***
Это случилось после поминок Лейны Веларион — их тетки. В доме собралась уйма родни, прочих сочувствующих и стервятников, которые всегда искали, какой бы ещё кусок пожирнее вырвать у слабеющего семейства Таргариенов. Саму церемонию прощания он помнил весьма смутно. Уже тогда в семье начался нешуточный раскол. Отец стал слишком стар и повлиять на происходящее не мог. Перед ним все ещё разыгрывали дружную семью — то ли из уважения к старости и болезни, то ли ещё видели могущество в этом дряхлом старике. Тогда мать с дедом были больше заинтересованы в конфронтации с его старшей сестрой и дядей, чем в присмотре за детьми. А сам Эйгон впервые напился, да так, что не знал, как оказался в собственной постели. Помнил то, как в ночи его — впрочем, как и всех — поднял с кровати страшный крик боли. Эймонд вопил в каком-то зверином исступлении. Он обхватил собственное лицо ладонями, а сквозь сомкнутые пальцы хлестала алая кровь. Скандал, неразбериха, взаимные обвинения и угрозы. Одряхлевший уже на тот момент отец не мог успокоить Алисенту, которая в ярости кидалась на Рейниру, поливая отборной руганью. Хотелось зажать уши и крепко зажмуриться, а лучше всего вообще исчезнуть, слиться с интерьером. Казалось, что он ещё толком не протрезвел — в ушах шумело, а перед глазами плыло. В себя он пришел уже после того, как семья сводной сестры быстренько собралась и уехала, а мать в сопровождении деда и охраны повезли искалеченного Эймонда в больницу. Тишина в опустевшем зале била по нервам ничуть не меньше, чем предшествующие ей крики. Он наконец-то отвлекся от упрямого разглядывания поверхности стола, поднял голову и увидел, что в столовой кроме них с Хелейной больше никого нет. Она стояла в противоположном конце зала. Серебро волос, бледная кожа и кипенно-белая ночнушка до пят делали её похожей на какого-то молчаливого викторианского призрака — вестницу случившихся и грядущих печалей. Рассеянный взгляд светлых глаз куда-то в пространство, сходство удачно дополняли. Как раз в тот период Хелейна только начала идти на поправку, но иногда все равно будто впадала в транс или ступор, замолкала посреди произносимой фразы или замирала прямо на ходу. А что если, от пережитого стресса ремиссия обратится вспять и она сойдет с ума окончательно? Эйгон тогда поймал себя на мысли, что размышляет об этом абсолютно отстраненно. Проникнуться родственной нежностью к этой странной девочке тоже не получалось, хотя голос разума говорил, что они вроде как семья. Формально. Да и к тому же, если быть совсем честным, он всегда эгоистично считал, что болезнь сестры отняла у него изрядную долю материнской заботы и внимания. Занятый чередой пространных мыслей, он почти уговорил себя встать из-за стола. На правах старшего брата, он должен был бы попытаться утешить её или даже обнять. Но сил не было. Нужно было хотя бы в комнату её отвести что ли… Внутренний монолог прервала сама Хелейна. Её тонкий звенящий голос, заставил Эйгона вздрогнуть от неожиданности: — Хочешь, я сделаю нам горячий шоколад? Не дожидаясь ответа, Хелейна бодро прошествовала мимо него на кухню, и Эйгону ничего не оставалось, как пройти следом. Для этого дня как-то многовато горя и крови, не хватало ещё, чтобы она обварилась кипятком или отрезала палец. — А ты точно знаешь что делаешь? — Эйгон осторожно окликнул сестру, которая с деловитым видом вытаскивала из холодильника молоко. — Да, меня, Эва научила. — Так звали их домработницу. Хелейна зажгла одну из конфорок и поставила ковшик с молоком на плиту. Эйгон сел на ближайший стул верхом, положил подбородок на его спинку и внимательно наблюдал за сестрой. Не то, чтобы он сильно беспокоился о её добром здравии, но обычно она походила сомнамбулу. То и дело