***
Ноа бездумно уставился на тёмно-красные внутренности своей дорожной сумки, лежавшей поверх покрывала на кровати Эрнеста. Тёплая кофта, брюки, зубная щетка. И это… всё? Расчёска, бумажник, футляр для очков, записная книжка, черновик романа. Нет, правда. Это всё? Записная книжка. Черновик романа. Флетчер тяжело вздохнул и, сдавив пальцами переносицу, опустился на кровать рядом с сумкой. Мягкий матрас прогнулся под его весом. Ноа обхватил отчего-то пылавшие щёки холодными ладонями и уставился в пол, пытаясь собраться с мыслями. Эрнест всучил ему ключи и отправил домой около часа назад, сославшись на то, что дальше в участке ничего интересного и требующего присутствия Ноа происходить не будет, поэтому Флетчер может пойти и отдохнуть перед отъездом. Это прозвучало так естественно и спокойно, что Ноа, слишком уставший, чтобы анализировать чужие слова, действительно вернулся в дом и принялся складывать немногочисленные вещи, пока осознание не настигло его в самой середине процесса. Это действительно закончится вот так? Не то, что бы Ноа рассчитывал на какой-то более красивый финал. Он, признаться, вообще ни на какой финал не рассчитывал — у него попросту не было времени задуматься о том, что будет после того, как они найдут убийцу Сесиль. Конечно, если бы Флетчер хоть на секунду об этом задумался, он бы наверняка предположил, что, как только дела в Итаке будут закончены, он уедет. У Эрнеста больше не будет в нём надобности, а самому ему нет резона оставаться в городе. И всё же, эта абсолютно очевидная мысль свалилась на него тяжёлым грузом, с каждой секундой всё сильнее вдавливая его в складки чужого одеяла. Он даже не знал, почему был расстроен. Из-за необходимости уехать, вернуться в свой холодный пустой дом в Бингемтоне? Он подсознательно знал об этом с самого начала. Из-за того, что он расстанется с Эрнестом? Но он и встречаться с ним не особо хотел. Хотя… Ворвавшийся в приоткрытое окно порыв ветра прошелестел листами бумаги на столе — один из них сорвался с края и опустился на пол рядом с ногами Ноа. Флетчер нагнулся и, подобрав с пола листок, скомкал его в пальцах. Собственное имя на газетной вырезке вызывало раздражение. Может быть, в глубине души он надеялся, что Эрнест попросит его остаться, хотя его рациональная часть прекрасно понимала, что у Гридвери не было на это ни единой объективной причины. Ноа, что уж тут говорить, согласился бы на самый надуманный пустяковый повод, но по Эрнесту было ясно — он не собирается более держать Флетчера в Итаке. И это было больно. Но было и ещё кое-что. Чувство незавершенности, терзавшее его весь допрос, никуда не делось — напротив, оно только усилилось, когда он добрался до дома. Оно преследовало его, когда он покидал участок, когда не в меру довольный собой Итан предложил его подбросить, когда он открыл чужую дверь чужими ключами, даже когда он опустился на кровать и смял в пальцах газетную страницу, которую Питерсон подкинул им — видимо, ожидая, что его всё-таки будут искать и найдут. Да, в его алгоритме было маловато логики, но если он действовал в состоянии аффекта… Всё равно не сходилось. Нет, его рассказ звучал логично, последовательно и правдоподобно. Но как будто не хватало одной детали. Ноа расправил листок и ещё раз вчитался в выцветший заголовок. Могло ли случиться так, что Эрнест так спешил закрыть невыносимое для него дело, что упустил из вида какую-то мелочь? Такую важную мелочь.«Юные дарования Корнелла…»
Его зрачки расширились от нового осознания.«Захватывающий детектив от Ноа Флетчера»
