Flatline

      Гониль:       В ответ на твоё, казалось бы, романтичное признание он рвано смеётся, поднимает лицо к небу, и на стёкла его очков накрапывает мелкая морось, под которой вы стояли. Рваный смех перетекает в вымученный, Гониль поджимает губы, качает головой и лезет в карман ветровки за сигаретами.       — Да кто тебе вообще сказал, что ты мне нужна? — его голос больше кажется расстроенным, чем гневным, а подкуривает он с таким видом, как будто сигаретой хочет отпугнуть тебя, словно мелкую мошкару.       Но ты давно уже смирилась с тем, что твой любимый курит, хотя сама по себе сигаретный дым не любила. Ты давно смирилась с тем, что в металлической фляжке у будущего хирурга вовсе не медицинский спирт, а дорогой виски. Ты смирилась с тем, что после пар он идёт не домой повторять конспекты или готовиться к семинару, а садится на свой мотоцикл и едет репетировать; в лучшем случае — в арендованную каморку, в худшем — в какой-нибудь бар.       Единственное, с чем ты смириться не могла — с тем, что рядом с ним никогда не было места тебе. Ты любила его всей своей гнилой и больной душонкой, ты искала повода для встречи, старалась ему понравиться и стать для него самой лучшей, но, видимо, было проще убить всех остальных его друзей, знакомых, приятелей по бару и даже захожих девиц, каждая из которых непременно лезла обниматься. Тебя для Гониля, сколь бы ты ни старалась, словно не существовало, и это ранило гораздо сильнее, чем должно было.       — Но я ведь… — ты чувствуешь, как твой голос сухо дрожит; любая другая девочка давно бы расплакалась, только вот ты плакать совершенно не умела, но благодаря ему, наверное, смогла бы, только вот сейчас плакать не хотелось, — я ведь люблю тебя…       — А мне всё равно, — Гониль бросает эту колючую фразу и глубоко затягивается, а ты не знаешь, чего тебе хочется больше — превратиться в сигарету, лишь бы прижаться хоть на миг к его губам, или уничтожить абсолютно все табачные компании мира, чтобы ему нечего больше было курить и он подумал о том, что вместо этого можно целоваться. — Мне твоя любовь не нужна. Хочешь сделать лучше — избавь меня от этого.       Что-то где-то далеко пускай и глухо, но дребезжаще дзынькнуло, а после по земле зашуршали нестройным градом меленькие-меленькие осколочки. К несчастью, это было вовсе не далеко, а у тебя в груди — так лопнуло на осколки твоё каменное, равнодушное ко всему, кроме него, сердце. И тебе бы заплакать, да только из слёз — мелкая морось, капающая с неба, а больше и нет ничего, даже если до слёз тебя доводит твой любимый человек.       У тебя в кармане канцелярский ножик с очень легко выдвигающимся лезвием, и ты кучу раз представляла, как его острый край полосует кроваво-алым чужие шеи, но сейчас шея, которая мерещится истекающей кровью напротив, почему-то — ничья иная, как твоя собственная.       Чонсу:       Он как-то совершенно невзначай вспоминает в разговоре одну из своих бывших девушек — провстречались недолго и больше для галочки, чем ради серьёзной цели, разбежались без скандала, потому что оба, на самом-то деле, хотели на свободу и в другие руки. Чонсу и ухом не ведёт на это воспоминание, продолжает готовить ужин, иногда отвлекаясь на телевизор и идущее по нему глупое-глупое шоу.       А тебя закоротило. Замыкание произошло где-то в голове на мысли, что у Чонсу может быть другая девушка, которую он когда-то любил, когда-то целовал, когда-то носил на руках, водил на свидания, провожал домой и кормил вкусной-вкусной едой. Тебе хотелось быть единственной, с кем он ласковый и любящий кот, тебе хотелось, чтобы никакая его бывшая не могла разрушить одним своим появлением всё то, что вы трепетно и любовно выстраивали друг меж другом.       