Just watch me

Он хотел выждать, как нормальный пацан. Примерно год. Честно. Но передумал уже в следующую ночь, когда обнаружил, что самозабвенно дрочит на фотографию своего дядюшки в инстаграме. Да-да, ту самую, где он в байкерской куртке. Да-да, в той самой. Люку захотелось вновь ощутить грубую хватку на своём запястье. Желательно до синяков. Почувствовать запах въедливого одеколона, не оставлявшего шанса и места кислороду, отдающего то ли полынью, то ли смертью — снова. Он кончил, представляя этот аромат на своей коже. Как тот теряется в волосах, смешивается с потом где-то в ямке меж ключиц. Это было ужасно. Это было прекрасно. И этого не было вовсе. Люк потупил пару минут, разглядывая бессистемные блики на потолке от проезжающих мимо автомобилей, а потом заполз в душ. Выполз он оттуда с твёрдым намерением кончить во второй раз, уже без применения (собственных) рук. Он стянул влажные после душа кудри резинкой-пружинкой, сменил мягкие треники на потёртые джинсы и спустился вниз. Где и обнаружил орущих друг на друга нечленораздельным матом Эйгона и Джейса, самозабвенно рубящихся в приставку. С Эйгоном всё было понятно, а вот старшего брата Люк редко видел таким взбудораженным. Казалось, он сейчас въебёт Эйгону джойстиком со всей дури. И не посмотрит, что у того новый пирсинг в носу. Это была любовь. Брат и дядюшка окинули его одинаковыми беглыми взглядами. Смесь любопытства и похуизма. — Как думаешь, — спросил Эйгон, мгновенно переходя с нечленораздельно-матершинного на издевательски-саркастичный, — куда это наш уже-не-маленький Люк собрался на ночь глядя?.. Джейс передёрнул плечами, возвращая взор обратно к экрану телевизора. — Бухать. — А вот мне кажется, что он идёт трахаться. Наш очень взрослый Люк, — Эйгон подмигнул заговорщицки, словно мог назвать точный адрес, группу крови и количество родинок у человека, с которым его племянник собирался предаться непотребствам нынче ночью. Да он и мог, собственно. Но Эйгону-то об этом откуда было знать?.. Люк сначала побледнел, затем покраснел, а потом выпалил, — Буду поздно! — Лучше утром, — крикнул Эйгон ему вдогонку, смеясь, — а то что это за секс такой, когда тебя выпроваживают за дверь сразу после основного действа? Даёшь слащавые обнимашки! Даёшь разговоры до утра! Даёшь… Что там ещё «даёшь» Люк так и не узнал — он съебался раньше, прихватив с собой куртку. Дрожащими пальцами прикурился на углу улицы и зашагал, а в такт его шагов стучали бесконечные даёшь, даёшь, даёшь голосом Эйгона. Под этот марш Люк и не заметил, как вышагал большую часть пути — пока перед ним не разлилась бурной речкой Шёлковая улица. План был предельно прост. Во всех смыслах. Люк просто зайдёт в первый попавшийся бар (например, «Неведомый»), просто закажет себе коктейль (виски с колой, штуки три, чтобы прикончить залпом), просто сходит отлить (снова потеряется на обратном пути в коридорах и найдёт своего персонального Неведомого). В крайнем случае, он набухается. И не просто, а в сопли. Позвонит Джейсу, тот заберёт его на тачке. Схема рабочая, проверена Эйгоном неоднократно. Чёрно-белый дом насмешливо пялился мутными окнами. Всё было как в тот раз, — прохожие, пульс музыки, пробивавшийся из-под земли, резная ручка, к которой не липли чужие отпечатки, — и всё было иначе. Потому что Люк пришёл за конкретной вещью. Потому что Люк пришёл за ароматом Неведомого на своей коже. Пришёл к Неведомому — сам. Охранник тоже оказался прежним — мрачным и немногословным. Он только мельком взглянул на Люка и сразу же выдал ему маску. Ошарашенный Люк потоптался немного на месте, потом надел её, кивнул коротко сам себе и просочился в зал. Толпа вибрировала, замирая на каждой вспышке в причудливом стоп-кадре. По полу стелился искусственный туман, но Люку казалось, что от него веет очень даже настоящим холодком. Потусторонним таким. С кладбища. Он рассеяно прошерстил толпу наискосок взглядом, но ничего особенного не увидел. Вздохнул. Двинулся к бару, на ходу выискивая свободное место — и вот тогда узрел его. Он был всё в той же маске, тяжёлой и хрупкой, наглухо запечатан в рубашку и жилет, а ладони его скрывали перчатки — и, всё же, казался до безобразия голым. Барная стойка отделяла Эймонда от толпы