Flatline

      Гониль:       — Я и здесь прекрасно посижу…       Ты с укоризной смотришь на то, как он забивается под пляжный зонтик. Солнце и жара не для того созданы, чтобы их упускать! И ты уже пообещала себе, что вытащишь его в воду, чего бы тебе это ни стоило!       — Для чего мы приехали в отпуск? — ты упираешь руки в бока, и юбка твоего цветастого купальника мягко колышется в воздухе. — Чтобы ты сидел на берегу и чаи свои попивал? А ну вылезай!       И ты, прикладывая все свои весьма скромные силы, рвёшься вперёд с целью Гониля из-под зонтика вытащить. Пытаешься тянуть за руки — никак. Обнимаешь и утаскиваешь всей собой — снова не то. Психуешь и ловишь за лодыжку — тоже нет, как будто он умеет держаться за землю. Ты гневно фырчишь, от злости лупишь его ладонью по спине и уходишь плавать сама, иногда посматривая на то, как он с совершенно равнодушным видом читает что-то с телефона и пьёт чай из термоса.       К вечеру, наплававшись, нанырявшись и назагоравшись вдоволь, ты едва ли можешь моргать и понимать реальность от приятной, довольной усталости, но вкусный запах еды, которую готовит Гониль, заставляет тебя потерпеть ещё немного. Тишину между вами мягко заполняет включённый на какой-то мыльной опере телевизор, и ты, чтобы совсем не уснуть, берёшь в руки термос Гониля, в котором даже что-то плещется на дне…       Ты громко плюёшься, как только делаешь глоток.       — Скотина!       Вскакиваешь с места, но Гониль, едва сдерживая улыбку, предупреждает твоё нападение, ловит тебя за руки и замыкает в своих объятиях.       — То есть, всё это время у тебя в термосе был коньяк?!       — А ты как думала, почему я такой довольный сижу?       — Довольный?! Да у тебя всю дорогу морда кирпичом!       Он затыкает тебя поцелуем, в котором коньячная горечь ощущается намного приятнее, и отпускает твои руки, чтобы лопаточкой помешать тушёные овощи на сковороде.       Чонсу:       Почему у всех парни как парни, а у тебя — электровеник? Ты задавалась этим вопросом всю дорогу, пока сбивала ноги об камни и пока растекалась от жары и усталости по любой пригодной для этого поверхности, даже если никакая поверхность пригодной для этого не была. А Чонсу ничего, бодрячком, слушает гида и ведёт с этой загорелой и крайне идейно настроенной дамочкой светские беседы, вопросы ей какие-то задаёт, заставляя ещё больше и больше идейно настраиваться.       Ты знаешь, что котов бить нельзя, но в эту охреневшую сволочь с удовольствием кинула бы не только обоими тапочками, но и всем, что попалось бы тебе под руку — например, вентилятором на батарейках, который обдувал лицо тучной аджуммы, шедшей едва ли не в ногу с Чонсу, хотя лет ей раза в три больше, чем ему.       — Хэй, ты в норме?       Ты поднимаешь ошалевший взгляд от земли и только сейчас понимаешь, что Чонсу немного отбился от экскурсионной группы, а идейного гида теперь увлекает беседами та самая аджумма. Ты устала, у тебя нет сил говорить, ты хочешь рухнуть на шезлонг около воды и залпом выпить какой-нибудь ледяной коктейль, но экскурсия по куче достопримечательностей у вас на весь день, а время едва перевалило за полдень.       — Потерпи, зайка, осталось совсем чуть-чуть, — Чонсу приобнимает тебя, но ты в ответ только замученно ревёшь — ибо твой кот сам по себе горячий, а сейчас ещё и нагрелся на солнце, и тебе казалось, что ты вот-вот вплавишься в него и растечёшься по нему безвольной массой.       Джисок:       — Твой гастрит не даст тебе пережить это…       — Отъебись, женщина, я в отпуске, — Джисок отмахивается от тебя, а потом просит продавца за уличным лотком: — Шеф, положи ещё вот этой вот херни — в душе не чаю, что это, но я это хочу.       Ты — женщина, которую он попросил отъебаться, — уже знаешь, чем всё закончится, потому просто наблюдаешь за тем, как Джисок совершает ошибку, которую сам же себе потом не простит. Отговаривать его бесполезно, проще дать понять, насколько он был неправ, и эта черта так тебя в нём раздражала, что «вот эту вот херню» хотелось сверху полить острым соусом, чтобы не повадно было.       Но ты великодушно сдерживаешься от этого и вспоминаешь, что своего разноцветного дурачка, вообще-то, любишь.       А вечером, когда вы добираетесь до пляжа во второй раз, дурачок и сам готов признать, что он полный кретин, потому что тошнит его от одного взгляда на воду, не то что от ощущения качки или ласкающих берег волн.       — На, — ты вынимаешь из пляжной сумки таблетки от желудка, которые всегда таскала с собой ещё с тех самых пор, с каких узнала, что у твоего парня одновременно гастрит и (не диагностированная, но явно имеющаяся) последняя степень идиотизма. — Выпей и не страдай. Пару часиков ещё позагораю, и пойдём в номер.       В принципе, Джисоку без разницы, где подыхать от боли в желудке, потому он закидывается таблетками, занимает взятый в аренду шезлонг своей еле живой тушкой…       — Но та херня была реально вкусной, — и вымученно улыбается, устало прикрывая глаза.       