Он обронил в разговоре с тобой её имя, а зная, как давно они встречались, ты быстро нашла её аккаунт в соцсети через отметки и комментарии на аккаунте Чонсу. Она была совсем не похожа на тебя, вы были совершенно разными, и глотком чистого, свежего воздуха была мысль о том, что раз Чонсу ушёл от неё, но остался с тобой, значит, ему нравятся такие, как ты, и ему нравишься именно ты, а не она? Как жаль, что этим же воздухом ты начала задыхаться — а если наоборот?..       На аккаунте его бывшей много фотографий из одних и тех же мест — института, кофейни, парка, её комнаты дома, — и ты можешь составить примерную картину того, в каком районе она живёт и где бывает. Открывая карту, ты едва ли осознаёшь, что тебе эта информация даст, но когда видишь в панорамах узкий переулок по пути от кофейни к дому, прикидываешь, что в таких обычно нет освещения и есть мусорные контейнеры. Затащить её туда, зажав рот рукой в плотной перчатке, ты сможешь, останется только покрепче ухватить за волосы и несколько раз ударить головой об кирпичную стену…       — Очнись! — Чонсу водит ладонью у тебя перед лицом, и ты растерянно моргаешь, выходя из транса. — Т/и, я несколько минут тебя дозваться не мог! У тебя такой взгляд жуткий был…       — Я… тебя напугала?.. — спрашиваешь совсем боязливо, рассматривая лицо Чонсу, на котором слишком явно читалась обеспокоенность.       — Немного да, но… — он обнимает тебя, целует, легоньку кусает за щёку, чтобы отвлечь, и облегчённо улыбается. — Пожалуйста, о чём бы ты сейчас ни думала — забей. Она тебе уж точно не помешает.       В его руках твой телефон, из истории которого он удаляет и вкладку с картами, и профиль своей бывшей. Ты задумалась о том, как размазываешь по стене её смазливое лицо кроваво-сопливыми, склизкими следами, и совсем не почувствовала, когда Чонсу забрал мобильный.       — Лучше потрать это время на меня, — он обиженно дует губы, и ты возвращаешься в себя от осознания, что да, это время будет гораздо лучше потратить на него самого — это он будет ценить больше, чем труп своей бывшей.       Джисок:       Ты заходишь в квартиру и слышишь размашистые, но хлюпающие удары, перемежающиеся, кажется, треском костей. Это заставляет тебя замереть около входа и выронить из враз похолодевшей ладони ключи — те слишком звонко бряцают об пол, прекращая эту какофонию. Слышится пыхтение, которое сменяют лёгкие, спокойные шаги.       — Т/и, привет! — Джисок появляется из дверей комнаты и выглядит чуть усталым, но довольным, как объевшийся кот. У него на лице несколько алых капель, которые он стирает рукавом синего пиджака, но гораздо больше этих капель на груди и животе — белая футболка хотя и была с рисунком, но не могла спрятать то, насколько он был вымазан в… ты нервно сглатываешь тошноту, подступившую от густого запаха, который он принёс за собой.       Ты выглядишь испуганной, и это заставляет его опечаленно надуть губы.       — Чего ты, зайка? Всё ведь хорошо, — он совсем не хочет видеть тебя испуганной, а ты — не хочешь видеть в его руках потрёпанную бейсбольную биту с перебинтованной ручкой и вбитыми по всей длине гвоздями, которые были порядочно погнуты, но наверняка ещё могли царапать или рвать тело, в которое впиваются. Ты представила это, и у тебя подкосились ноги, но ты не рухнула на пол в коридоре.       — Всё хорошо? — голос садится и начинает похрипывать. — А зачем тогда…       Ты киваешь на биту в его руке, и Джисок делает вид, что она совсем тут ни при чём.       — Да так, надо было… Уладить один момент с твоим ублюдком, — Джисок, наверное, хочет улыбнуться, но у него получается щеристо оскалиться, а взгляд становится совсем бешеным. — Он больше не будет замахиваться на тебя во время ссор. Он больше вообще ни на кого не замахнётся, зайка.       Джисока пробирает на смешок, от которого вздрагивают плечи. Ты замечаешь пару капель крови в его волосах, крашеных сине-розовым, как сахарная вата, но почему-то желание убрать этот след перекрывается желанием выбежать из квартиры и больше сюда не возвращаться. Ты медленно осознаёшь, почему именно твой парень больше ни на кого не замахнётся, а взгляд Джисока становится совсем уж безумным.       — Ну же, Т/и… Ты ведь знаешь, что я всегда защищу тебя от тех, кто делает тебе плохо, — он говорит ласково, но впивается ладонью в перемотанную ручку биты так, что белеют костяшки. — Ты ведь знаешь, что я тебе плохо не сделаю. Потому что я люблю тебя. Потому что ты моя единственная…       Чем дальше он говорил, тем сильнее тебе казалось, что ты — не единственная; ты — следующая, кого коснутся гвозди на перемазанной в крови бите; ты — следующая, кого он уничтожит во имя больной, безумной любви, которая вертится в его сумасшедшей голове.       Но он — протягивает тебе руку, приглашая к себе, а ты…       … ты делаешь робкий шаг навстречу…       Сынмин:       Твоя лучшая подруга всегда была странной — она любила яркий макияж, короткие юбки, кучу блестящих украшений и брелков, пушистые сумки и кофты, делала маникюр с Хеллоу Китти и была совсем уж наивной дурочкой. Но парни почему-то её любили — за её инфантильность, за её прототу и недалёкость, за то, что предел мечтаний — это новый чехол на телефон или вычурная побрякушка.       Проблема была в том, что парни, которые любили её, совсем ей не подходили. Один был идейным спортсменом-культуристом, второй слишком сильно увлекался искусством, третий наскучил ей рассказами о криптовалютах и котировках, четвёртому мама завязывала шнурки, пятый… В общем, твоя подруга успела загрустить, что нормального парня не найдёт никогда, и ты после каждого такого разрыва поддерживала её всем, чем могла. Потому что она может быть глупенькой и наивной, но это не отменяет того, какая она искренняя и добродушная.       Когда рядом с ней появился Сынмин, она будто расцвела пуще прежнего — он дарил ей цветы, смотрел вместе с ней сериалы, помогал часами выбирать новые тени или помаду, умел завивать волосы и смешивать краску для них (и сам даже красил иногда, когда от неё оставалось слишком много). Он был её идеалом парня, потому что был на одной с ней волне и правда любил её, какой бы она ни была, будь она хоть вычурной модницей, хоть домашней дурнушкой. Тебе было очень приятно видеть, как она наконец-то счастлива и как она нашла того, о ком всегда мечтала.       Только вот нравиться неподходящим парням она не перестала. Разница была только в том, что дольше недели ни один внезапный ухажёр на горизонте не маячил, почему-то пропадал и не отсвечивал, и твоя подруга значения этому не придавала, радуясь крепким и тёплым отношениям с Сынмином, но ты-то знала, что просто так от неё обычно никто не отставал.       — Ты слишком много думаешь о плохом, — твоя подруга сюрпает рамёном прямо из тарелки, и это совсем не выглядит поступком нежной игривой леди, но это делает её счастливой, и ты рада за неё. — Подумай лучше о том, что я могу подарить ему на годовщину. У меня совсем никаких идей нет, а он… Ну ты знаешь, как сильно я его люблю! Я не могу оставить его без подарка!       Ты смеёшься и пробуешь переключить голову, но — ты совсем не знаешь Сынмина. В плане его самого, его интересы, его увлечения, его характер и прошлое. Ты понятия не имеешь о том, какой он на самом деле, за пределами любви к твоей подруге, и эта мысль почему-то кажется тебе странной, колючей и неуютной, но — ты решаешь её отпустить.       Ровно до тех пор, пока Сынмин не отправляет тебе приглашение поговорить, а местом встречи почему-то назначает незнакомую тебе улицу где-то на окраине, к тому же поздно вечером. Он не отвечает ни на один твой вопрос, сообщения читаются, но игнорируются, и единственный способ всё выяснить и расставить по местам — это приехать на встречу, даже если ты чувствуешь, что что-то может пойти не так.       Когда ты приезжаешь на место, тебя встречает пустынная тишина, от которой тебя сразу же пробирает странным холодом, а следом… Что-то тяжёлое падает тебе на голову и раскалывается об неё, ты падаешь на землю, утопая ладонями в дорожной пыли, а Сынмин, которого ты видишь крайне размыто, появляется будто из ниоткуда. На нём какой-то совсем дурацкий бордовый комбинезон, а в руках… топор?..       — Ну привет, Т/и, — он ерошит покрашенную в розовый чёлку и закидывает топор на плечо. — И тут же пока. Ты такая проблемная и сложная… Даже кучу поклонников оказалось отбить проще, чем тебя успокоить. От тебя столько проблем… Точнее, они всегда только от тебя и были — ты единственная, кому я покоя не давал. Ну… Теперь ты знаешь. И наконец-то будешь молчать.       Последнее, что ты помнишь — запершивший в горле крик ужаса, разрубленный пополам вместе с твоей шеей.       Хёнджун:       Ты любила его и принимала его сложный, властный характер, а он принимал твою любовь — ревностную, собственническую, наглую. Он отменял встречи с друзьями ради тебя и таскался с тобой по скучным киношкам, непонятным выставкам и людным паркам, а ты, приходя к нему домой, молчала в тряпочку и просто слушала, как он подбирает аккорды на гитаре. Ты понимала, что украла его у всего мира, потому не воровала его у самого себя, а он называл тебя «хорошей девочкой» и целовал в щёки.       Он как-то обмолвился, что его достала попросить сфотографировать одна девица из параллели — ну потому, что у него был классный полароидный фотоаппарат и руки не из задницы, — а ты спросила тогда, что за девица вообще такая, что она себе позволяет и не свернуть ли ей шею.       — Да как же, свернёт она… — из кармана толстовки он выуживает полароидное фото той самой «бесяшки», а ты только и ждёшь возможности врезать ей. Хёнджун не гнушается насилия, особенно если это реально действенный способ, и ты, вырывая у него из рук это чёртово фото, решаешь, что навсегда эту «бесяшку» уничтожишь.       Девица и правда погибает — спотыкается на каблуках и летит прямиком под разогнавшийся автобус. Полароидное фото вы сжигаете и делаете вместо него другое — на котором вы стоите в обнимку.       Ты из тысячи и миллиона бы узнала снимок, который сделал Хёнджун, потому, находя их в своих вещах, всегда принимала как знак доверия и знак признания с его стороны. Он доверял тебе правду о том, кому желал самой болезненной смерти, а ты, словно фея-волшебница, его желания исполняла самыми коварными, кровожадными и безжалостными способами, занимая собой освобождающееся от людишек-помех пространство. Вы проводили вместе всё больше времени, ты чаще ночевала у него дома, чем у себя, носила его вещи, знала весь его репертуар и…       Наутро после того, как вы впервые переспали, ты, уже заняв место в аудитории, находишь вложенными между листов тетради целых два полароида. Первый — обычный, на белой бумаге, перевёрнутый фотографией вниз, а вверх — тыльной стороной и подписью «твоё последнее задание, моя хорошая девочка». Второй, лежавший под ним, повёрнут розовой рамкой и фотографией наверх, и на этой фотографии — твой Хёнджун со своим старостой, в обнимку и целуются в губы, а на фоне, кажется, мужская раздевалка, в которой ты не могла быть рядом, даже если бы очень захотела.       Белый полароид нужно повернуть фотографией к себе — на нём, в конце концов, ещё одна прихоть твоего любимого, которую ты исполнишь, какой бы сложной ни была твоя цель, ведь со всеми простыми ты уже разобралась. Быть может, на этом снимке сам староста, который, в принципе, неплохой парень, но мог оказаться не там не в то время и Хёнджуну чем-то помешать. Быть может, на этом снимке кто-то ещё, о ком ты и не подозревала, завладев настоящим и будущим, но оказавшись бессильной перед прошлым Хёнджуна.       И ты поворачиваешь снимок. Только вот на снимке… ты сама.       Джуён:       Ты забегаешь в кабинет в спешке и громко хлопаешь дверями.       — Потише, леди, — Джуён небрежно разворачивается к тебе, сидя в компьютерном кресле с удобной спинкой. Шесть мониторов, с которых он наблюдает за всем, что ему нужно, гаснут после того, как длинные пальцы прожимают какое-то сочетание клавиш. — Притащишь сюда незванных гостей, и в следующий раз будешь сама копать дерьмо под своих «подружек».       