***
— Я ждала тебя раньше… — М-мама? — удивилась София. Это было непохоже на то, что она испытывала раньше. Даже тот день с Хеймдаллем в лесу был привычным. Она настраивалась на шум вокруг себя, после переходя на свой собственный внутренний шум. Она могла заглянуть в свое прошлое, вспомнить ошибки и радостные моменты, проанализировать неудачи, вынести вывод и настроиться на будущее. Внутри себя она могла нарыть много интересного. Могла определить собственные чувства, отношение к другим, возможные исходы будущего. Там, глубоко в своей голове, София выстраивала собственную школу для себя, где могла проводить часы, вспоминая разговоры и складывая информацию из них по полочкам или же наоборот предполагать и строить теории. И мир вокруг помогал ей в этом. Безмолвное участие природы, магии, воды, животных, даже Хеймдалля направляли ее, связывали с тем, что осталось в реальности. Сейчас же она не ощущала этой связи. Не ощущала, что существует в своей собственной голове, скорее в чужой, или даже в другом мире. Здесь она могла не просто слышать и вспоминать, здесь она могла смотреть, могла видеть мягкий зеленый силуэт стройной высокой женщины в свободном платье с копьем и щитом… Такой она знала свою маму по множеству статуй, такой она себе ее представляла все эти годы, но был ли этот зеленый дымок ей, или это лишь игра воображения? Мир вокруг был тьмой при первом взгляде, но присмотревшись, София заметила, что тьма не так проста, она изменчива, движима, и не так темна и черна, как должна была. Она зеленая. Здесь все зеленое. Что ж похоже она поняла, какой цвет теперь ее будет отталкивать всю оставшуюся жизнь. А еще этот мир был будто взамен ее настоящего. Она не понимала, закрыты ли ее глаза в реальности или это и есть новая реальность. Страх сковал ее тело зелеными щупальцами (она была уверена, что они зеленые). — Почему ты боишься, дитя? — удивился силуэт. Это не ее мама. Это что-то, что принимает ее облик. — Что это за место? — спросила София. Ах да, а еще она может говорить, не открывая рта. Что подтверждало ее теорию, что это все происходит лишь в ее голове. Как выбраться из ловушки собственного разума, София не знала. — Это знания, которые ищет твой двоюродный брат. Это оружие, которое надеется здесь найти Один. Это опасность, которую ты боялась трогать… И не зря… — Я ничего не понимаю… — Все ты понимаешь, — улыбнулся зеленый силуэт, мамина улыбка казалась не такой родной, как в их последнюю встречу, а зловещей и угрожающей. — Ты давно знаешь ответ, но боишься его признавать… — Один и Атрей чувствуют от разрыва энергию знаний, они хотят знать, что было и что будет… Все ответы, что могут дать лишь прошлое и будущее… Разрыв связывает или перемещает в будущее или прошлое? Зачем нужна маска? — Ты не хотела знаний, — напомнила Афина, поворачиваясь боком, в профиль она больше напоминала маму: та же прическа, странное украшение на голове, мужественное, но по-женственному прекрасное лицо. Такая мама всегда была для Софии идеалом, настоящей богиней. — Я считаю, что мы получаем знания, нужные нам для этой жизни в том размере, который необходим… Знать все невозможно. И мне это и правда не нужно… Я лишь хочу знать, что ты? — Я твоя мама… — Нет, — София желала покачать головой, но не смогла этого сделать. Ее тело и правда было каменным, только сдерживали ее не зеленые тиски страха, а какое-то онемение. — Моя мама другая… — А какой ты помнишь меня? Доброй? София задумалась. Можно ли считать добрым родителя, который отправил тебя в одиннадцать лет в образе мальчика в Спарту ради тренировок? — Может быть, мудрой? Можно ли считать мудрой богиню, которая защитила собой Зевса? Которая желала распорядиться по-своему надеждой из ящика Пандоры? — Или любящей? Можно ли считать любящей женщину, которая по-настоящему не любила того, кого выбрала? — Ты права, — кивнула Афина? — Это место лишь временной разрыв… И на Олимпе есть свои способы путешествий в прошлое… Я многие годы искала ответы на свои вопросы. И что я получила? Свою собственную дочь из будущего, которая якшается со скандинавскими богами… — Ты не должна тут находиться… — Ха-ха-ха, — заливисто рассмеялась богиня. — Из-за того, что я из твоего прошлого, ты боишься, что что-то не случиться в будущем, если