как демаркационная линия. Он тоже танцевал на свой манер, не останавливаясь, перемещаясь в пространстве как тень. И тенями же у него за спиной раскачивались змеи-косы, повинуясь инерции движения. Люк сам не заметил, как подрезал последний свободный стул у какой-то барышни. Вполне возможно, что он её попросту спихнул. Ну, может такое быть. Он как-то не обратил внимания. Люк замер, приготовившись ждать до последнего клиента. Чего?.. Трезвым отвечать на такие вопросы было для него за гранью. Он вообще-то не рассчитывал, что ему повезёт. Он, вообще-то, уже придумал, что будет нудить Джекейрису по телефону в пол третьего ночи с пьяной ухмылкой, когда тот откажется его забирать бухого, неоттраханного и печального. Что-то вроде «мне так плохо, мой дядя меня не хочет, ты должен в этом кое-что понимать, Джейс, братишка». Стопроцентный верняк. Он сразу понял, что Эймонд его заметил. Вычислил этот момент до секунды. Уловил, как сбился танец, выверенный до последнего острого взгляда, кивка, неискренней улыбки, движения кисти, отполированного многократностью повторения как пресловутый стакан. Сбился — и тут же выровнялся, словно ничего и не было. Словно пульс покойника. Но Люк-то уже знал, что было. Люк знал, что его присутствие способно хоть на секунду, но сбить грёбаного Эйомнда Таргариена с толку. Он позволил себе ухмыльнуться. Это была ошибка. — Веселишься, племянник?.. — голос звучит вкрадчиво, ласково почти, но от этой ласковости по хребту струится ток. — Веселюсь, — Люк сглотнул на сухую, — дядюшка. Он хотел было выдать про тройную порцию виски-колы, но перед ним уже стоял стакан, а в стакан наливалось из разных склянок, весьма изящно, так, что Люк забыл, как на свете дышится. Единственное, что теперь существовало — это руки в чёрных перчатках, творящие напиток смерти для него. — «Благословение Семерых», — сказал Эймонд, пододвигая стакан к Люку, — пей. — А что в составе? — робко поинтересовался Люк. Эймонд не ответил. Он стоял, не шевелясь, уперев обе ладони в барную стойку, и наблюдал за ним пристально, словно экзамен по валирийскому принимал. Казалось, прочие жаждущие напиться Эймонда больше не интересовали. Люк попробовал снова, — Почему «Благословение Семерых»?.. Эймонд тяжело вздохнул. — Потому что там семь видов алкоголя, — отозвался он скучающим голосом, — и потому что устоять на ногах после такого можно лишь хорошенько помолившись Семерым… слушай, у тебя был такой вид, словно ты хочешь нажраться. Пей уже. Или ты боишься, племянник?.. И Люк выпил. Залпом, не думая. Горло обожгло, на глазах навернулись слёзы и захотелось выкурить три сигареты к ряду, но он мужественно грянул пустой стакан о барку и даже не закашлялся. Эймонд тихо хмыкнул, тут же отстраняясь, приходя в движение. — Моя смена заканчивается через полчаса, — сказал он, уже берясь за другой стакан. — Так что у тебя есть целых тридцать минут, чтобы съебаться по-хорошему. Люк промолчал. Кажется, Семеро благословили его на немоту. Или на сумасшествие. Потому что он скорее сдохнет в этом баре теперь, чем уйдёт. Он наблюдал за Эймондом отстранённо, и в какой-то момент понял, что любуется. Им невозможно было не любоваться. Когда от получаса оставалось семь минут, тот молча поставил перед ним высокий фужер, в котором переливалось нечто иссиня-чёрное с редкими серебристыми всполохами. Звёзды на фоне ночного неба. — «Поцелуй Неведомого», — отчеканил Эймонд. — Последнее предупреждение, Стронг. Умудрённый опытом, Люк выпил без лишних вопросов. И здесь ему всё же пришлось выйти перекурить. С наимрачнейшего ахуя Люк чуть не прикурил сигарету с фильтра, но вовремя спохватился. Курил он жадно, желая перебить то раскалённое, сияющее и обжигающее ядро звезды, что Эймонд влил ему в стакан. На второй сигарете он испугался, что дядюшка уйдёт, и, бросив её недокуренной, торопливо вернулся в бар. Эймонд не ушёл. Он пересёк демаркационную линию и теперь стоял по ту сторону барной стойки, лениво облокотившись на неё локтём. Стоило ему увидеть Люка, он оттолкнулся от барки и двинулся к знакомому коридору, удаляясь. Люк поплыл сквозь толпу, с трудом пробираясь через неё, путаясь и цепляясь. Ему почему-то казалось, что он бредёт по ночному лесу, густому, тёмному, пронизанному