Хлебное пари, или немного о выдержке Хван Хенджина

                    Хенджин ежится, чувствуя, как по коже пробегает волна холодного ветра. Не очень приятно, но так не хочется открывать глаза и выплывать из сладкого и спокойного сна. Всё тело ощущается таким одновременно легким и тяжелым, прикованным к постели, а сладковатый запах, перебивающий кондиционер для белья, дурманит сознание, вновь затягивая в мир грез. Вот только холод продолжает пробираться от голых щиколоток к обнаженным бедрам, из-за чего по телу бегут колючие мурашки, заставляющие дрожать.       Хван звучно и совсем не элегантно кряхтит и старается закутаться в одеяло сильнее, а еще шарит по постели, ведь даже сонное сознание знает, что сладковатый запах принадлежит конкретному человеку. Разочарованный выдох следует за еще одним стоном из-за потягиваний. Рядом с ним в постели никого нет. Опять.       Хенджин переворачивается на живот и тянется рукой дальше, всё еще лелея надежду и отказываясь открывать глаза. Но кровать однозначно пустая.       На несколько секунд ему удается убедить себя, что он разберется с этим позднее, а пока что еще чуть-чуть поспит, ведь кровать такая удобная, а пелена дремы всё еще лежит на нем. Но одна зудящая мысль не дает ему покоя.       Это даже не что-то конкретное, не какой-то вопрос, который терзает его сознание, а просто одно имя, что даже во сне заставляет хмурить брови.       Ким Сынмин.       Хенджин чувствует, как кожа стягивается из-за сведенных к переносице бровей, и снова тяжко вздыхает. Ким Сынмин...       Новая волна холода и порыв ветра будто вторят его накатившим мыслям.       Хенджин всё же открывает глаза и щурится от солнечного света. Утро. Яркое и солнечное, но опять по-зимнему холодное.       Телефон сообщает ему, что уже начало седьмого, а анализ обстановки выявляет раскрытую балконную дверь, которая и является причиной проникновения в номер ползучего холодка. На секунду он хочет отругать себя за то, что не закрыл перед сном балкон, а потом резко вспоминает, что номер не его. И ругать стоит хозяина! Чья спина очень кстати обнаруживается силуэтом за занавесками. Хенджин видит, как солнце пробивается сквозь тонкую ткань штор и вырисовывает очертания Сынмина, облокотившегося на раму и смотрящего на город. Хенджину кажется, что он даже отсюда видит его профиль, подсвеченный солнечными лучами и красиво вырисовывающийся на фоне голубого неба. Хенджин так жалеет, что они проспали рассвет.       Но намного больше он жалеет о том, что в глубине души Хван трус. Трус, который до сводящих мышц боится того, что сейчас Сынмин войдет в комнату, закроет балкон, что так эгоистично оставил открытым, и посмотрит так же холодно, как и гуляющий по комнате ветер. Хенджин опять боится этого. А еще того, что он может сделать первый шаг. Встать, выйти на балкон и сделать то, о чем вчера сам сказал, — поговорить. Хенджин так боится неизвестности, чужой реакции, которую предсказать не может, себя и слов, что, он знает, могут разбить его сердце, которое уже слишком сильно привязалось к Сынмину. Сейчас, когда он в его постели, тычется носом в пахнущие им подушки и смотрит на него, любуется и в сердце сохраняет каждую идеальную черту... Именно сейчас он особо остро понимает, как сильно привязался к Сынмину, как сильно его ощущения, сформировавшиеся за все эти годы, перетекли из дружбы в ту щемящую привязанность-преданность, что сейчас заставляет сердце биться ускоренно и душу с обожанием впитывать этот момент-идиллию. Так не хочется ее разрушать.       Но Сынмин, кажется, поворачивается, чтобы уйти с балкона, поэтому Хенджин молниеносно скатывается с постели и хватает худи, чтобы быстро натянуть на голое тело. Он успевает схватить с пола и трусы, но испуганно замирает, наблюдая за Кимом. Прикидывает, есть ли у него время их надеть, хотя огромная толстовка и прикрывает его почти до колен. Но Сынмин действительно движется в сторону балконной двери, поэтому Хван пихает нижнее белье в карман, а сам делает осторожный шаг на балкон, выпутываясь из занавесок и стараясь держать лицо. Он так боялся, что Сынмин уйдет с балкона, что забыл о своем основном страхе и всех сомнениях. Почему-то посмотреть на Сынмина в лучах только вставшего солнца стало самым важным делом этого утра.       