Хозяин леса

Таисия приехала в субботу, вновь привезя полные сумки продуктов. Костя встретил её еще на остановке и забрал тяжелые сумки у мамы, радостно сообщив: – Я тебя ждал. Хорошо, что в этот раз ты приехала вовремя и тебе не пришлось это тащить до дома. Ты хоть брала такси, когда ехала на вокзал? – Конечно, – соврала женщина, растрепав сыну волосы. – Мы для тебя собрали огурцов и помидоров, – сообщил Соломин. – Мы все равно столько не съедим, а тебе не придется покупать. – Спасибо, – кивнула Таисия. – Мама опять наготовила, словно на свадьбу? – Конечно, – рассмеялся Костя. – Ты её единственная дочь, и она тебя любит и всегда рада, когда ты приезжаешь. Соломин шел по знакомой дороге, неся тяжелые сумки и стараясь запомнить этот момент, этот день. После поездки в Дальний стан прошло несколько дней, и Костя уже смирился с мыслью, что ему предстоит остаться в другом мире навсегда. Он понимал, что принесет горе своей семье, это рвало сердце, но он прекрасно понимал, что ждать, пока мама состарится и умрет, слишком долго, лес может не выдержать, и тогда останавливать проклятие будет уже поздно. Но уйти, не увидев маму, было просто невозможно. – Ты по-прежнему каждый день ходишь в лес? – с беспокойством спросила Таисия. – Мама, я взрослый уже, не волнуйся, – отозвался Костя, улыбаясь маме. – Я не буду рисковать собой просто так. – Ты мой сын, и я буду за тебя волноваться, рискуешь ты собой ради самой важной цели или бесцельно, – сообщила мама сыну. – Ма, – покачал головой Соломин. – Я не захожу в лес, пока не увижу медведя. Я стараюсь быть осторожным всегда. Таисия вздохнула и улыбнулась, увидев Прасковью у калитки. Женщины обнялись, и бабушка поцеловала дочь в щеку, радостно сообщив: – Чай как раз поспел. С дороги будет как раз к месту. Костя улыбнулся, в который раз поражаясь тому, какими близкими по возрасту казались мать и дочь. Соломину это казалось настолько противоестественным, пугающим, что смотреть на это было физически больно. Костя, разумеется, не спрашивал Прасковью, каково это видеть, как дочь стареет, но понимал – это больно. – Она опять кучу всего накупила, – сообщил Соломин, проходя в дом. – А как иначе? – всплеснула руками бабушка. – Ты же её ребенок, а ребенка хочется побаловать чем-то вкусным, даже если ребенок уже седой или выше тебя. Таисия рассмеялась: – Костик, мама вон мне всегда все самое любимое мне готовит, что тоже приятно. – По той же причине, – обняла дочь Прасковья. – Я разберу покупки, – кивнул Костя, открывая сумки. – Он совсем не поменялся с детства, – рассмеялась Таисия. – Мама, он и в детстве в сумки вечно старался свой любопытный нос засунуть еще до того, как я разуться успевала. – Дети все такие, – заверила бабушка, ставя на стол не только чай, но и пирожки с малиной. Соломин фыркнул, выставляя продукты, стараясь не мешать Прасковье заставлять стол едой. В этот раз Костя весь день старался быть рядом с мамой и, когда поздним вечером Таисия засобиралась домой, вызвался её проводить, сообщив: – Столько яблок и овощей тебе будет тяжело нести, я помогу. – Какой ты у меня заботливый, – улыбнулась мама. Они шли к остановке, не торопясь, разговаривая о будничных вещах. Лишь когда их шаги замерли, Соломин глянул на куклу и сообщил: – Мама, ты же знаешь, что я тебя очень люблю? – Ого, какие признания. Давненько я от тебя подобных слов не слышала, – рассмеялась Таисия. – Это тебя бутылка колы настроила так нежно? – Ты обычно против газированных напитков возражаешь, а тут сама купила, – фыркнул Костя. – Так тут ты явно не много газировки пьёшь, – заверила мама. – Если пить бутылку колы в месяц, ничего страшного