Сынмин:       Кондиционер успел выстудить комнату, и ты, назагоравшаяся на солнышке, уже начинала трястись от озноба, но пульт тебе так и не отдавали.       — Сынмин-а, ну лисик, ну пушоночек мой, — ты причитала максимально ласковым голоском, стоя над сложенным диваном, который на ночь для тебя, видимо, никто не собирался раскладывать, — тебя же самого продует, будет ещё хуже.       — Отстань, — звучит всё ещё злобно, но всё же чуть менее, чем пару часов назад. Видать, к боли от солнечных ожогов Сынмин привык, а вот ощущение прохлады никак не хотело к нему приходить.       Ты не только чувствовала себя виноватой, но и правда ей была — заболталась с подружкой по телефону и совсем забыла, что уснувшего на солнце Сынмина надо пнуть, чтобы перевернулся и не обгорел. В итоге — он обгорел, и сейчас ты во всей красе лицезрела его малиново-красную спину, кожа на которой уже начинала меленько пузыриться и готовилась начать слезать.       — Масик, ну пожалуйста! Ну уже очень холодно!       Ответом тебе была тишина. Такая, в которой пульт от кондиционера-то просить было бесполезно, не то что уговорить встать и дать самой разложить диван — единственный, между прочим, у вас в номере, и если не на нём, то тебе придётся спать за столом или на полу. И ты, совсем уж загнавшаяся чувством вины, решаешь сделать самую последнюю попытку помириться.       Помимо спины у Сынмина обгорели плечи и немного икры, но вот лодыжек это, по счастью, не коснулось, и именно в косточку на лодыжке ты мягко его целуешь, привлекая внимание к себе. Как только ты поднимаешься и выжидающе смотришь, он встряхивает ногой, ёрзает на диване и… всё-таки протягивает тебе пульт от кондиционера. Ты, пища от радости, забираешь его, но не забываешь подержать немного ладонь Сынмина в своей, чтобы по каждой костяшке рассыпать ещё один такой поцелуй.       А пока ты выключаешь кондиционер, он всё-таки встаёт, но раскладывать диван на ночь — сегодня твоя обязанность.       Хёнджун:       Ты никак не могла найти Хёнджуна, который отошёл «на пару минут, сладкая», пока ты стояла в очереди за мороженым, и теперь спрятался где-то в пёстрой многоликой толпе. Пришлось прибегать к дедукции и логике, которые, вообще-то, вы оба на время отпуска обещали отключить.       Первая же догадка оказалась безошибочно верной — Хёнджун оккупировал тир и, судя по кучке мягких игрушек, уже успел настреляться.       — Родной, — ты мягко подходишь к нему сзади и кладёшь ладонь на плечо, но это не мешает ему попасть точно по спичечной головке и выбить последнюю мишень.       — Двадцать из двадцати, парень! — хозяин тира, мужчина в летах, восторженно всплёскивает руками и снимает очередную игрушку. — Ты никак снайпер какой-нибудь!       — Не снайпер, просто очень люблю пострелять. В пейнтбол особенно, — Хёнджун выпрямляется и промаргивается, а потом передаёт тебе огромную плюшевую акулу розового цвета, которую выиграл буквально только что.       А ты вздыхаешь, потому что прекрасно знаешь, что за этой кучкой игрушек стоит.       — Да поеду я с тобой в горы на охоту! Только зимой, потому что летом я хочу солнышка. Договорились?..       Джуён:       Ты ныла всю дорогу — вы могли сладко спать в вашем номере, включив кондиционер и обнявшись под одеялом, но какой-то чёрт, которому ты бы с удовольствием рога и копыта повырывала, попёр Джуёна на пляж. Ночью, когда на пляже никого нет, ничего не работает и когда темно, хоть глаз коли. Нет, конечно, Джуён освещает вам путь ярким фонариком и несёт сам собранную пляжную сумку, а ты только плетёшься следом и жалуешься, но ситуации это не меняет — вы не в мягкой постельке, а чешете в сторону берега.       — Вот и что такого интересного в море ночью, скажи, а?       — Узна-а-аешь, — Джуён крепче сжимает твою ладонь в своей и улыбается едва ли не ярче заряженного фонарика.       Ты отказываешься лезть в воду и говоришь, что посидишь тут, пока он поплавает, и едва ли не засыпаешь, облокотившись на сумку и обняв её (даже думаешь лечь на одно полотенце и укрыться вторым, даже если галька больно будет упираться в бока), но…       Но ты правильно делаешь, что не засыпаешь.       Потому что, если бы ты уснула, ты бы пропустила вещь, без которой, оказывается, не могла дышать и существовать.       Джуён выныривает из воды и запрокидывает голову назад — так, что вслед за его волосами разлетаются брызги, — обтирает ладонями лицо, но остальным потокам даёт стечь по своему телу, переблёскивая в поразительно ярком лунном свете и подчёркивая рельеф его тела. Ты всегда знала, что твой любимый — тот ещё красавец, но сейчас он казался тебе как минимум богом, выходящим из морских вод и как-то подозрительно голодно смотрящим на тебя.       Между ног необратимо мокнет, и, в принципе, чёрт бы с тем, что галька больно упирается — если Джуён прямо сейчас не вожмёт тебя в эту же гальку всем собой, ты разноешься ещё сильнее.