***
На Мандос спустилась туманная ночь, укрыв палаты Феантури синей мантией. Лунная ладья повисла в облаках, будто в мягкой вате. Полусумрак не принёс Тхурингветиль покоя. Скорее наоборот. Она бродила по покоям, как неприкаянная душа, которая что-то важное не успела в земном бытие, а теперь в забвении чертогов Судьбы не может вспомнить, что именно, и мучается. Так и Тхури снова ощутила тянущую жажду чего-то неведомого. Ей чего-то нахватало, что-то срочно было необходимо, и это чувство грозило свести майа с ума. Тхурингветиль, не в силах вынести больше тяжелое ощущение, давящее на грудь и не позволяющие вздохнуть, выпорхнула из дверей Мандоса. Вокруг была только тьма с томным вздохом деревьев и шелестом трав, с шорохами, которыми полнился ночной лес, где-то там, со стороны Лориена. Тхури вздохнула этот воздух и звуки полной грудью, внезапно от резкой свежести и полноты ночи ее тело пронзила острая боль. Она согнулась, как надломанная тонкая ветка. И ощутила вдруг в этом ядовито-свежем ветре восторг. Майа сделала два осторожных шага, миновала мраморные ступени крыльца и пошла по дорожке к волшебному саду, словно что-то манило и звало ее из укутанных тьмою глубины владений Ирмо и Эстэ. Майа, не помня себя, с бешено клокочушим сердцем, как будто совершала что-то запретное, достигла границы сада. Вошла за его порог. Страх и восторг заполнили ее душу. Каждая травинка была так отчётливо расписана лунной кистью томно-матового серебра, свет лился струями с небес, и рассеивался, оставляя дали леса чёрными и таинственными. А в них ночь была полна жизни и движения. Тхури отчетливо ощущала всей кожей каждый взмах крыла, каждый след мягких лапок, каждый тревожный взгляд робких животных, что не могли себе позволить покоя даже в подлунном мире, стерегли себя и потомство от хищных когтей и жаждущих крови клыков. Эта открывшаяся вдруг потусторонняя внимательность вместо покоя от созерцания полночного леса обрекла майа на новые витки странного беспокойства. Она развернулась и поспешила обратно за стены Мандоса. Холодные стены обители душ принесли долгожданное облегчение. Но за хрустальными окнами забрезжил неверный рассвет со своими бледными красками. Лучи просыпающегося дневного светила принесли на своих крылах печаль по густой и сладкой тайне ночи. Казались в контрасте с насыщенностью лунных красок, блёклыми, серо-голубыми и прозрачными. Заря угасла, не успев разгореться, а залы вышивальщиц пронизывали теперь голоса подруг. Тхури, из-за наглухо запертых дверей, из-за непроницаемых заклятий, гласящих каждый звук и движение, которые должны были помочь призванной к важному пророчеству беречь ее одиночество и покой, все равно слышала и внимала всему происходящему, будто стен в ее затворнической келье вовсе не существовало и ничто не отделяло ее от жизни, от горячих сердец майар, чьё громкое биение она теперь так хорошо распознавала, и даже могла определить какой из мастериц оно принадлежит. Равномерный счёт ударов живой крови сводил с ума. «Фаридхинель сегодня спокойна, вся в плановой работе и думает, как бы быстрее закончить платье для Ваны и заняться собственным… а сердце Ионгвинитиль бьется скоро и рвано — переживает, что не успеет довышивать звёздный плащ Варды к зимнему солнцестоянию…» Так резко произошло в пылающем рассудке Тхури разделение на живое и не живое: за стенами Мандоса бродят фэа, мертвые и потухшие. А майар Намо и Вайрэ, друзья и подруги, живые. Жажда жить бьется в них, стучит кровью в сердцах. Тхури везде слышит этот стук, от него нет спасения. Дрожащими тонкими руками Тхуриенгветиль обхватила свою голову, расплескав неубранные чёрные и вьющиеся волосы. «Что со мной? Что со мной? Это новая картина, мое ответственное предназначение открывает во мне эти необычайные умения! Но я… Я сильная! Сильная!» Майа упала на ложе. Ей настигли странные впечатления, то ли быль, то ли небыль. Ей казалось, что боль, пульсацией родившаяся в голове и стучащая теперь в унисон с горячими сердцами вокруг, превращала ее тело в гигантский тяжёлый шар. Он медленно перекатывался по пространству, и Тхури всем существом, всей поверхностью кожи чувствовала это тяжелое прикосновение к тверди. Затем ей показалось, что все ее тело медленно сжимается