не будет. – Твой автобус, – кивнул Соломин, понимая, что даже рад, что мама уезжает. Последние пару часов прощания вымотали Костю, как самая тяжелая работа. Соломин с одной стороны ждал, пока время закончится, а с другой – жаждал остановить время, с трудом уговорил себя не умолять Таисию остаться до вечера воскресенья. Женщина взяла сумки, и Костя крепко обнял маму на прощание. Когда пыльный, старый автобус скрылся из виду, Соломин развернулся и неспешно отправился домой. Прощальную записку он написал еще вчера, и все, что осталось – это улечься спать пораньше, чтобы встать раньше Прасковьи, чтобы собраться. Костя не хотел, чтобы бабушка поняла, что в этот раз он уходит навсегда. Дом без мамы опустел, стал необычно тихим. Прасковья, наговорившись, сидела в кресле и вязала. – Бабуль, я пойду спать, – кивнул Соломин. – Я хочу завтра на рыбалку сходить, поэтому встану пораньше, на рассвете, чтобы рыба была активнее. – Хорошее дело, – кивнула бабушка. – Я сделаю телевизор потише. – Спасибо, – кивнул Костя. Он был уверен, что не сможет заснуть, волнуясь о том, что будет завтра, но он так устал за субботу, больше морально, чем физически, что заснул, едва закрыв глаза. Пару пачек спичек Костя замотал в плотный полиэтиленовый пакет, чтобы они не размокли, взял самый большой кухонный нож, потом закинул несколько банок тушенки, батон, сыровяленую колбасу. Взяв теплые вещи и сверток со спальником, Соломин направился к двери, на пороге обернулся и посмотрел на дом, прощаясь. Записку он оставил под подушкой, понимая, что будет лучше, если Прасковья обнаружит её завтра. Медведя в предрассветных сумерках Костя рассмотрел не сразу, но не рискул зайти в одиночестве в темный тихий лес. Погладив по морде зверя, Соломин закрыл глаза и позвал: – Гордей! Хозяин леса обнял за плечи, прижался к Косте и погладил по спине, придавая решимости. – Неси меня на берег. Хочу позавтракать с тобой, выпить твоего шикарного чая, – сообщил Соломин. – А потом я пойду в твой мир, я готов. Гордей дважды сжал плечо Кости, соглашаясь, и поднял его на руки, понес в их заповедное место. Соломин расслабился, уже зная, сколько примерно времени понадобится на дорогу. Костя тихо сказал: – Я тебя не узнаю. Ни по виду, ни по голосу. Пожалуйста, сообщи мне, что ты – это ты, когда все закончится. Хозяин леса дважды сжал ладонь на предплечье Соломина, обещая, что обязательно сообщит о себе. – Я очень хочу тебя увидеть и услышать, – кивнул своим мыслям Костя. – Я очень жду этого момента, если честно. Надеюсь, ты красивый. И голос у тебя не визгливый. Гордей беззвучно рассмеялся. – Нет, даже если ты урод с самым противным голосом, я все равно буду с тобой, – пообещал Соломин. – Теперь я понимаю, как можно влюбиться в человека по переписке. А раньше для меня это было непонятно. Как можно влюбиться в того, кого не видел, не слышал? Глупо, наверное. Но… Мне нужно попрощаться и с тобой. Не уверен, что мы с тобой еще раз… Что мы увидимся впервые. Костя замолчал. Наверное, если бы ему еще месяц назад сказали, что нужно идти в неведомый, неизвестный мир, он бы испугался этого шага. Сейчас это уже было не страшно – страшно было ничего не делать. Где-то там, в неведомом пугающем мире, был выход для всех: для застрявших в детстве Михи и Лешика, для уставшего старого Игната, для полубезумного Сергея, для Светы и её больного мужа, для Прасковьи и Таисии. Для самого Кости. Соломин боялся только одного – замереть, застыть и безучастно наблюдать за тем, как окончательно гибнет лес, как запертое нечто получает свободу. И ничего не делать. Как Сергей. Одержимый идеей остановить все это, он все же сдался, прекратил