каждый вечер, когда он не мог получить разрядку, когда умирал, думая о Сынмине и ломая ребра мучительными выдохами и плаксивыми стонами, вырывающимися от беспомощности. Сейчас же Хенджин стонет, потому что Ким Сынмин забирается на кровать, нависая над ним и заключая в клетку из своего тела, припадает поцелуями к шее и вновь накрывает губы, томно посасывая каждую из них. Сынмин почти что урчит, а Хван руками лезет под футболку, вздрагивая, когда дотрагивается до мягкой и теплой кожи Кима. Новая порция урчания придает сил, и Хенджин легко проводит ногтями по лопаткам и ниже по спине, чувствуя под пальцами напряженные мышцы. Приятно. — Сынмин, — Хенджин зажмуривает глаза и тихо зовет, пока Сынмин поцелуями опускается на его грудь, а пальцами распускает пояс и распахивает халат окончательно. — Что, мучной мальчик? — Хван кожей чувствует смешок и злобно смотрит вниз на ухмыляющегося Сынмина, который застыл над его розовым и твердым от близости чужого дыхания соском. — Заткнись, — Хван моментально краснеет, чувствуя прилив ярости из-за прозвища и косвенного упоминания их пари, но возбуждение и похоть берут верх, а он вплетает пальцы в волосы Кима, надавливает на затылок, призывая дотронуться мокрыми губами до соска и взять его в рот. Сынмин же опять ухмыляется, но сосет и облизывает чувствительную кожу. Ким кружит языком до первого довольного стона, чтобы тут же оставить один и перейти ко второму. Хенджин с ума сходит от напряжения, раздражения и бьющего по всем чувствам желания. Сынмин и тут с ним играет, дразнится, а Хвану хочется еще. Еще больше прикосновений, покусываний, поцелуев. Чтобы Ким Сынмина, да под кожу. Мазохист. Хенджин сам себе усмехается, а потом стонет так громко, что в соседнем номере точно было слышно, — Сынмин прикусывает сосок и тут же лижет его шершавым языком. — Будь тише, хен, — Ким прокладывает языком дорожку к лобку и целует тазовые косточки. Совсем ничего не стесняется, а Хван красными пятнами покрывается от накатившего смущения и собственной наготы. — Не всем нужно знать, как красиво ты стонешь подо мной. Еще один громкий стон. Потому что Хенджин ничего так сильно не хочет сейчас, как простонать еще громче из-за прикосновений Ким Сынмина. Он с удовольствием стонет под ним. — Пожалуйста, — Хенджин обмякает под горячими губами и массирующими его соски пальцами. Он готов сдаться, готов почти на коленях ползать, умолять и говорить всё, что угодно, лишь бы Сынмин помог ему избавиться от разъедающего напряжения в паху и скручивающегося в узел возбуждения, которые с ним уже столько дней. Они жить мешают почти так же, как недомолвки Сынмина. Но с этим Хван разберется позже, сейчас же он хочет, чтобы губы Кима соскользнули с его бедер и коснулись красного и напряженного стояка. — Пожалуйста, Сынмин, — Хенджин почти шепчет, но Сынмин чутким слухом улавливает эти слова и опять с издевательской улыбкой смотрит вверх. — Хочешь? — Ким прижимает губы к мокрой и блестящей от смазки головке, задевая красную кожу дыханием. — Очень, — Хенджин собирает пальцами простынь и прогибается в спине, надеясь проехаться членом по губам Кима, но тот со смешком отстраняется. — Сынмин! — Хенджин кричит и брыкается, уже раздраженно тянется рукой к своему члену. На секунду он пугается, что не сможет кончить самостоятельно, но ему так мучительно хочется хотя бы немного снять пульсацию, что он готов рискнуть. Раз уж Ким Сынмин ему не помогает. — Тише, Джинн-и, — Сынмин шепчет и всё же опускается вновь к члену, касается щели языком, чтобы довольно замычать и улыбнуться. — Вкусно. У Хенджина воздух горит в легких, когда он смотрит, как губы Сынмина обхватывают головку его члена, а язык прижимается к выступившей вене. Сынмин придерживает у основания и немного покачивает головой, опускаясь на несколько сантиметров ниже. Довольно мычит и сглатывает, чтобы в следующую секунду остановиться. Сынмин замирает с членом во рту и хмурит