подвисала в необъяснимом кататоническом приступе и этот молчаливый ступор пугал. Сейчас же она вела себя почти нормально. Теплый свет от светильников-бра на стене; запах греющегося молока; тихий хруст шоколадной плитки в тонких пальцах Хелейны. Все это умиротворяло и ослабляло пружину пережитого страха, туго свернувшуюся где-то внутри. Казалось, что вся громадина холодного и тихого дома внезапно сжалась до этого небольшого островка желтого цвета, на котором они были только вдвоем. И что удивительно, такая компания Эйгона не напрягала. — Готово! — Хелейна радостно пискнула и потянулась к настенному шкафу. Бокалы стояли на самой верхней полке, и ей пришлось подняться на самые кончики пальцев. Он кажется только что заметил её босые ноги и подумал о том, что полы в доме ледяные и простудиться здесь как нефиг делать. Видя безуспешные попытки сестры, Эйгон поднялся сам и с легкостью достал чистые бокалы. Сестру он уже тогда перерос на целую голову. — Так. Несчастных случаев на сегодня хватит. Я — сам. — Он оттеснил Хелейну от плиты и налил шоколад. — Тысячу лет его не пил. Мать мне шоколад только в детстве готовила. Давно перестала. — Эйгон и сам не понял, зачем объясняется перед сестрой. Хелейна сделала маленький глоток и поморщилась от жара. — Правда, он лечит от грусти? — Спросила вдруг отстранённо. — Вот ты только что был грустный, а теперь улыбаешься. Ты редко это делаешь, но выходит красиво. — Глупости, — Эйгон сразу же сделал предельно серьезное лицо и тоже пригубил напиток, — просто меня развеселили твои шоколадные усы над губой. Сразу стала на деда Отто похожа. Хелейна сразу же начала вытирать рот рукой. — Стерлось? — Она уставилась на него своими — такими похожими на его собственные — глазищами и спросила просто, доверчиво. — Да! — Эйгон внимательно и нарочито прищурился. — Вроде бы все, но все равно вылитая дед. — Эй… Та шуточная перепалка здорово отвлекла их обоих, и продолжалась она по пути до самых комнат. Закрывая дверь, Хелейна показала старшему брату язык, а он необдуманно ответил ей тем же, хотя считал, что давно перерос подобные дурачества. Пожалуй, это был один из последних безоговорочно светлых моментов, которые Эйгон помнил в родном доме. К утру вернулась мать с Эймондом. Его лицо перечеркивал воспаленный шов, прикрытый ватными тампонами и пластырями на том месте, где должен быть глаз. Но больше ужасающего увечья младшего брата, Эйгона тогда испугало, что он заберет все оставшиеся жалкие крохи материнской любви. Именно так и произошло. *** Эйгон докурил сигарету до самого фильтра, выпустив напоследок изо рта пару дымных колечек, которые рассеялись под самым потолком. Конечно, из него психолог точно такой же, как септа из борделя, но тут особый ум не нужен. Да и в самокопании ему равных нет. Хелейна просто позаботилась о нем. А он потянулся к этому теплу, как брошенная хозяином собака, которая вместо благодарности укусила кормящую руку. Ну да, любовь выражать он иначе не умеет, кроме как в горизонтальной плоскости. Не научился, да и не хотел. И обычно такое прокатывало, но явно не в этом случае. Мать с дедом видят в нем свое главное разочарование. Эймонд — наглого золотого мальчика, который просрал все щедро отсыпанные жизнью шансы. Дейрон — холодного старшего брата, того самого с которым не советуют водиться и говорят что-то вроде, «будешь себя плохо вести, вырастешь таким же». Отец. Ну он скорее всего и имени его не вспомнит без подсказки на ухо от секретаря. То, что думают его дружки и девчонки — никогда не волновало. Но Хелейна видит его настоящим — пьяным, разбитым, сломанным. И единственная не шарахается от его неправильности. Ну точнее, не шарахалась. До вчерашнего дня. Сеанс дерьмового психоанализа прерывается