туманом насквозь. Коридор оказался глух и безлюден. Люка покачивало, как разнузданный корабль во время шторма, так что он прислонился к прохладной стене плечом и побрёл вперёд, не особо на что-то надеясь. Сворачивая там, где лабиринт предоставлял такую возможность. Его вело какое-то чувство, сродни уверенности, что в нужный момент его выловят, вытащат на берег. Не дадут пропасть. Однако с каждым шагом оно меркло. Люк остановился, прикрыл глаза. И вот тогда ощутил знакомый запах полыни. Услышал, — Ну что же ты, Стронг. — Я не Стронг, — буркнул он, открывая глаза. Эймонд наблюдал за ним из приоткрытой двери, откровенно веселясь. На нём уже не было маски, так что Люк мог лицезреть рваную усмешку на обветренных губах. И шрам. Размашистый, словно кто-то случайно рассёк ему лицо. И мёртвый глаз, который и глазом-то не был, но всё равно прожигал насквозь. — А я не Таргариен, — спокойно отозвался он, пропадая. — Да, — выдохнул Люк, — ты — Неведомый, — он занырнул в этот колодец следом. Эймонд небрежно стянул перчатки, не глядя на него. Люк прикрыл за собой дверь. Эймонд развернулся и медленно направился к нему. Люк инстинктивно вжался в неё спиной. — Я тебя предупреждал, — сказал Эймонд тихо и весьма угрожающе. Люк лишь улыбнулся криво. Он только что выпил раскалённое ядро звезды и не умер, что ему может сделать Эймонд не-Таргариен?.. Эймонд не-Таргариен наклонился, одномоментно впиваясь поцелуем ему в губы и отнимая душу. Люк подумал, что, наверное, вырубился в толчке, пока блевал. Происходило нечто странное, мало походившее на правду. Но запах полыни утверждал иное. С ним всё было слишком реально. Тогда Люк не-Стронг, наконец, испугался, но было уже поздно. Его душа оказалась во власти Неведомого. И всё слилось. В череду грубых толчков и касаний. Люк радовался, что успел перехватить сплетение чужих волос, намотать их на кулак, потому что ласки его любовника больше всего походили на попытки убить, задушить, выгрызть кусок плоти. Эймонд что-то шептал, злое и мстительное, рычал ему в скулу, что сделает, что всегда мечтал сделать и что не смог сделать в прошлый раз. Но Стронг сам пришёл. Сам. И уж теперь рука не дрогнет. В какой-то момент череда этих слов-проклятий стала невыносимой, и Люк прошипел сквозь зубы, — Эймонд, если ты сейчас не заткнёшься, клянусь Старыми и Новыми богами, я выцарапаю тебе второй блядский глаз, — а потом произнёс заклинание, — молчи. И Эймонд действительно заткнулся. Люк потянул его вниз, и тот рухнул на колени с глухим стуком, легко и непринуждённо. Словно так и нужно. Словно только этого и ждал. Люк впервые подумал, что Неведомый здесь он, а не Эймонд. Люк впервые подумал, что Эймонд не смог его убить. Не захотел. Не захотел же?.. А вот Люк очень даже мог и хотел. Много лет назад. Просто промахнулся. И результат этого промаха глядит сейчас на него исподлобья, мерцая сапфиром, ждёт чего-то, ждёт каких-то слов. — Ты никогда не смотрел на меня так, — сказал Люк зачем-то. Промах скривил губы в усмешке. — Оба глаза не добавляют тебе зоркости, Стронг, — усмешка померкла, — я всегда смотрел на тебя только так. Я всегда смотрел только на тебя. И ждал, когда ты посмотришь на меня в ответ. Просто посмотри на меня, наконец. — Я смотрю. И он правда смотрел, до конца смотрел. Это было трудно, учитывая, что сознание отлетело в ту же секунду, стоило Эймонду коснуться его члена ртом. Но он справился. Наверное, потому, что ничего более прекрасного в жизни своей и не видел. Грех было пропускать. Он кончил без участия рук, своих или чужих, как и планировал. Но это уже было неважно. Не было слащавых обнимашек и разговоров до утра по заветам Эйгона. Но и не было больше вековой злобы, аромата смерти на коже. Полынь снова пахла полынью. Эймонд взял в руки кожаную куртку и принялся её натягивать, но, словив мимолётный взгляд Люка, раздражённо выдохнул, — Только не говори, что всё затевалось ради куртки. Если это так, то я тебя всё же прикончу. — Всё затевалось ради секса, — Люк улыбнулся невозмутимо, — и запаха куртки. Чувствуешь разницу?.. — Ты придурок, Стронг, — заключил Эймонд беззлобно. — Я тебя ненавижу. Гони сюда свою джинсовку, хиппи гребаный. Будем меняться, — кажется, это была любовь.