брови. Хенджин измученно сцеживает воздух и весь внутри сжимается, думая, что Ким сейчас отстранится, потому что вид у того именно такой: будто задумал очередную гадость и готов обломать Хвану оргазм, но вместо этого Сынмин делает глубокий вдох через нос, прикрывает глаза и опускается еще ниже, погружая член в мокрое тепло. Сосет медленно, будто пытается распробовать Хвана, опускаясь с каждым разом ниже и пропуская глубже. Хенджин чувствует, как член скользит по языку, как чужие ногти впиваются в бедра, когда он немного толкается вперед, не в силах сдерживать себя, как Сынмин сглатывает, а стенки горла обхватывают его возбуждение. Хенджин чувствует и всхлипывает, позволяя мокрым дорожками появиться на щеках. Когда же тепло чужого рта резко исчезает, Хван всхлипывает куда громче и толкается бедрами в пустоту. — Перевернись, — Сынмин проводит ладонью по красным, припухшим губам, стирая слюни, и ухмыляется. Хенджин же следит за его длинными пальцами, которые опять сжимают его голое бедро. Не сразу Хван понимает, что тяжелая тишина повисла в комнате, а от него чего-то хотят. Поэтому дергается, когда ощущает шлепок по бедру. — Перевернись, я сказал, — Сынмин порыкивает, и Хенджин наконец-то слышит его, а потому бездумно и быстро выполняет приказ, позволяя заодно снять с себя халат. Он ложится на живот, хмурится, когда чувствует, как член трется о постельное белье, а руки подкладывает под голову. Что Сынмин собрался с ним делать? Хенджин не девственник, но сейчас он ощущает себя таковым, особенно когда не понимает, чего ожидает от Сынмина, а потому лежит на животе и напряженно ждет следующего приказа. — Ты хочешь, чтобы я сделал тебе массаж? — Сынмин кусает за ухо и посмеивается. Хенджин мотает головой и поворачивается в сторону выпрямляющегося Кима. Он хочет, чтобы Сынмин к нему прикоснулся, но совсем не так. — Тогда чего ты разлегся? Хенджин не успевает ответить, хотя уже раскрывает рот, чтобы объяснить, что он запутался и ничего не понимает, но вместо слов вырывается удивленный вскрик, потому что Сынмин дергает его за бедра и тянет на себя, вынуждая прогнуться в пояснице, а затем встать в коленно-локтевую. — Так-то лучше, Джинн-и, — Сынмин оглаживает его голые ягодицы, а Хенджин ломается под каждым прикосновением и начинает крупно дрожать, потому что этого много, очень много всего. И ему нравится чувствовать себя таким: беспомощным, открытым, откровенным перед Сынмином, который не перестает пожирать его глазами. — Сынмин, я больше не могу, — Хенджин кусает губу и смотрит через плечо на раскрасневшегося и взмокшего Кима, который с трудом отрывает взгляд от его задницы. — Я очень хочу кончить. Мне плохо. Хван сам удивляется, как ему удается выдать такую тираду, но очень счастлив, что это получается, потому что Сынмин тут же меняется в лице. Ким становится мягче, а взгляд теплеет, пальцы расслабляются и перестают с силой сжимать левую ягодицу, меняя жесткое надавливание на поглаживания. — Хорошо. Хенджин с распахнутыми глазами наблюдает за тем, как Ким тяжело дышит, облизывает губы, а затем укладывает обе ладони на его ягодицы, чтобы развести их и наклониться над его поясницей. Хенджин боится моргнуть и тонет в захвативших его эмоциях. Он до сих пор не понимает, что происходит, поэтому почти что падает на подушку, когда мокрый и горячий язык проводит по кромке ануса. — Сы... Сынмин?! — Хенджин вновь сжимает простынь и тяжело дышит. Почему-то вспоминаются дохлые лягушки с овечками, которых он пытался считать. Вот только сейчас ему ничего не поможет, потому что Сынмин лижет его дырочку, довольно мычит между разведенными ягодицами и с удовольствием мнет мягкую кожу под своими пальцами. Хенджин чувствует, как новая волна возбуждения омывает его, и снова громко стонет. Сынмин говорил ему сдерживаться, но как он может, когда этот самый Сынмин толкается языком глубже и раздвигает стеночки. Советчик хуев. Хенджин фырчит, но тут же