Степь бескрайняя

      На востоке далёком жили татары, коими правил хан Есугей. Тернистым был путь его до власти, долгие годы бился он за трон сначала с братьями, потом с отцом родным. Вырос он холодным, как лёд, свирепым, словно зверь лесной, и одиноким, будто ковыль в степи. Не осталось рядом с ним никого, всех перерубил он. Не стали наложницы ему интересны, распустил их он. Не стал нужен ему лук походный, коль не с кем зайцев гонять.       Вспомнил он тогда, что у ханов дальних тоже дети есть. У хана Казанского дочь единственная, Камалия, после смерти матери совсем осунулась, на свет выходить перестала. А у хана Уфимского троих сыновей болезнь забрала, самый младший Данис лишь выздоровел. У хана Сибирского старший сын был немногим младше самого Есугея. Но Дугар сильно был привязан к брату Ринчину и сестре Соёл.       Так и решил хан, чтоб от одиночества волком не завыть, пригласил в столицу их. Как увидел сестру и брата, так сразу и потеплело на душе. Выходил он принцессу Казанскую из печали, а брата с Уфы — из отчаяния. И стали они вместе жить.       Собрал как-то хан старший всех родичей у себя, дабы знать, все ли живут в мире, все ли довольны жизнью.       — Мне живётся хорошо! — широко улыбается Рахим с Астрахани. — Торговля идёт, да и соседи меня не обижают. Вон, я даже подружился с господом Волги Григорием. Хороший он, братом меня кличет. Казаки немного мешают, но там своими силами разберусь.       — У меня тоже всё хорошо, — продолжает Дугар с Сибири. — Я с Русланом Красноярским дружбу веду, Ринчин с хозяином Якутска переписку ведёт, Соёл на Дальний Восток отправилась, говорит, с Китая люди позвали.       — А у меня неспокойно на границах, — отвечает Нурлан с южных степей. — Раньше русские жили там, мы зерном с ними торговали, теперь ушли они за Урал, нет больше торговли. Тяжело народу моему.       — Отчего же они за горы перебрались? — спрашивает строго Есугей. — Опять набеги на станицы устраивали? Перепугали всех, вот они и ушли!       Камалия ласково берёт его руку в свою, смотрит нежно, успокаивает.       — Слышала я, что новый князь Нижегородний политику такую ведёт, к себе люд русский зазывает, землю щедро раздаёт.       Данис, рядом сидящий, отвлекается от игры с фруктами.       — С одной стороны, хорошо это, подданные ближе к центру, а с другой — для нас плохо.       — Что делать будем, хан? — тревожится Нурлан. — Зима близко.       — Делать нечего, поеду я к этому князю. В Москву опасно ехать, убьют там наскоро. А Нижний Новгород — в самый раз.       Пока Есугей велит отправлять гонца, в шатре повисает гулкая тишина. Первой встаёт Камалия с видом отважным и уверенным.       — Как хочешь, брат, а я с тобой поеду, не посмею тебя одного отпустить.       Тот задерживает взор на ней, на встающем Данисе, и... Медленно кивает. Следом вступает в разговор Дугар:       — Опасно это, хан! Сестра твоя хоть и владеет мечом, но всё-таки женщина. Брат младший и вовсе юнец. Что случится, как их защищать?       — Я рад, что тебя так волнует наша судьба. Но если я так решил, значит, так оно и будет.       Дорога не заняла много времени. Большую часть остановок хан уделял для отдыха родни. Он не прогадал, взяв их с собой.       Камалия никогда не выходила так далеко от дома. Никогда не видела она столько цветов и трав. Собирала всё, что видела, ночи напролёт вплетала в косы. Забыла она все печали и горести, что выпали ей. Часто она приходила к братьям перед сном и по-матерински наивно начинала петь.       Не только сестра расцвела в путешествии. Есугей с отеческой гордостью подмечал изменения в характере брата. Данис будто успокоился, увидев чистое небо. Обычно шумный, он несколько дней ехал молча после начала пути, затем и вовсе на несколько часов один отправился в лес. Вернувшись, ко всеобщему удивлению, повис на сестре. Так и заснули они в ту ночь.       Уже перед самым концом пути, когда до Новгорода Восточного осталось не более двух дней, решил хан сделать последнюю остановку. Специально разжёг большой костёр, чтобы русские увидели, что они уже близко.       — Странный мы путь выбрали, брат, — тихо начинает Казанская, плетя очередной венок. — Могли ко мне в город заехать, а не по лесу безлюдному скакать.       — Не хотел никого встречать по дороге, — с прикрытыми глазами отвечает хан. — Не люблю лишних людей.       — Дело твоё, не мне тебя журить.       Треснуло полено, кинутое ханом, отвлекло уфимца от раздумий. Встрепенулся он, за луком потянулся тут же.       — Всё хорошо, Данис, просто звук костра, — Камалия с лаской огладила его щёку. — Что тебя тревожит?       — Хозяева, к которым мы едем. Не лукавят ли? Вдруг сказанное Дугаром сбудется?       Есугей лениво поднимается с места, потягиваясь, идёт по кругу.       — Хватит бояться, не дам я вас в обиду никому. Будь то витязь, баба иль дитё малолетнее. Вернёмся домой совсем скоро. Лучше давайте покажу вам кое-что.       Он тянет за собой двоих, устраивает по две стороны от себя, перехватывает их руки.       — Видите пламя? Камалия, приглядись. Языки пламени, словно волосы твои вьются, до неба достают.       Хан дотрагивается до источника и через секунду с шипеньем отдёргивает руку.       — Жжётся, да? Кусается, если тронуть, шрамы оставляет. А всё же мир освещает, тепло дарит. Без него никуда. Свет всем нужен, даже врагам нашим. В то же время его легко потушить можно, если он маленький, и сложно будет, если огнём целый лес охватит.       Камалия с блеском в очах тянет руки к огню так, чтоб потрогать, но не пострадать.       — Данис, слышишь ветер? Гуляет по свету он, никто ему не указ. Гонит корабли по морю, свистит зимой без устали, стрелы наши несёт точно в цель. На него ты похож. Против стен пойти не сможешь, а огонь во время пожаров разносишь.       Данис закрывает взор ото всего, пытается уловить слабые веяния, треплющие волосы в разные стороны.       Есугей смотрит прямо в огонь, не позволяет себе моргать. Смотрит завороженно, пристально.       — А я — это камни вокруг костра. Огонь сдерживаю, пройти в степь не даю. Из камня самые прочные стены строят, никакие копья их не берут. И волны, гонимые ветром, разбиваются о камень. Он непоколебим, бездушен и жесток. Некого ему страшиться.       Он притягивает их к себе, держит крепко, не отпускает до самой зари, пока солнце не начинает слепить до боли в глазах.