В признании Питерсона не было ни единого слова о рассказе Ноа. Флетчер согнулся пополам и зарылся пальцами в волосы на висках. Ни единого. Конечно, в признании преступника, который обставил место убийство точь-в-точь как в рассказе Флетчера, прозвучали слова о несчастном случае. О том, что он просто не удержал Сесиль, и она упала с восьмиметровой высоты спиной на бортик каменного фонтана. Ноа вскочил с места и, подлетев к прикроватной тумбе, сорвал телефонную трубку с рычага, судорожно подбирая на циферблате номер полицейского участка. Господи, они всё это время искали не там.***
Эрнест проснулся оттого, что под одеялом стало невыносимо душно, и ему пришлось выбраться и открыть окна. От утренней непогоды не осталось и следа, с неба ярко светило тёплое летнее солнце, Итака шумела шорохом колёс и стуком подошв. Гридвери открыл окно и потянул носом воздух. Взрослая жизнь пахла сыростью и одиночеством. — Тебе звонили. Он обернулся. Отец стоял в дверях с телефоном в руках, чёрный провод обвивал его ногу подобно змее. — Несколько раз, — добавил он, столкнувшись с молчанием. — Но я не взял трубку, поэтому не знаю, кто это. — Тогда откуда ты знаешь, что звонили именно мне? — Эрнест убрал липкие волосы со лба, придерживаясь пальцами за подоконник, чтобы внезапно нахлынувшее головокружение не сбило его с ног. — Эрнест, — отец покачал головой. — Перезвони. Потом он выпутал ногу из проводов, поставил телефон на пол, развернулся и исчез на лестнице. Не зная, зачем он это делает, Гридвери кое-как дополз до двери, опустился на пол, придерживаясь за стену, и, прижав трубку к уху ослабевшими пальцами, нажал на кнопку последнего вызова. В динамике раздался треск и шипение, за ними — два коротких гудка, второй из которых резко оборвался, потому что загадочный собеседник, видимо, всё-таки взял трубку. — Ал… — Эрнест! — голос Сесиль звучал встревоженно и облегчённо одновременно. — Где тебя носит, я не могла дозвониться! — Я дома, — пробормотал он, проводя рукой по лицу. — Всё в порядке. Ну, насколько может быть. — Слава богу, — она понизила тон. — Как ты? — Как ты думаешь? — он горько усмехнулся. — Мне очень жаль, — проронила она, и Гридвери почти увидел, как она качает головой, закусив нижнюю губу, как она обычно делала, когда её что-то огорчало. — Я звоню, чтобы сказать, что Ноа… Эрнест почувствовал, как внутри что-то оборвалось. — Что? — перебил он, не дав Мартен закончить мысль. Пальцы свободной руки вцепились в дверной косяк, тело крупно дрожало. — Он уехал, Эрнест, — закончила она и замолчала. Воцарилась тишина. Гридвери замер на полу в дверном проёме, между коридором и комнатой, не дыша, с абсолютно пустой головой. — Он… что? — Первым автобусом, в половину седьмого. Я пыталась его остановить, но он меня не послушал, поэтому я позвонила тебе, потому что подумала, что ты сможешь его нагнать, но ты не взял трубку, поэтому… — затараторила Сесиль, но хриплый смешок на другом конце провода прервал её. — А с чего бы я должен его догонять, — злобно выплюнул Эрнест. Обида вскипела в нём, и он зацепился за неё как за возможность почувствовать хоть что-то кроме тяжёлой пустоты. — Он сделал свой выбор. Какое-то время в трубке молчали, после чего Сесиль произнесла: — Он не был единственным, кто сделал свой выбор, Эрнест. Если ты захочешь поговорить, я буду в Итаке ещё четыре дня, но потом мне нужно уехать, и я не знаю, когда смогу снова сюда вернуться. Эрнест, пожалуйста, ты же не можешь вечно злиться на… Он бросил трубку прежде, чем она успела договорить. На негнущихся ногах Эрнест добрел до ванной, умылся, потом долго смотрел отражению в глаза, пока оно не начало расплываться — тогда он замахнулся и ударил кулаком в самый центр нечеткого пятна, моментально почувствовав, как мелкий осколок расчертил мягкую кожу на скуле. Ни в то лето, ни в последующие они с Сесиль так и не пересеклись. В следующий раз Эрнест увидел Сесиль в промозглом январе две тысячи восьмого, впервые за последние двадцать лет вновь оказавшись у каменного фонтана во дворе кампуса.