попытки, замер, как замер лес, как замерли все остальные. Каждый новый застрявший в этом гиблом месте человек был новым шансом вырваться, но со временем это место вытягивало из своих пленников все силы. Костя не хотел признаваться даже себе, но и он начал ощущать это странное влияние. Соломин еще делал что-то, узнавал, но внутри уже завелась странное, страшное смирение. Внутренний, чужой голос, шептал, что могло быть и хуже, что так можно существовать, что выхода нет. Костя с ясностью понимал, что все больше погружался в свои отношения с Гордеем, цепляясь за них, чтобы не сходить с ума, и все меньше искал выход. Посвящая целые дни ласкам и их странным разговорам с безмолвным собеседником, а не разгадке тайны. Гордей стал и опорой, и якорем. Соломин вдруг понял, что это страшное место набирало силы все быстрее, словно там, с другой стороны, что-то происходило. Оно на него действовало гораздо сильнее и быстрее, чем подействовало на других. Тот же старый Игнат искал выход, по-настоящему искал, пару сотен лет. Сергей – десятки лет. А Костя… Уже сейчас умчался, отгонял навязчивые мысли. Было так просто вернуться в деревню, спрятать свое прощальное письмо и еще хотя бы пару дней побыть в своих вязких, но не решенных приятных моментов, буднях. – Оно не хочет, чтобы я шел в твой мир, – сообщил Соломин, отрезая себе возможность отступить. – Мне хочется отложить все. И это не предчувствие, не мое предчувствие, которому тут я привык доверять. Это что-то чужое. Хозяин леса дважды сжал плечо Кости, соглашаясь. – Ты тоже это чувствуешь? – спросил Соломин. «Нет», – последовал безмолвный ответ. Гордей поставил Костю на ноги и крепко обнял, гладя по голове. – Так уже было? – спросил вдруг Соломин. – Кто-то за это время уже… «Да», – тут же подтвердил догадку хозяин леса. – И ты с ним тоже… Спал? – спросил Костя. Гордей крепко и уверенно сжал ладонь один раз, сообщая, что не спал. – Этот человек до сих пор живет в Яблоновке? – спросил Соломин и, почувствовав одно пожатие, уточнил: – Он погиб? Хозяин леса поцеловал веки закрытых глаз и сжал плечо один раз. – Он живет в Дальнем стане? – спросил Костя и, получив положительный ответ, решительно сказал: – Я буду по буквам составлять имя. Гордей прижался к плечу и кивнул, а затем усадил Соломина на плед и принялся возиться с чаем совсем рядом, и сжал колено, когда прозвучала буква «л». Костя продолжал, остановившись на «е», спросил: – Лешик? Мальчик? Тот, кому на вид лет шесть? Хозяин леса дважды сжал плечо. – Он не только оставил меня на дороге, но и никому не рассказал о своем открытии, – с досадой сообщил Соломин, злясь на мальчика, хотя и понимал: он сам никому ничего не рассказал. Ни Прасковье, ни даже старому Игнату. Гордей тяжело вздохнул, словно бы хотел все это объяснить, но не мог, не имел права. – Ты тоже молчал, – сообщил уже без обиды в голосе Костя. – И я не делился ни с кем… Только Сергей рассказал что-то полезное. Почему? Это место не дает возможности рассказывать другим? «Да», – сообщил хозяин леса. – Но София сказала мне, что ей кажется, будто лес еще жив, а Сергей рассказал о своей теории, – принялся рассуждать Соломин, получив в руки кружку с горячим чаем. – Это потому, что они делились своими догадками и предположениями, а не фактами? Но я рассказал Сергею про параллельные миры. Не складывается… Я ему только о тебе не говорил. Не смог. Лешик тоже не смог рассказать о тебе? «Да», – ответил Гордей, сжав дважды ладонь. Костя задумчиво кивнул и принялся неспешно завтракать яичницей, запивая её чаем. Он больше не тянул время, понимая, что не хочет знакомится с новым миром ночью. Соломина