всхлипывает, когда Сынмин продолжает вылизывать его, быстрее толкаясь языком и раскрывая всё сильнее. — Минн-и, — Хенджин задыхается. — Вот так, хен, — Ким на секунду отстраняется, чтобы прикусить правую ягодицу, а затем возвращается к своему занятию, но только предпочитает добавить помимо языка, глубоко толкающегося в Хвана, еще и руку на его мокрый и оставшийся без внимания член, продолжающий капать предсеменем на кровать. — Ах! — такой громкий крик Хвана должны были услышать не только в соседних номерах, но и у того самого лифта. — Минн-и! — Давай, хен, — Сынмин ускоряет движение рукой и прокручивает запястье, интенсивно надрачивая Хвану, пока язык продолжает облизывать его изнутри. — Кончай! — Я не могу! — Хенджин распахивает глаза и с ужасом понимает, что страх проснулся с новой силой. Он сам насаживается на язык Кима и толкается в его руку, сам стонет, охотно подставляясь под ласки, но мысль, что он не сможет кончить и в этот раз, даже с Сынмином рядом, парализует его изнутри, заставляя дрожать уже не от возбуждения, а от страха. Он не кончит! Просто не сможет, ведь так было уже не один раз. От отчаяния Хенджин начинает плакать. — Кончай, блять, — Сынмин рычит и шлепает его по ягодице, отчего Хван почти воет, чувствуя, как напряжение сосредотачивается в паху, а член пульсирует. — Кончай, хен! Слабое "я не могу" тонет в рыке Сынмина, который ускоряет движения рукой, а сам начинает выцеловывать спину Хвана, лизать карамельную кожу, покрывая каждый сантиметр своими прикосновениями. — Можешь, Джинн-и, давай, сладкий, — Сынмин снова целует в сжимающийся анус. — Ты выиграл. Хенджин слышит последние слова, чувствует, как язык проходится по ложбинке, а горячее дыхание опаляет мокрую от слюны и пота кожу, Сынмин продолжает быстро надрачивать ему и уговаривает кончить. Хенджин под таким напором сдается и с громким криком выплескивается в кулак Кима, выгибается судорожно в спине и толкается сквозь оргазм, кончая так сильно, как никогда в жизни. Его трясет, пока он продолжает двигать бедрами вперед и заливать спермой постель. Когда он открывает на секунду глаза, то видит, что каплями покрыта даже подушка. Но его это не смущает, когда он падает в эти подушки, абсолютно измотанный и выжатый. — Такой молодец, Хенджин, — Хван снова крупно дрожит от похвалы. Ким Сынмин его хвалит, и он, кажется, готов кончить во второй раз. Сынмин ложится рядом, тоже не боясь перепачкаться в чужой сперме, придвигается ближе и целует тяжело дышащего Хенджина. Этот поцелуй такой же жадный, как и в самом начале, только более медленный и менее резкий. Сынмин сам стонет в чужие губы, но продолжает глубоко целовать, обнимая чистой рукой Хенджина и притягивая его к себе. Хенджин же, прикрыв глаза, лениво отвечает на этот поцелуй, не разделяя его страстности. У него нет сил на это, но оторваться от Сынмина он не может и не хочет. Так сильно вжимается в него, что, кажется, еще немного и растворится в Киме. Наконец-то Ким Сынмин будет у него под кожей. Хенджин усмехается на эту мысль и сам не замечает, как он цепляется за нее, а потом за следующую и уплывает в сладкий сон. Когда же Хенджин просыпается, потягиваясь на кровати и кряхтя от приятной ломоты в теле, то быстро понимает, что Сынмина нет в номере. Хенджин смотрит на свое тело и удивленно мычит: халат запахнут крепко, его тело чистое и не покрыто засохшей спермой... На секунду Хвану кажется, что ему это всё приснилось, но взгляд быстро падает на белесые капли на подушке, а затем примечает оставленный на столе его любимый мармелад. Хенджин неуклюже сползает с постели и подходит к столу, чтобы прикоснуться к запечатанной сладости. Точно тот мармелад, что был у Сынмина в пакете. Его любимый. Это придает ситуации большую реальность, а когда он замечает в зеркале напротив расцветающие на своей шее и груди засосы и припухшие от поцелуев губы, то окончательно убеждается, что Ким Сынмин точно был здесь.