Концовку он выделил с гаденькой ухмылочкой, поправляя завитые пепельные прядки, но тебе было всё равно — чем быстрее он передаст тебе нужную информацию, тем быстрее ты сможешь расправиться с очередной занозой, которая мешает тебе жить.       — Вот, — ты вынимаешь из шоппера, с которым ходила на занятия, конверт с пачкой распечатанных фотографий внутри. Джуён забирает его, вынимает стопку, лениво просматривает абсолютно каждый снимок и то хмурится, то наоборот выглядит приятно удивлённым, но принимает эту взятку. — Только… Мне нужна ещё одна твоя помощь.       Ты чуть вертишься из стороны в сторону, и плиссированная юбка мягко обнимает твои бёдра. От тебя не уходит то, как Джуён бросает на это мелкий взгляд, но ему можно; он — глаза и уши этого гадюшника, шпион, у которого есть абсолютно любая информация и все рычаги давления на каждого, начиная студентами-первокурсниками и заканчивая самим дирекором. А твоя цель — рыба крупная, так что если Джуён попросит снять юбку, то тебе придётся это сделать.       — Преподавательница…       — О, нет, не продолжай! — он отмахивается от подробностей. — Я по камерам видел, как эта старая карга к твоему парню клеится! Не хочу это вспоминать!       Ты хочешь хихикнуть, но у тебя не получается выдавить из себя глупый смешок.       — Я хочу избавиться от неё. Так, чтобы она больше никогда и мысли не допускала клеиться к кому-то из своих студентов.       — Есть у меня способ, — Джуён покусывает и облизывает губы, — очень действенный и эффективный, как раз для тебя — никто другой с этим не справится. Правда, и цена у него соответствующая…       — Что ты хочешь? — ты складываешь руки на груди и хмуришься, намекая, что пришла сюда по делу, а не поболтать. Улыбка Джуёна мягкая, совсем не сочетающаяся с его нагловато-вальяжными манерами; ты знаешь, что эту слабость позволено видеть только тебе, потому что твоими руками он достигает и каких-то своих, неизвестных тебе целей.       — Поцелуй меня. Как своего любимого мужчину.       Ты надуваешь губы и хочешь очень сильно возразить, что твой поцелуй достанется только твоему парню, ради которого ты уже кучу народа (не без помощи Джуёна, конечно) растоптала в ничто, но… Но Джуён никогда не врёт насчёт своих способов и своего влияния. Поэтому если он просит твоего поцелуя, значит, его информация действительно стоит того.       Ты пригинаешься к его креслу, заправляешь за уши выпадающие прядки волос, чтобы не мешали, и касаешься его губ. Они мягкие, без трещинок и корочек, пахнут кофе и мятой, и целовать его даже приятно — будто его никто, как и тебя, раньше не целовал. Но ты помнишь его ремарку про «любимого мужчину» — этого мужчину и представляешь на месте Джуёна, чувствуя, как от одной мысли о поцелуе с ним трепещет сердце. Ты целуешь глубже, проявляешь инициативу и берёшь её на себя, не жалеешь ни эмоций, ни страсти, и всё это для него — для твоего парня, который занимает всю твою сумасшедшую голову и ради которого ты готова на любые безумства и подлости. О Джуёне ты если и думаешь, то только как об инструменте, которым просто нужно научиться пользоваться, чтобы всё получалось правильно.       — Неплохо, — он шепчет напоследок, пока ты отстраняешься от него, и тебе кажется, что его скулы и кончики ушей немного покраснели. Ты хочешь убедить себя в том, что тебе кажется — его власти и влияния хватит на то, чтобы любую девчонку сделать своей, а не только влюблённую до безумия тебя попросить о поцелуе. — Во всяком случае, любовница из тебя лучше, чем папарацци.       За этот камень в свой огород ты хочешь больно его стукнуть, но вместо этого утираешь губы рукавом пушистой кофты.       — Я вышлю всё нужное на твою почту. Иди, только Бога ради — дверями не хлопай. Другие гости мне тут не нужны.