Босых ног касается холодная плитка, отчего он на секунду замирает и вздрагивает, а потом дрожь снова проходится по телу, потому что взгляд находит стопы Кима, скользит по выглядящим очень удобно и тепло джоггерам, по огромной темно-синей футболке, которая такая большая, что открывает ключицы. Те самые ключицы, на которых Хван находит два красных и почти крошечных пятнышка. От осознания, что это его засосы, красный приливает и к щекам. Его засосы. А потом он всё же собирается и смотрит на лицо Ким Сынмина — мягкое, немного опухшее, особенно губы выглядят припухшими и покрасневшими, но всё в Сынмине выглядит таким нежным и пушистым, мягким, теплым, что у Хенджина сердце бьется будто мягче и ровнее, наслаждаясь уютом младшего. Особенно когда лучик солнца касается темных растрепанных волос, а ветер делает их еще более непослушными и свободными. Хенджину кажется, что его сердце замирает от красоты. И он краснеет еще сильнее, замечая, как внимательно Сынмин смотрит на него в ответ.       — Утро? — Сынмин с какой-то робостью приветствует его, не снимая изучающего взгляда, который Хенджин чувствует кожей. Неловкость повисает между ними, и Хван ее даже не сразу замечает, потому что смакует приятные звуки голоса младшего, который он не слышал целую ночь, и до сих пор любуется припухшими губами. Выглядит очень привлекательно.       Сынмин же замолкает и немного неуклюже перекатывается с пяток на носки, а брови всё же взлетают вверх в излюбленном движении, когда становится понятно, что Хван отвечать не намерен.       — А, — Хенджин выныривает из своих мыслей, которые жужжали так громко, что заглушили всё происходящее. — Доброе утро, Сынмин.       — Доброе утро, — уже намного мягче произносит Ким и даже улыбается уголками губ. Опять так нежно и красиво. Хенджина вновь пробирает страх: один шаг не в ту сторону, и он никогда больше не получит такую улыбку в свою сторону.       — Как ты себя чувствуешь? — но Сынмин продолжает, будто берет его за руку и отводит от края обрыва. — Ты крепко спал. Я тебя разбудил?       — Мне стало холодно из-за открытой двери, — Хенджин оглядывается назад, взглядом цепляясь за продолжающие надуваться из-за порыва ветра занавески.       — Ох, прости, Джинни, — Сынмин, кажется, смущается из-за своей оплошности с балконом и не замечает, как Хван сначала дергается, а потом каменеет, когда это небрежное "Джинни" слетает с чужих губ. Перед глазами сразу все темные и жаркие вечера. Да, их было всего два, но каждый из них Хенджин чувствует кожей.       Хенджин прикрывает глаза и старается выровнять дыхание.       — Всё в порядке? — Сынмин продолжает смущаться, и теперь Хенджин отчетливо видит это: взгляд бегает, а щеки немного краснеют, что в совокупности с нервно сжимающими штаны пальцами указывает на то, что Киму тревожно. И Хенджин одновременно и ликует из-за того, что не он один вовлечен в эту ситуацию, и мрачнеет, потому что Сынмин нервничает в его присутствии. А быть причиной его переживаний Хенджину совсем не хочется.       — Всё хорошо, Минн-и, — Хенджин тоже старается слабо улыбнуться, но пропустить то, как и младший дернулся от обращения, не может. 1:1! Хенджин очень переживает за Сынмина, очень. Но ему тем не менее так важно видеть и то, что Сынмин реагирует на него. Что Сынмин тоже вспоминает всё то, что было между ними, когда слышит обращение, которое Хван шептал ему в ухо, выгибаясь на мокрых простынях.       На мгновение Хван вспыхивает, но холодный пол и повисшее молчание отрезвляют. А еще то, что Сынмин, кажется, делает шаг в сторону, планируя обойти его и всё же уйти с балкона.       — Сынмин-и... — Хенджин тянется рукой вперед, намереваясь схватить за запястье, но одергивает себя в нескольких сантиметрах от Кима. Вдруг всё же не стоит?       — Да, хен? — Ким смотрит на замершие рядом с его рукой пальцы и сам не двигается. Хенджину вновь вспоминается тот ребенок, растерянный и напуганный, у которого не получался танец и который плакал вместе с ним. Сейчас Ким выглядит точно так же — будто о помощи просит.       — Мы можем поговорить, Сынмин-и? — Хенджин набирает воздуха и всё же обхватывает чужое запястье пальцами, нежно опускаясь и переплетая в замок прикосновения. — Обо всём.       — Х... Хорошо, — Хенджин впервые слышит, как Ким заикается, и видит, как тот нервно проводит языком по губам. А еще чувствует чужую дрожь. — Пойдем внутрь?       Сынмин не вырывает руку и пытается потянуть их обоих в номер, но Хенджин упирается и мотает головой.       — Давай лучше здесь. Тут дышится легче, — Хенджин смотрит на горизонт и жадно вдыхает свежий воздух. Хорошо и холодно. Отрезвляет. Хвану хочется верить, что это поможет ему не сойти с ума. Им обоим поможет.       — Ладно. Давай здесь, — Сынмин окидывает стоящего перед ним Хвана взглядом и всё же освобождает руку. — Только подожди секунду.       Ким обходит его и скрывается в комнате, оставляя Хвана в одной толстовке чувствовать себя очень неуместно и неуютно. Он даже нервно оглядывается и всё же влезает в трусы, радуясь, что тепло разливается по телу от ягодиц.       Хенджин успевает одернуть край толстовки, как за спиной слышатся легкие шаги и на его плечи опускается что-то увесистое и мягкое. Хван крутится и понимает, что Сынмин набросил ему на плечи одеяло, то самое, что еще недавно вместе с Хваном впитывало тепло постели.       — Спасибо, Минн-и, — Хенджин кутается в теплую ткань и забирается с ногами на стоящее на балконе кресло. Так тепло становится, когда все открытые участки обнимаются одеялом. А еще хорошо из-за знакомого запаха, который он чувствует, когда украдкой прижимается щекой к одеялу.       Пока Хенджин трется носом о краешек мягкой ткани, то упускает лишь на секунду зависший на нем взгляд, ведь потом Сынмин садится на рядом стоящее второе кресло, а на столик ставит бутылку воды.       — Если ты хочешь, то пей, — Ким будто равнодушно, по привычке, бросает эту фразу, а Хенджин просто замирает, сильнее сжимая пальцами одеяло и завороженно смотря на самую обычную бутылку воды.       — Это мне? — он всё еще не может понять.       — Да, тебе, — Сынмин поджимает губы и отрывается от лица Хвана, чтобы с особым интересом разглядывать небо за окном.       — Спасибо, — Хенджин берет бутылку и с жадностью делает несколько больших глотков. Он действительно очень хотел пить и даже не заметил, как сильно пересохли губы от жажды. А вот Сынмин, очевидно, заметил. — Спасибо.       Хван повторяет более тихо и так же тихо ставит бутылку обратно на стол. Это последний звук, разносящийся по балкону, прежде чем он снова погрузится в тишину.       Хенджин чувствует, что должен что-то сказать, раз это он продолжает твердить о разговоре. Но ни одно слово не лезет с языка. Он просто не знает, как начать...       До этого утра в голове крутилось так много вариантов. Большинство из них, конечно, истерично-громкие и начинающиеся с яркого "какого блять хуя". Но сейчас, сидя в мягком одеяле и глядя на белые облака, размеренно плывущие по голубому небу, не хочется яркого, истеричного и громкого. Хочется сидеть так вечно и кутаться не только в одеяло, но и в заботу Ким Сынмина, которую Хван сейчас ощутил.       — Извини меня, — такое тихое, что Хенджин не сразу понимает, что Сынмин что-то сказал. А когда он всё же осознает слова, то чуть не падает в обморок, сталкиваясь взглядом с Кимом. Там так много боли для одного солнечного утра.       — Сынмин-и? — Хенджин тянется к нему через стол, позволяя одеялу соскользнуть с плеча, и аккуратно проводит подушечками пальцев по щекам, стирая набежавшие слезы. — Всё хорошо, Минн-и. Ты чего?       — Это всё зашло слишком далеко, — Сынмин дергается от его руки и отворачивается, стараясь спрятать лицо. Хенджин знает, что младший всегда так делает, когда плачет. Старается не смотреть в глаза и спрятаться, чтобы никто не видел его слез. Но сейчас Хван не может допустить, чтобы он закрылся от него. Еще страшнее становится после слов Кима. Что и насколько далеко зашло? Он сейчас отошьет Хвана окончательно?       — Минн-и, — Хенджин сам удивляется себе, тому, как резко наступает страху на горло и продолжает пытаться добраться до Сынмина. Его сердце хочет Кима себе, поэтому Хенджин решает хотя бы попытаться. — Давай поговорим нормально. Объясни всё, пожалуйста.       Сынмин продолжает молчать и смотреть в сторону, из-за чего Хенджину видна только половина его лица. Но и на ней образуются всё новые и новые дорожки слёз. У Хвана сердце трескается от такого и слезы тоже просятся наружу. Но Хенджин их не пускает. Сдерживает себя, пока они сидят в тишине. Хван иногда поглядывает на Кима, который продолжает плакать и с особым упорством растягивает на коленках ткань штанов. Тоже так всегда делает, когда нервничает. Хенджин так много знает про привычки Сынмина... Он и сам не замечал этого раньше.       Хвану кажется, что он может сосчитать минуты, потому что чувствует каждую протекающую секунду. Он уже раскрывает губы, чтобы попытаться что-то сказать, но его опережает тихий голос:       — Ты мне нравишься, Хенджин, — такое тихое и поломанное, но каждый звук отскакивает от черепной коробки Хвана. И впечатывается прямиком в сердце. — И я всё испортил.       Сынмин подбирает колени ближе и обхватывает их руками, чтобы спрятать лицо. Вот только то, как он содрогается всем телом, не спрятать.       Хенджин же в ступоре смотрит на него и пытается вдохнуть вдруг ставший огненным воздух. Первое желание — встать и уйти, хлопнув дверью. Опять эти игры... Вот только не злорадный смех он слышит и не ослепительную улыбку видит, а чужие слезы и покрасневший нос, что нервно дергается, как и грудь, сдерживающая болезненные спазмы.       Хенджин не истерить хочет. А поговорить. Он никогда не сможет оставить Сынмина, которому нужна помощь. И сейчас это именно тот момент. Поэтому Хван старается успокоиться, сильнее сжимает белое одеяло, надеясь унять внутреннюю дрожь, и осторожно садится перед Кимом на корточки, упорно пытаясь заглянуть в глаза.       — Сынмин, — Ким дергается, когда поднимает голову и сквозь пелену слез видит старшего так близко. — Давай. Говори.       Выходит жестче, чем хотелось бы. Но Хенджин сам боится. Очень боится ляпнуть что-то не то. Он ведь может...       Кажется, трахаться у них получается лучше, чем разговаривать. На секунду тревожное выражение его лица сменяет ухмылка, но он быстро смахивает ее и вновь пытается поймать взгляд младшего.       — Давай же, Минн-и, — длинными пальцами он зачесывает темную челку назад. Так приятно чувствовать тепло чужого тела.— Я выслушаю. Обещаю.       Хенджин вновь вздрагивает, когда понимает, что ведет себя как старший. Брать ответственность так тяжело и пугающе... Но блестящие глаза Сынмина смотрят с доверием и ожиданием. Поэтому Хенджин сам себе обещает справиться.       Хван еще раз кивает Киму, стараясь подтолкнуть к разговору, и вновь нежно гладит того по щеке, успокаивая через прикосновения.       — Давай начнем с чего-то более простого, — Хенджин звучит, как учитель, когда ровным тоном пытается выстроить беседу, а сам плюхается на пол из-за того, что ноги не держат. Хорошо, что одеяло обнимает со всех сторон и дарит тепло. — К чему было пари?       Сынмин так горько усмехается, что всё тепло мигом улетучивается. Ухмылок Сынмина Хван уже боится.       — Сначала это была как игра, — Сынмин закидывает голову назад и тяжело выдыхает, из-за чего губы вибрируют. Глаза же пытается зажмурить, чтобы слезы не сбежали. А Хенджин считает в ускоренном порядке до ста, стараясь успокоиться. Всё же игра?!       — Я думал, что было бы неплохо заставить тебя на какое-то время отказаться от мучного и сладкого, — вскипеть Хван не успевает, потому что младший продолжает. — Ты всё же очень много этого ел в последнее время. Я слышал, как менеджеры собирались пожаловаться чуть ли не господину Паку на то, что ты не в форме. Поэтому подумал, что можно сбить их со следа.       