дребезжанием звонка, которое сменяется нарастающим гулом. Оголодавшие ученики потоком хлынули в коридор, громко смеясь, топая и хлопая дверьми классов. Сейчас как раз обеденная перемена, и было бы реально неплохо хоть что-то закинуть в желудок. Завтрак-то не удался. Хелейны в столовой может и не оказаться. Она всегда держалась от одноклассников особняком. Её не любили — считали странной, но дальше дурацких прозвищ дело не заходило. Видимо, боялись мрачных слухов о семействе Таргариенов, а теперь ещё и вполне реального Эймонда, который одним своим видом все эти сплетни охотно подтверждал. Занятый этими мыслями, Эйгон лениво идет в обтекающей его толпе; машинально отвечает на рукопожатия и девичьи легкие поцелуи в щеки. Пусть в своем глянцевом (на показ) семействе он — пария и изгой. В школе же — король с самого первого дня. Да и много ли для этого нужно? Смазливая мордашка, легкий и отчаянный нрав, самые классные вечеринки, щедрость и умение развлекаться. Когда мать три года назад сказала, что Хелейна тоже отправляется в школу, что она выздоровела и вполне готова к социализации, Эйгон психанул. — Да эта сумасшедшая мне все там испортит! Вся репутация в пекло… Если ты считаешь, что я за ручку этого хренового Форреста Гампа в юбке буду водить, ты просто невероятно ошибаешься. Материнская пощечина отрезвляет и едко отзывается в самом сердце. Алисента потирает горящую ладонь, но извиняться перед сыном явно не собирается. — Репутация, — шипит она ему в лицо, сквозь крепко сомкнутые зубы, — да, какая у тебя репутация? Твоим дружкам просто нравится развлекаться на деньги нашей семьи. Может быть в этих словах и была немалая доля правды, но тогда он впервые ушел из дома на несколько дней. В столовой так шумно, что Эйгон перестает слышать собственные мысли. К счастью. Довольно с него сегодня рефлексии вольной или невольной. Он лавирует между столов и усаживается на свободное место за стол по центру зала. Вся компания уже тут, а кто-то из них принес и ему поднос с обедом. Эйгон не успевает и первый кусок сендвича прожевать, как Томас почти рявкает ему над ухом, пытаясь перекричать галдяющую толпу: — О, полоумная Полумна явилась… Он тычет пальцем куда-то ему за спину, и впервые Эйгону хочется этот самый палец сломать. Внутри вскипает незапная для него самого ярость, от которой темнеет в глазах, а в ушах гулко ухает барабанный бой сердца. — Эй, Лунатичка, всех мозгошмыг переловила? — Томас явно не собирался униматься, чем жутко веселил остальных парней за столом — Эрика, Марка и Бена. К своему стыду Эйгон вдруг понял, что раньше и сам умудрился бы поржать над этой ситуацией. Сейчас же его невыносимо раздражает и это дебильное прозвище (конченные придурки, не смогли придумать ничего оригинального сами), и гиений хохот дружков. Впрочем веселье резко сходит на нет, почти моментально отсекается. Все за столом вдруг активно принимаются жевать свои обеды, отвернувшись в унисон. Эйгон медленно оборачивается, уже зная, что он увидит за спиной. Хелейна по-прежнему с невозмутимым лицом доедает свой ланч. А за её спиной стоит Эймонд. Рослый, поджарый и угрожающий. Его напускное спокойствие пугает ещё сильнее. Уж Эйгон как никто другой знал о том, как на самом деле вспыльчив и мстителен его младший брат. Вот и сейчас смотрит в их сторону с хищным прищуром. Кажется, что он несколько разочарован тем, что ему не дали повода начать потасовку. Впрочем, Эймонд ещё в прошлом году показал на что способен и как-то раз сломал Бену нос, а Марку выбил палец. Он медленно усаживается рядом с Хелейной, и она счастливо смеется какой-то тихой реплике брата, прижимается к нему плечом и настойчиво пытается скормить половину своего сэндвича. Она все ещё ходит в школу с