пугала мысль о необходимости бродить по лесу ночью или в вечерних сумерках, хотя он и понимал, что этот лес – другой, живой, обычный. – Если почувствуешь, что я тяну время, то пни меня, – попросил Костя, подставляя лицо теплому, летнему солнцу и чувствуя яркость света даже сквозь закрытые веки. – Мне страшно. Гордей обнял за плечи, погладил по спине, словно бы пытаясь успокоить, придать сил. – Я знаю, что я должен, знаю, что надо, и мне все же страшно, – сообщил Соломин, допивая последний глоток чая. – И я не особо умею ориентироваться в лесу. Боюсь, что буду ходить кругами. Ты можешь меня проводить? Хотя бы недалеко. Ты ведь не можешь уйти в свой мир... А если наши миры все же разделятся и червоточина закроется… Ты будешь в этом, в своем мире? Хозяин леса дважды сжал плечо, уверяя, что будет тут, в этом мире, что Костя не останется в нем совсем один. – Знаешь, когда я впервые оказался на этой поляне и узнал, что могу уйти в новый мир, я хотел этого, очень хотел – просто уйти и не возвращаться, – усмехнулся Соломин. – И меня мысль об одиночестве не пугала. А сейчас… Как-будто что-то держит там. И это не только любовь к маме. Это само место. Оно считает меня уже частью себя, что ли. Думаю, что, даже получив свободу, жители деревень не сразу уедут. Когда все закончится… Гордей, ты расскажешь мне, что произошло? «Да», – пообещал хозяин леса и, забрав чашку из рук Кости, вновь поднял его на руки и понес. Соломину не было необходимости открывать глаза, чтобы понять, что это другой лес. Он слышал насекомых, птиц, чувствовал запах листвы. Костя и не понимал до этого, что лес, разделяющий Яблоновку и Дальний стан, не пах лесом. И с каждым вздохом Соломин все четче понимал, что нужно идти, нужно хотя бы попытаться что-то сделать. Молчавшее до этого предчувствие кричало, что что-то происходит и проклятие набирает силу. Костя охнул от неожиданности, когда Гордей поставил его на ноги и повернул спиной к себе и слегка толкнул в спину. – Подожди, – взмолился Соломин, оборачиваясь. – Ты тут? Хозяин леса сжал плечо, не подходя ближе. – Если у меня не получится… Обещай, что будешь пробовать всем, кто будет заходить в лес, выдать свое присутствие. Не оставайся больше один. Не надо, – попросил Костя. Гордей убрал руку, не ответив и Соломин открыл глаза. Перед ним не было никого, даже медведя. Костя громко выдохнул и повернулся в ту сторону, в которую его направил Гордей, поставив на землю, и пошел, смотря то по сторонам, то себе под ноги. Густой влажный мох прогибался под ногами, а лес, незнакомый, похожий на родные, но в то же время неуловимо другой, жил кругом него свой жизнью. С дерева вспорхнула птица, испугавшись человека, насекомые замолкали, выжидая, пока Костя пройдет мимо них, чтобы застрекотать с новой силой у него за спиной. Лес выглядел чистым: ни банок и пакетов, оставленных после веселого пикника, ни следов от костров, оставленных охотниками или путниками, ни протоптанных грибниками тропинок. Все словно бы кричало, что Соломин в глубине леса, далеко от любого человеческого жилья. Костя взвесил свой рюкзак, понимая, что еды у него с собой дня на три, а воды и того меньше – две полторашки. Почему-то Соломин был уверен, что лесок тут такой же маленький и разделяет две деревни, какую-то условную Грушовку и Ближний стан. – Главное – не сбиться с пути, – вздохнул Костя, отметив, что солнце, что еще поднималось над горизонтом, было с правой стороны, и решил, что будет ориентироваться по нему. Соломин еще раз обернулся, не останавливаясь и не замедляя шаг, надеясь увидеть если не человеческую, то хотя бы медвежью фигуру, но не увидел и зашагал дальше.