Сынмин берет перерыв, чтобы провести ладонями по щекам, а Хенджин стеклянно смотрит на него, пытаясь переварить слова. На него хотели пожаловаться? Да, возможно, его лицо стало более круглым и мягким... Но ведь не настолько, чтобы бежать и жаловаться. Хенджин обещает себе выяснить, что это за крыса там стучит на него и в тетрадочку строчит доносы боссу. Он ее вместо булки сожрет.       Но весь гнев улетучивается, когда Сынмин продолжает:       — И, если честно, мне правда было интересно, как долго ты продержишься, — Сынмин усмехается, а взгляд становится отстраненным, и Хван понимает, что тот уходит в себя глубоко. — Это было забавно, как ты отреагировал на предложение. Правда, я не ожидал слов про минет. Это было... Интересно... И я даже на секунду подумал, что ты тоже ко мне чувствуешь что-то... Хотя бы интерес, сексуальный. И мне стало интересно, поймешь ли ты, если немного надавить на тебя и дать несколько намеков. Но ты был таким дурачком, даже когда пытался меня обмануть... Видел бы ты, с каким восторгом Хан-и сообщал мне про пиццу. Хотел бы я увидеть твое лицо в тот момент, когда ты понял, что тебе от меня не спрятаться. И твоя конфетная заначка тебе не помогла бы.       Сынмин восторженно улыбается, заставляя остатки слез скатиться с лица и повиснуть на подбородке. Хенджин же недовольно сопит, вспоминая те дни, которые, казалось, были не две недели назад, а целую вечность. Хитрый Ким Сынмин... Но поворчать Хван себе не позволяет, выжидающе смотрит на Сынмина, который должен продолжить.       — Первые дни это было даже весело: ты так смешно терялся и забывался, бесился, — Сынмин продолжает с этой раздражающей улыбкой на губах, но Хенджин терпит. — А потом наступил пятый день... И ты... сорвался.       Они оба мрачнеют, вспоминая все события того дня. Хенджину опять стыдно за свое поведение.       — И если честно, то и я вместе с тобой, — Сынмин впервые за свой монолог смотрит на Хвана. Хенджин готов поклясться, что это самый жалостливый взгляд, что он видел в своей жизни. Кажется, что там столько оттенков грусти и печали, что Хенджин их все никогда не отыщет и не сможет назвать, но все, абсолютно все увидит. — А когда мы ужинали вместе...       Сынмин замолкает, а у Хенджина в голове тот вечер... Их объятия... И свое такое неуместное возбуждение. Хенджин до сих пор надеется, что Сынмин тогда ничего не почувствовал. Он осторожно поглядывает на младшего снизу вверх и тут же напарывается на хитрый взгляд с неизменной ухмылкой. А ведь у этого чертенка в глазах всё еще слезы стоят, но ухмылка всё равно лезет на лицо.       Почувствовал. Очевидно, Сынмин тогда почувствовал.       — О да, тот вечер я запомню навсегда, — Сынмин не может сдержать открытой улыбки. — Мне так понравилось слышать твои тяжелые выдохи, когда ты пытался заставить себя не возбуждаться. Я сосчитал их все.       Сынмин наклоняется к нему ближе и почти касается лбом лба Хвана, но Хенджин вздергивает подбородок вверх и уже набирает воздуха для ответа. Не колкого, конечно. Он всё еще не сможет переговорить Сынмина. А просто для ответа.       Но рот тут же закрывается, потому что его щеки касается мягкая ладонь, а слова, произнесенные Сынмином, заставляют кровь запульсировать в висках.       — Тогда я и понял, как сильно в тебя влюблен, — Сынмин ломает брови и гладит кожу большим пальцем, пока Хенджин глотает воздух ртом. Ему впервые признаются в любви. Посреди потока словесного бреда, в шесть утра, в Японии, после ночного сумасшедшего секса и почти что перед самым важным выступлением в году. Ким Сынмин признается ему в том, что влюблен в него, и нежно гладит...       Хенджин начинает сильно дрожать, и никакое одеяло его не спасает. А сердце уже подпоясывается, чтобы протаранить грудную клетку и выпрыгнуть в руки Киму. Приходится осадить беспокойное, чтобы дослушать историю до конца.       — Прости, хен. Это слишком, да? — Сынмин вновь выпрямляется, но руку убрать не успевает — Хван хватается за тонкое запястье и удерживает чужую ладонь в своей.       — Продолжай, пожалуйста, — Хенджин всё еще чувствует дрожь, страх, ужасную тревогу и еще огромное количество чувств, которые беснуются, как волны в шторм. Они схлестываются и не дают вдохнуть спасительного воздуха. Но посреди всего этого взгляд Сынмина, в котором за смешинками он видит то, что раньше казалось лишь отблеском света и проделками воображения: нежность, трепет, заботу, любовь. Хенджин не совсем знает, что это такое. Но другого слова подобрать не может.       — Продолжай, Минн-и, — еще один кивок из последних сил, и Хван замолкает, уступая место Киму.       — Прости, если это всё же слишком, — Сынмин в отчаянии сдавливает чужую ладонь, но, кажется, немного приободряется, когда чувствует ответное пожатие. — С пятого дня всё пошло под откос... Я не мог сдерживать себя, когда видел тебя. Мне хотелось прижать тебя ближе, обнять, поце... Мне столько всего хотелось...       — Это ты не мог сдерживаться?! — Хенджин обещал слушать, да. Но он не святой. — Ты игнорировал меня! А потом пытался довести до психушки!       Хенджин злобно зыркает на Кима, вспоминая ту встречу в коридоре...       — Я не хотел давить на тебя, — будто нашкодивший ребенок. Сынмин растерянно смотрит на Хвана и тоже хмурится, будто заново прокручивает всю ту ситуацию. Его губы вытягиваются в небольшое удивленное "о", как будто он осознает свою ошибку. Хенджин шипеть хочет от одного только воспоминания об этой "ошибке".       — Ким Сынмин! — взрослый и ответственный Хван Хенджин выходит покурить, отпуская поводок. Эмоциональный же Хенджин молчать не может. — Ты зажал меня в пустом коридоре! Да я из-за тебя! Я не мог...       Хенджин осекается, прикусывает язык, не позволяя разболтать про то, как он не мог кончить из-за удушливо-сладких образов Ким Сынмина, которые не давали ему покоя ни наяву, ни во снах.       — Прости, хен, — Сынмин снова смотрит виновато. Уже без улыбки. — В тот день я точно не смог сдержаться... А потом... Ты стал таким нервным, и я слышал, что ребята тоже беспокоились об этом. Мне стало очень совестно, что я довел тебя до такого... кхм... состояния.       — И поэтому ты решил... — Хенджин задыхается. Шестеренки в его голове работают так усиленно, что кажется, будто всё сейчас взлетит на воздух. — Так поэтому ты отменил пари?!       — Чтобы ты не нервничал так сильно... — Сынмин неловко пожимает плечами, и за этими острыми и красивыми чертами лица Хван снова видит того паренька, что встретил столько лет назад. Неловкого, немного круглого на лицо, но очень доброго.       — Ким Сынмин! — Хван почти что стонет. Пальцы выпускают руку Кима и захватывают растрепавшиеся ото сна голубые волосы на голове. Чтобы он не нервничал... Да Хван за те дни чуть инсульт в двадцать два не схлопотал... Наверняка, волосы седые полезут скоро. — А словами ты мне об этом не думал сказать?       — Ну это же было пари... — Сынмин всё еще немного неловко мнется, но Хван видит готовое разжечься пламя. — Кроме того, у тебя было такое интересное желание. А моя влюбленность никуда не ушла... Так что...       — Ты сейчас серьезно говоришь мне, что проиграл не только ради моего психического здоровья, но и чтобы отсосать мне? Ким Сынмин?! — Хенджин и второй рукой хватается за волосы. Это невыносимо. Хотя вернувшийся с перекура рациональный Хенджин прикуривает эмоциональному и соглашается с тем, что это довольно мило. Пусть даже и туповато.       — Прости, Хенджин-и, — Сынмин отчаянно пытается взять его за руку, но Хван дергается и не дается. — Я... Мне было страшно...       А вот здесь Хван замирает и возвращает серьезное выражение лица.       — Мне было страшно, что если ты узнаешь обо всём... Всём, что я чувствую, — Ким сглатывает и отводит взгляд, изучая швы на кафельной напольной плитке. — Ты возненавидишь меня. Ведь ты...       