***
Эймонд шагал по темному коридору вслед раздраженной матери, что едва не срывалась на бег. Причину её недовольства юноша знал, но влезать ей в голову не хотелось. Она всегда нервничала, когда собиралась вся семья, обе ветви и зеленая, и черная. А он утром, по её мнению, вел себя недостойно – красуясь перед племянниками и деланно их игнорируя. Он тоже, между прочим, нервничал и злился. Точнее он сам называл это темным предвкушением. Сейчас они встретятся с тем, кто сделал его неполноценным, с тем, кто не покидает его мысли ни на минуту, с тем, из-за кого он лишился этого мира на половину. Всё его нутро горело, в голове всплывали детали повторяющегося сна. Во сне он вытесывал на в каменном коридоре какие-то слова. Хотелось плюнуть, развернуться и сбежать в библиотеку пытаясь найти те слова. Матушка такого не одобрит. Хотя она и его открытой ненависти не одобряла. Молодой дракон сцепил руки за спиной. Сейчас они столкнуться лицом к лицу. В зале много свечей, стол накрыт, отец уже сидит во главе стола. Все рассаживались. Эго беда сидела прямо перед ним и внимательно смотрела в сторону Темные, колдовские глаза повернулись в его сторону и что-то в душе надломилось. Весь вечер прошел как в тумане, только ухмылка на чужих, обветренных губах осталась в памяти. И оскорбительная гримаса язвительной радости в глазах напротив при виде запечённого поросенка. Он помнит удар, холодный – острый взгляд Деймона. Разочарование в глазах матери, горькое удовлетворение при виде обиженных карих глаз. Вечер, конечно, испорчен, но как же приятно, что не появилась карающая длань Отца или милосердная Мать не проявила себя. Значит Боги его отца имеют больше сил над ним и его горячей кровью. Его настигают уже в его покоях. Настойчиво стучат в двери пока, он не распахивает их и гневно не вскрикивает: —Чего?! —Нужно поговорить! – Практически кричит его беда надломленным голосом – Сколько это уже будет продолжаться?! Беда влетает в его покои, швыряет искусный кинжал на стол и принимается шагать по комнате. Летает так, что от порыва воздуха гаснут все свечи. —Что ты себе позволяешь?! —А ты? – голос дрожит. – Унижать мою мать, брата, меня! Сидел как каменное изваяние, не реагировал ни на что и внезапно разродился грязью. Даже ради деда не смог сдержать свою желчь! —Что? - взревел юноша. – Сам сидел и весь вечер ядовитую ухмылку мне в лицо бросал, весь вечер насмехался, а при виде свиньи так вообще пришел в восторг! А что такого, лорд Стронг? Правда колет глаза? —Да ты право – шутишь! Я вспомнил детскую шутку и всего-то, а ты развел настоящую трагедию! Может тебе просто нужен повод? —Всего лишь шутка? Так все для тебя, проклятый бастард, просто шутка! Это тоже было весело? Вспоминаешь и гордишься своей забавой?! Эймонд срывает с головы повязку – сверкая сапфиром из шрами́рованной глазницы. Он хватает племянника за шиворот, приближая к себе, чтобы он лучше рассмотрел творение своих тонких пальцем. —Я сотню раз извинился! – громкий крик отразился от каменных стен комнаты. —Да забери тебя Неведомый! На черта мне твои извинения? Ты отнял у меня половину мира! Отнял возможность быть нормальным, полноценным! Изуродовал меня! Ты такой же второй, как и я, но у меня нет ничего, а ты имеешь все. Все! Даже твоя грязная кровь не стала для тебя помехой! —Да сдалась тебе моя кровь! Я Веларион. А даже если нет – ты тоже полукровка, сир Хайтауэр! Ты сам говорил, что получил дракона и это честный обмен, или твоя память такая же короткая, как и дружба твоей матери? Звонкая пощечина заставила обоих юношей замолчать. Люк повернул голову обратно, щека его окрасилась багрянцем, а глаза злобой. Ладонь Таргариена пульсировала, гудела. —За тобой, сукин сын, должок! —Ну, так забери его трус! Я даже кинжал тебе принес. Все что тебе нужно сделать это воспользоваться им! Эймонд одним слитным движением укладывает племянника на стол и хватает кинжал. Наконец он будет отмщен! Ублюдок сам к нему пришел и сам вложил в его ладонь нож. Люцерис резко задышал, когда нож прижался к тонкой коже щеки. Он широко раскрыл глаза – в них мгновенно отразился свет от камина. В них не было страха – только решимость и ощущение скорой свободы. Таргариен застыл словно околдованный. Снова