ты со мной поговоришь? — У будущего нет определенного сценария, мы сами определяем его своими поступками, но это не значит, что мы имеем право изменять прошлое… — Твои друзья иного мнения… — Ты… Зачем ты со мной говорила? — Я была ужасной матерью? — сменила тему Афина. — Ты была… Но откуда ты знаешь, что была? — По твоим скучающим глазам и страхам, — склонила она голову. — Только вот какой бы я не была тебе матерью, ты все равно меня любила? София почувствовала, как по щеке скатилась слеза. Она хотела бы кивнуть, чтобы не выдавать голоса, чтобы не разочаровывать ее еще больше, но голова была не подвижна. — Д-да, — ответила она. — А ты… ты знаешь моего отца? — Ты правда хочешь знать правду? — сомневалась Афина. — Я думаю, что эта правда поможет сделать мне самой выбор… — Хеймдалль. София хотела знать, что делать с ним, и…надо ли вообще что-то делать? — Ты знала, что боги…боги не умеют любить? — призналась мать, присаживаясь возле дочери. — Боги спускаются с Олимпа к смертным ради похоти и исполнения собственных желаний. Смертные женщины красивы, и они быстро живут, а значит рядом не будет той, которая вечно будет тебя пилить… Немногие выживают вынашивая полубогов, но… Ты прекрасно знаешь, что есть и хорошие примеры… — А богини? — с опаской спросила София. — Богини тоже не любят… Но в эгоистичном желании быть для кого-то центром мира, или же для банального продолжения рода, мы выбираем достойнейшего смертного… Мужчины обычно только этого и жаждят, а потому не задумываются, что их использовали… — То есть… — Не было никакой красивой истории любви, дитя, — зеленый силуэт смотрел на нее уже как-то грустно и понимающе. — Но ты получеловек… Ты можешь любить… «Может ли любить Хеймдалль? Стоит ли это спрашивать?» — только это ее волнует, только это заставляет сжиматься сердце. Нет, София и так прекрасно понимала, что ничего не выйдет. Наступит Рагнарёк, и фиолетовый взгляд парня останется для нее лишь воспоминанием. Только вот он уже забрал ее сердце, уже приковал к себе, а она и правда воспитана спартанской девой, и не собирается отдавать свое сердце еще кому-то. Оно будет растоптано и разбито лишь одной ногой, второго такого у нее нет… — Почему ты именно здесь? Почему появился этот разлом и как его закрыть? — Не мне отвечать тебе на вопросы мироздания и судьбы… — покачала головой Афина. — Но я точно ощущаю что-то родное… Не только тебя, как носителя моей крови, но и артефакты… — Из Греции? — удивилась София. — Да, — кивнула мать. — Тебе стоит знать и многое другое, чтобы противостоять тому, что тебя ждет, и тому, как закрыть эту щель… — Но я не хочу, — отказалась девушка. — Разве я не должна сама все узнать? — Есть то, что ты не узнаешь из книг и разговоров, не найдешь в своей голове и в мире вокруг тебя… Это магия. — Но… я думала… — Ты найдешь ее, — силуэт стал отдаляться. София поняла, что возможно больше никогда ее не увидит. Глаза снова заволокли слезы… — Не уходи… Только не опять, — просила она. — Я лишь пережиток прошлого, — уверял ее голос. — И я ведь никогда тебя и не покидала, ведь так? — Так… — ей хотелось что-то сообщить еще, хотя София прекрасно знала, что ни к чему хорошему это ее не приведет, — Брасид. Так зовут моего отца, и он правда был достойнейшим из смертных. — Ты справишься, Зофия… — София, — слезы текли по ее щекам. Мать хотела назвать ее по-другому, неужели именно сегодняшней день стал для нее определяющим? Афина задумалась, а после на ее лице появилась та самая улыбка. Улыбка мамы, когда она радовалась первым успехам дочери, когда наблюдала, как маленькая София грызет прорезавшимися зубками древко ее копья, когда помогала дочери делать свои первые шаги, когда смотрела, как она тренируется, когда укладывала спать, целуя в лобик. Силуэт пропадал, размывался зеленой дымкой и пеленой слез, которые застилали обзор. — София, — повторила мама. — Красиво звучит… Мудрая… София…***