детским нелепым ланчбоксом, на котором нарисована какая-то анимешная девочка с двумя длинными хвостами. Эйгон впомнил, как в первую же неделю обучения она увидела на газоне у школы большого паука, и не обращая ни малейшего внимания на косые взгляды и шепотки посадила его в ту самую коробку для завтраков. — Зачем тебе эта тварь? — Эйгон спросил кажется против своей воли. — Ему одиноко и страшно. — Хелейна упрямо поджала губы и посмотрела на него так, будто это он задал самый тупой на свете вопрос, а не она ведет себя странно. В общем уже тогда стало понятно, что сестра здесь не приживется. Эйгону становится противно от самого себя. Именно он старший и должен был её защитить, рядом с ним она должна себя чувствовать в безопасности. А он… Возможность поесть сегодня определенно не задалась. Он мысленно констатирует для себя этот факт и отодвигает поднос. Если он в очередной раз за день выбежит из помещения, как ужаленный, только слепой идиот не догадается, что дело тут не в похмелье. Поползут слухи. Поэтому он остается на месте, пытается прислушаться к беседе дружков за столом и сделать вид, что она его хоть немного интересует. — Что там у Джейка с Бейлой? — Бен наклоняется ближе к Томасу и Эйгону. — Круто ты тогда на вечеринке выдал этому придурку-девственнику, да? Он по-дружески пихает Эйгона кулаком в плечо, но не встречая ответной радости, отстает. — Да, круто. И Бейле потом сказанул, мол если хочешь попробовать настоящего мужика, знаешь, где моя спальня. — Томас, не обращая внимания, продолжает развивать тему. — Я был пьян в дерьмо. — Эйгон практически рычит на неунимающегося приятеля. — Ну и что? Смешно же вышло. — Тот лишь пожимает плечами. — Да вам, придуркам, будет смешно, если дернуть за палец и газы пустить. — Ой, какие мы сегодня хмурые. Подумайте. Они нелепо балагурят, но в конце концов затыкаются. Наконец-то этот бесконечный перерыв заканчивается, и Эйгон идет к выходу из столовой. Впереди в толпе промелькнула белоснежная коса сестры, но тут же скрылась за спинами других учеников. Он переступает порог, и тут же чувствует цепкую хватку на плече. Эймонд выдергивает его из потока и впечатывает в створку двери столовой. — Я тебя уже предупреждал. Угомони своих дружков! — Не голос, а опасный скрежет меча из ножен. — Они не дружки, — Эйгон нахально скалится, — просто собутыльники. — Да кто угодно. Сделай так, чтобы они больше и голову не поворачивали в сторону Хелейны. — А то что? — мысленно он уже бьет себе фейспалм за дурацкий вопрос. — Я хорошенько подпорчу твое милое личико, поверь мне. — В этой короткой фразе только холод, который придает ей ещё больший вес. — Я знал, что ты всегда завидовал моей красоте. — Эйгон шутовски закатывает глаза и почти выдыхает это брату в лицо. Возможно, ему и правда не помешает заменить психологический мазохизм физической болью. Выплеснуть кипящую внутри дурь и немного дурной же крови прям на мрамор пола в этом долбанном коридоре. Он почти молит про себя: — Ну давай же, врежь мне. Бей, бей, бей… Последнее «бей» он кажется произносит вслух. — Да твою мать. — Эймонд наконец-то пылит и коротко бьет. Кулак припечатывается в дверь рядом с лицом брата. — Она у нас между прочим общая. — Эйгон договорить не успевает, когда его встряхивают за плечи, ощутимо ударяя затылком. — Ты — идиот, скотина, конченный мудак. И самое страшное, что ты сам это знаешь. Но она твоя семья, твоя сестра… Она девушка, в конце концов. Да как ты можешь? Эймонд с брезгливостью отталкивает от себя брата, резко разворачивается на пятках и устремляется прочь по коридору по-вороньи нахохлившись. — Ты даже не представляешь, братец, — Эйгон потирает ушибленную голову, ероша волосы, и шепчет себе под нос, — как было бы прекрасно, если бы я некогда в Хелейне не увидел девушку.***