это странное, сладкое чувство на языке, жар по всему телу. Он сам не мог сделать последний рывок и забрать то, что по праву его. Что будет дальше? В чем смысл? Разве ему станет легче от глаза мальчишки, да и что с ним делать? Какой толк в этом? Разве он освободится от мальчишки и проклятого наваждения? Нет. Калекой он быть не перестанет. Темные ресницы отбрасывали длинные тени на щеки в веснушках. Карие глаза смотрели так горячо и странно предано, что Эймонд не сразу понял, что мальчик заговорил. —Знаешь, дядя. Я извинюсь еще раз. Это последний раз, когда поднимается эта тема мной. Прости меня! Мне жаль, что отнял у тебя столь многое, но я был ребенком, который хотел спасти своего брата. А ты занес тот проклятый камень. Я прошу – прости же меня! Но мне не жаль, что спас своего брата. Что сделано, то сделано и обратно не вернешь! Верю я, ты услышишь меня! Направь свою ненависть в другое русло! Jorrāelagon nyke! kostilus! iksā sīr gevie sir! Нож был отброшен в дальний угол, Эймонд со стоном прижался лбом ко лбу племянника. Теплые пальцы коснулись высоких скул, после перешли в выше и зарылись в густых волосах. Лиловый глаз не моргая смотрел в карие —Iksā ñuha ōdres, ñuha qrimbrōzagon... —Дядя, прошу… —Нет, это я прошу – уходи. Иначе в следующий раз при твоей близости iā vūjigon, kesā addemmagon nyke skoros ao enkagon nyke.***
Когда Эймонд выплыл из раздумий и посмотрел на брата – тот уже свернулся в кресле калачиком, как дворовой кот на солнце, и сладко спал. Он подпер ладонью щеку и громко сопел. Эйгон был очарователен ровно до того момента, пока не открывал рот. Таргариен сменил камзол, переколол волосы новой заколкой и покинул комнаты. Ему стоит навестить отца, тот желал его видеть во второй половине дня. Лечение некоего мейстера Нико помогало королю обходиться без макового молока, да и от его настоек у самого принца периодические мигрени сократились на треть. Нико не говорил о себе вообще ничего. Предпочитая отсиживаться в маленькой комнатке под крышей замка, периодически прогуливаясь по замку с отрешенным видом. Но всем было плевать – он помогал и за это все закрывали на это глаза. За очередным поворотом Эймонд остановился, так как услышал до боли знакомый голос Лурдины Амброз. Она горячо спорила с кем-то и Таргариен выйти и остановить ссору, но голос собеседника девушки заставил его остановиться. —Леди Амброз, не понимаю, что именно вы хотите… —Уже «Леди Амброз»?! А как же «любовь моя»?! Как же «душа моя»? Или вашей любви, лорд Ланнистер, хватило только на одну ночь? —Разве мы с Вами клялись в чем-то? Мы прекрасно провели время, так что же теперь причитать? —Ты клялся, Лансель! Клялся мне у Чардрева! —Разве? Хм… Чего только не скажешь в порыве страсти, Лурдина. Не будете так истерически кричать, никто ничего не узнает, репутация не пострадает. Жизнь слишком коротка чтобы тратить её на бдения приличий. —Репутация… А что от неё толку, когда живот начнет расти?! —О! Мои поздравления, Лурдина… А кто отец? —Ты издеваешься, Лансель?! Ты! Ты отец! —Ну, это еще доказать нужно, леди Амброз. Я не первый, не я последний как говорится. —Как ты можешь?! Я кроме тебя ни с кем не была! —Да вы все так говорите. Все вы чистые и непорочные, а как дело дойдет до брачного ложа, то шлюхи с Шелковой улицы могут еще многому поучиться. —Так вот какое у тебя нутро… Прогнившее, мертвое… Прятался за маской домино, чтобы никто не рассмотрел, насколько ты ничтожен… —Ты не обращала внимания, на мою ничтожность пока раздвигала ноги, мерзкая девка. Все, довольно. Удачи вам, в ваших мытарствах, леди Амброз. Послышался шлепок, а после шум и вскрик. Эймонд выскочил из-за угла, но все что он увидел это удаляющийся силуэт Ланнистера и опирающуюся на стену Лурдину. Её неприятное лицо искажено гримасой непонятной эмоции. Пухлые пальчики болезненно сжимаются в кулаки. Она окидывает его странным взглядом и делает глубокий реверанс. —Лурдина? —Ваше Высочество. Она быстро прошла мимо. И странное чувство закралось в голову Эймонда. Что-то назревает. Но стоять и гадать он не будет, пора к отцу, а в комнате, на подушке его будет ждать букет из желтых календул. Он будет сиротливо ждать своего хозяина, собранный чьими-то ласковыми пальцами.