Сынмин смотрит на Хенджина таким взглядом, что у Хвана скручивает желудок каким-то неприятно-отчаянным чувством, граничащим с болью.       — Ты идеальный, хен, — Ким кусает губу и закрывает глаза. — А я... Это я... Который влюблен в тебя уже столько лет... И который совершенный идиот, раз запустил всё настолько и довел тебя. Ты должен меня ненавидеть...       — Ким Сынмин! — Хенджину кажется, что это имя у него уже на ребрах и языке выжжено. Он уже сбился со счета, сколько раз он отчаянно его выдыхал. — Ты идиот! Совершенный! Это верно!       Хенджин пытается взять младшего за подбородок, чтобы тот посмотрел ему в глаза. Пальцы слегка давят на горячую и всё еще мокрую от слез кожу, и Сынмин наконец-то смотрит ему в глаза. Кажется, что даже кровь у него перестает бегать по венам — так он внимательно смотрит на Хвана.       — Ты идиот, Ким Сынмин, — Хенджин нервно облизывает губы и горько усмехается, вспоминая все эти бесконечные дни. — И пари твое идиотское. Но ты ведь... Сделал это для меня. Ты помочь мне хотел. Видимо... Хотя мог просто ведь сказать, что на меня настучать хотят! Боже, ты мог просто сказать!       — Я не хотел, чтобы ты нервничал, — Сынмин хлопает глазами, отчаянно и восхищенно наблюдая за полыхающим гневом Хваном.       — Блять! — Хенджин почти истерично смеется, когда вспоминает, как он "не нервничал" все эти дни... — Сынмин-а... Трахаемся мы точно лучше, чем разговариваем!       — Да это... — тон Сынмина и мрачная тень на лице тоже Хвану не нравятся. — Извини за это. Я не...       — Ты не хотел? — теперь Хенджин по-настоящему в ужасе. Вот и тот момент, которого он боялся. Сынмин скажет, что всё было ошибкой и Хенджин его разочаровал. Особенно как объект влюбленности.       — Это была ошибка? — Хенджин шепчет слова, с огромным страхом глядя на Кима.       — Нет! — Сынмин выпаливает ответ громко и без раздумий. В его глазах страха не меньше, а сам Ким почти что подается вперед, будто хочет заключить Хвана в защитные объятия. Это немного успокаивает напряженные нервы старшего. — Боже, нет, хен... Ты великолепен... Я... Мне... Мне кажется, что я тебя принудил и это всё неправильно.       — Стоп! — Хенджин закатывает глаза, стараясь не сорваться и всё же не закатить истерику вперемешку с промывкой мозгов. — Стоп! Стоп! Стоп! Стоп, блять! Ты слушал меня всё это время?! Ким Сынмин?! Я стонал под тобой, я кончал под тобой... Так сильно, как никогда в жизни. Я хотел тебя! Тебя! И только тебя! И... Сейчас хочу.       На последних словах у Хвана заканчивается воздух в легких и мысли в голове, потому что слова пропитаны яростью и злостью на Сынмина за то, что тот удумал себя принижать или накручивать еще сильнее, чем это делает с собой Хван. Королева драмы в их коллективе только одна!       — Иди сюда, — Хенджин тянет Кима за обе руки, заставляя сползти с кресла и оказаться на бедрах Хвана. — Я тебя хочу, идиот. Всего.       Хенджин смыкает руки в замок на пояснице Кима и разрешает обожанию затопить его сердце и всю радужку глаз. Пусть у него в глазах будут сердечки. И пусть Сынмин это увидит.       — Посмотри на меня, Ким Сынмин, — Хенджин вытягивает шею, чтобы говорить в самые губы растерянно сидящему на его коленях Киму. — Я хочу тебя, Ким Сынмин. Только с тобой мне хорошо. Так сильно, что я с ума схожу. Посмотри и запомни это, Минн-и. Постарайся найти для этих слов место в своей умненькой головке. Я твой.       Тихий всхлип успевает сорваться с губ Сынмина до того, как Хван всё же добирается до них и захватывает поцелуем.       — Мы еще вернемся к этому разговору, Минн-и, — Хенджин отрывается от мокрых губ и слизывает слюну языком. — Но сейчас ты поцелуешь меня еще раз. И мы пойдем пить кофе! Кофе, Ким Сынмин! И с кексами! Я так хочу, блять, кексов с...       Договорить у Хвана не выходит, потому что Сынмин наваливается на него, бесцеремонно раздвигая его губы своим языком и заталкивая вместе с ним и все слова назад. Сынмин целует с восхищением, трепетом и жаром, которому Хенджин позволяет растечься по всему телу.