Это один из немногих вечеров, который Эйгон проводит дома. Он маячит то тут, то там, как неприкаянный дух. И с непривычки раздражает домашних, которые смотрят на него со скепсисом и недоверием. Кроме, Хелейны. Та из комнаты сегодня не выходила, а ужин попросила принести наверх. — Хочешь попросить увеличить лимит на карте? — Мать даже не отрывается от просмотра каких-то бумаг, которые изучает, сидя за столом на кухне. — Нет, с чего ты взяла? — он радуется возможности завязать диалог. — Давно не видела тебя таким задумчивым. Впрочем, я вообще давно не видела тебя дома в это время. Надеюсь, что ты не собрался сделать меня так рано бабкой и не этот секрет тебя сейчас гложет. — Мама, ты слишком молода для этого. И я много знаю о контрацепции, не волнуйся. Алисента пренебрежительно хмыкает, как будто такие темы ей абсолютно чужды, и она сама не вышла замуж за их отца в девятнадцать лет, а в двадцать не стала матерью. Уже через секунду она теряет всякий интерес к сыну. Эйгон и сам не понимает в какой момент оказывается у лестницы на второй этаж. Подъем кажется слишком крутым и сложным. Ноги туда не несут — словно он и сегодня пьян, хотя ни в одном глазу, но он упрямо тащится наверх. В следующее мгновенье он уже стоит перед дверью в спальню Хелейны. Пальцы легко касаются ручки, но после секундного раздумья складываются в кулак для деликатного стука. Раз, два, три… Сердце пропускает удар. — Войдите! Эйгон открывает дверь и замирает на пороге. Кажется, последний раз в комнату сестры он заходил года три или четыре назад. Обитель маленькой принцессы заметно преобразилась. Стены оформленные в цвете розовой жвачки остались, но теперь на них черными кляксами расцвели какие-то абстрактные рисунки, постеры рок-музыкантов, афиши и билеты с концертов, пришпиленные кнопками. В одном углу стояло несколько террариумов — гадать не надо, там явно были какие-нибудь пауки или сколопендры. Стеллаж с книгами у самого входа, на который он и опирается плечом. Эйгон наконец осознает, что слишком долго изучает интерьер и переводит взгляд на сестру. Та смотрит на него выжидающе и молча. Надкушенный кусок пиццы все ещё держит в руке, не донеся до рта. — Мэнсон? — Эйгон кивает на один из плакатов под потолком, самый большой. — Пришел поговорить о музыке? — Как же она сейчас похожа на мать, во взгляде все та же строгость и недоверие. — Нет. Я хочу извиниться. — За что? — За все, Хел, честно. За сегодняшнюю хрень в столовой, да и за все последние три года. Я должен был их осадить, понимаю. И за всю свою жизнь тоже хочу извиниться, я — мудак, знаю. И за вчерашнее… Тут его голос вздрагивает и ломается. — За вчерашнее прости, правда. Он не знает, что убьет его быстрее, то что сестра его пошлет или простит, великодушно, как всегда. Молчание затягивается и становится максимально неловким, а Хелейна сверлит его таким взглядом, как будто на его месте стоит сказочный единорог… Хотя в её случае, какая-нибудь гигантская членистоногая тварь. Взгляд неожиданно теплеет и она тихо шепчет: — Я не держу зла, Эйгон, но спасибо! Он выдыхает сквозь зубы, запускает пятерню в волосы и сдавленно произносит: — Тебе спасибо! Это охренительно великодушно с твоей стороны. Я пошел? Спрашивает неуверенно. Хелейна кивает, хотя осознает, что вопрос задан скорее для проформы и чтобы разбавить густеющую между ними неловкость. Эйгон поворачивается к двери и взглядом упирается в корешок книги, прямо на уровне глаз. — «Цветы на чердаке», — произносит вслух, и замечает заложенную между страниц посередине красную ленту. — Хорошая книга? Сегодня на уроке, как раз что-то о ней говорили. — Замечательная. — Короткий смешок Хелейны догоняет его уже в коридоре.