— София! София! — ее кто-то тряс за плечи, а ей было так душевно больно… «Мама, это все-таки была она! Она была так близко, такая родная, такая настоящая…» — София, посмотри на меня! — настаивал голос. Она не хотела, не хотела ничего. Она чувствовала горячие слезы, слышала как они капают вниз, чувствовала запах все той же пещеры. Только хотела она назад, туда, где мама все еще была жива. Атрей же так хочет спасти своего отца, так почему бы ей не спати собственную мать? Почему ей не предупредить о смерти, о том дне, предупредить, уберечь, как делала она? Почему ей тоже нельзя быть счастливой? Почему нельзя изменить прошлое? Она знает почему, но почему? Как же было нестерпимо больно. Как хотелось выть волком. София накренила тело вперед, ударяясь лбом о что-то твердое. Чужие руки обняли ее, а сверху послышалось чужое дыхание. Она глотала всхлипы, поливая чью-то одежду горячими слезами душевной боли и одиночества. Неужели она будет одна? Без любви, без семьи, опять? Почему судьбе так необходимо сначала поманить ее счастьем, а потом все отобрать? — Будь потише, а то Всеотец услышит твои всхлипы. София подняла заплаканные глаза на Хеймдалля. «Что ты тут делаешь?» — Рад снова слышать твои мысли, — улыбнулся он, какой-то новой улыбкой, такой непривычно нежной и родной. — Всеотец попросил проследить, чтобы ты тут ничего не натворила, пока он будет решать дела наверху. — Долго я… — она не узнала собственный голос. — На дворе ночь, если тебе это о чем-то говорит… Что произошло? — он волнуется? — Я…мне нужно побыть одной, — выдохнула она, поднимаясь на негнущихся ногах. — Прости, мне надо подумать… — Конечно, — кивнул Хеймдалль, отпуская ее. София хотела убежать, хотела рвануть вперед, но ноги не слушались. Позади остался Хеймдалль, очень странный Хеймдалль. И мамин голос. Она больше его не слышала, больше не чувствовала связь. Она почувствовала, как слезы снова готовы политься из глаз. Прибавив шагу, она поднялась наверх, шагала, не оглядываясь. Дверь, коридор. На дворе и правда ночь. Только не комната, только не вопросы брата. Большой зал. Шумный ужин или какая-то пирушка. София проскользнула серой мышкой по стеночке к входной двери. Воздух. Холодный ночной ветер обжег щеки, стирая дорожки слез. На улице никого не было. Ей хотелось, чтобы никого не было, да и в любом случае, она никого не замечала. «Быстрее. Куда-нибудь подальше» — ноги сами несли ее в непонятном направлении. Перед глазами стоял размытый зеленый силуэт мамы. Теперь она была в этом уверена. Это была Афина. Афина из далекого прошлого. Какие ответы она искала в будущем, почему оказалась связана с этим разрывом, вызвала ли она его сама или это действия Одина привели к этому? София ничего не знала, а голова была забита не только мыслями, но и самоанализом чувств и эмоций. «Магия. Артефакты. Боги не любят. Отец лишь пешка в ее игре. Зофия…» — голова была переполнена информацией. Что делать? Что искать? Артефакты? Магию? Как смириться с тем, что ее не полюбят? Ей тоже искать достойнейшего и обманывать его? Как закрыть этот злосчастный временной разлом? Зачем нужна маска? Кто-то опять схватил ее за талию, уверенно оттягивая назад. — Куколка, тебя так и манит эта пропасть? — язвительно скривился Хеймдалль, когда она повернулась к нему. Заметив ее слезы, он строго нахмурился. Фиолетовый взгляд забегал по ее лицу, а лицо приобрело то самое выражение невероятной серьезности и сосредоточенности. — Кто? — просто спросил он. — Что кто? — не поняла она. — Кто это сделал? — Что это? — Не играй со мной в дурочку! — злился он, уже сжимая до синяков ее талию. — Кто посмел тебя тронуть? София замерла. Голова была переполнена совершенно другими мыслями, поэтому ответ на его вопрос она не могла никак найти. Прокрутив то, что произошло, она снова почувствовала, как нос защипало от предстоящих слез. «Размазня» — подумала про себя она, пытаясь взять себя в руки. — Ты…ты же был там… — Где там? — выгнул он бровь. — В кабинете Одина… — И что я там забыл? — Он попросил тебя следить за мной, пока занят… «Или это была иллюзия» — замолкла она, осматривая Хеймдалля. — «Или это сейчас его иллюзия» — отскочила она от парня. — Ты головой стукнулась? Какая иллюзия? Что происходит? Меня не было три дня, и ты уже успела сойти с ума без моего общества? «Почему Один выбрал тебя в качестве иллюзии для меня?» — Любой скажет, что ты сохнешь по мне, куколка, — ответил на ее мысли он. «Он тоже читает мысли?» — По тебе и читать ничего не нужно! — вздохнул Хеймдалль. — Что за загадки? — Ты разве не видишь…в моей голове? — удивилась София, все еще пытаясь держаться подальше. — Там такая же каша, как тогда, — хмыкнул он недовольно. — Опять ошивалась возле того зеленого разрыва? — А где ты был? — Выполнял одно поручение Всеотца, — нахмурился он. — Что же, куколка, больше не доверяешь мне? — Ты сказал три дня? — Я вернулся только что, хотел пойти доложить о деле, но увидел, как ты сломя голову опять несешься к этому обрыву. Любишь летать, куколка? Ну так я тебя больше ловить не буду, посмотрим, ка… Хеймдалль не успел договорить или успел, но София уже не слушала, крепко прижимаясь к нему. Она так быстро нырнула к нему в объятия, виснув на его шее и желая спрятаться от всего мира в его груди, что он опешил, и даже не сразу понял, что тоже крепко прижимает ее к себе. — Я… говорила с мамой, — вздохнула она, пытаясь сдержать очередной поток слез. — Что? — Я сидела и слушала голос из щели, а потом…ты можешь… — София подняла на него свой серый взгляд. — Пожалуйста, просто посмотри сам у меня в глазах… Я… — Тебе больно, — выдохнул он, смотря в ее заплаканные глаза. — Вспоминай все, что произошло, желательно последовательно… И она показала ему. Вспоминая, каждую деталь, каждое колыхание зеленого силуэта, каждое ее слово, и того, кто встретил ее после этого разговора. Она показывала и доверяла ему все, собственные слезы и страхи, собственные желания и размышления. И он принимал это, долго всматриваясь в нее. В какой-то момент она поняла, что закончила все вспоминать, но он продолжал смотреть, не мигая, что она тоже решила не прерывать эти гляделки. Он крепко прижимал ее к себе, она была уверена, что он — это он, настоящий, со своими «куколка», язвительными фразами и издевательскими улыбками, а еще напротив были такие знакомые фиолетовые омуты, такие прекрасные и бесконечные, как звезды. — Острые и надежные, как асгардская сталь, — изрек Хеймдалль. — Твои глаза, как асгардская сталь, — пояснил он. — Спасибо, — она улыбнулась, легко принимая комплимент, который раньше вызвал бы в ней бурю эмоций, однако сейчас мозг был слишком нагружен. — Это…то, что ты видела после разговора…в кабинете Всеотца, — аккуратно начал он. — Ты уверена, что это не твое воображение? Ты просто хотела увидеть меня, поэтому приняла кого-то за меня… — И мое воображение придумало тебе оправдание, почему ты бы там находился? — сомневалась София. — Не сомневаюсь, что твое воображение может придумать много всего с моим участием, — нахально улыбнулся он. — Ты не веришь, что Всеотец может использовать иллюзии? — переспросила она. — То есть все остальное тебя вообще не смущает? — Зато это смущает тебя, и я здесь, чтобы прекратить твое смущение, ну или повернуть его в свою пользу, — расплылся в довольной улыбке он, приближаясь к лицу девушки. София замерла. Они больше не целовались после того раза, но она бы соврала, если бы сказала, что не мечтала все это повторить. И он исполнял ее мечты. Самые сокровенные и чистые. Нежные прикосновения, легкие поглаживания, она таяла, расслабляясь в его руках, а он, кажется, лишь давал ей возможность отдохнуть и насладиться процессом перед тем, как начал атаковать ее уже более страстно. Используя язык, он проник к ней в ротик, сталкиваясь с ее собственным языком, вызывая мурашки на коже, тянущую боль внизу живота и какое-то непреодолимое желание повторять все эти движения. Оторвавшись от нее, Хеймдалль довольно скалился, наблюдая за румянцем на ее щеках и горящим серым взглядом. — А вот насчет магии, артефактов, прошлого и будущего я тебе явно не советчик, — кивнул он, снова припадая к ее губам. Под звездным небом рядом с краем обрыва им было плевать на голоса прошлого, на проблемы будущего, только их собственное настоящее они желали продолжить и продлить. — И почему тебя тянет именно в эту сторону? — зачем-то спросил Хеймдалль, проходясь по ее одежде, ища любую возможность прикоснуться к ее коже, в то время, как почти через каждое слово он оставлял настойчивые поцелуи на шее, линии челюсти, скулах. — Отсюда дальше всего до моих покоев, — ухмыльнулся он, отчего София непроизвольно сильнее сжала ноги вместе. В порыве стыда или же для большего доступа для его поцелуев она отвернула голову в сторону, осматривая пропасть. — Эта дорога всегда была здесь? — напряглась она, позабыв о его настойчивых ласках.