в маленькую невероятно плотную точку, сосредотачивая в себе огромную энергию. Тхури подумала, что станет сейчас такой тяжёлой, что пробьёт землю, а затем и звёздное пространство и обратится в чёрную дыру… Но вдруг ощущения сменились видениями. Тхурингветиль снова очутилась в лесу. И чаща была смольно-чёрной, на несколько тонов темнее настоящего леса, хотя и точно также наполнена клёкотом, шуршанием, шагами и прочими звуками таинственной ночной жизни животных. Послушные гипнотическому притяжению, звери и птицы медленно выходили из глубины, скрытой за сетью ветвей. Из дупл деревьев выскакивали куницы, горностаи и ласки, белки дружной рыжей лентой обвивали стволы, вереницей шли олени, лисы, волки, рыси, кабаны, сквозь колкий валежник пробирались медведи и лоси, из норок вылезли малютки-мыши и кроты. На границе поляны настороженно вытянули уши трусливые русаки. Они окружили Тхури. Терлись тёплыми мохнатыми мордами о ее колени, выпрашивая ласки, словно прирученные верные псы. Майа гладила их шелковистые шкуры, наслаждаясь и не в силах насытится ощущением горячей крови, что пульсировала под пальцами. На плечо Тхурингветиль забралась белка, махнув пушистым хвостиком по ее щеке. Майа сладостно зажмурилась, в секунду повторив траекторию ее гибкого тельца. Не открывая глаз, тяжело дыша в экстатическом безумии она подняла руку и быстрым, как стрела движением, схватила покорного зверька. Тхури сжала мягкую шкурку белки и молниеносно впилась зубами в шею животного. Зверёк царапался, отчаянно заверещал, предчувствуя опасность. А Тхурингветиль уже не могла остановиться. Она прогрызла шкуру и мышцы, это получилось так легко! И пила жадно кровь, тёплую, сладко-терпкую, густую, пила энергию жизни и не могла насытиться… Майа содрогнулась всем телом, резко подскочила на ложе, сбрасывая страшное видение. Она была дома, в своих покоях, в Мандосе. Тхури дрожащими руками провела по своим губам. Призрачные кровавые струи и сладко-солёный привкус растаял в этом наливающимся красками рассвете. Накинув мантию, майа шатаясь пришла в мастерскую. В ужасе взглянула на свой до сих пор пустой гобелен, как на проклятое знамя скверны. Она была так впечатлена видением, ей так хотелось запечатлеть это необыкновенное ощущение, этот будоражащий опыт на ткани. «Но если валие или подруги увидят? Они скажут, что я сошла с ума!» Игла застыла в руках. И вместо картин ночной кровавой расправы Тхури вышила символы, словно шифр для собственной памяти. Всего три нити: синий сумрак, чёрный лес и алое сердце.Глава 7. Лес и сердце
19 мая 2023 г. в 08:59
Искристый простор снежного хрустящего полотна, до самого края раскинула гладью вьюга. Бескрайнее море, укрытое вуалью нежного белого тумана, лениво перекатывалось крупными волнами.
Или это — облака?
Светлая эфирная пустота, что таила в себе возможность изобилия, истории, движения и жизни.
Одна из служительниц великой валие-ткачихи судеб, майа Тхурингветиль тем утром едва-едва приступила к новой картине. Она прикрыла глаза и на ощупь взяла нить. Чёрная… Майа сделала стежок, ещё один крест на крест. Первый в тот день, и, видимо, последний.
Уже несколько часов пролетело, а на полотне канвы в самом верхнем левом углу был только все тот же одинокий чёрный крест.
«Словно тайная метка для кого-то… — думала Тхурингветиль. Она расправила волны полотна, которые стелились на ее колени, и спускались волнами на пол, — Или первое захоронение на огромном кладбище…»
Мастерица все эти часы вглядывалась в белоснежную пустошь. Валинорские вышивальщицы для гобеленов Судьбы никогда не использовали эскизы. Сюжет постепенно раскрывался перед их внутренним взором с первого стежка и вёл их руки, спускаясь будто откуда-то сверху, из загадочных сфер небес. Пока картина не завершена, майа должна хранить молчание. Никому, даже подругам-ткачихам, нельзя рассказывать о пророчестве. Многие из тех айнур, кого призвала великая Вайрэ к работе над такой картиной, предпочитали вообще прекратить любое общение с внешним миром, запирались в своих комнатах, чтобы случайно не выдать тайну волшебного гобелена.
Там, замурованные сами собой затворницы, ходят слухи, претерпевали страшные муки. Считалось, что такие мастерицы умирали с последним стежком гобелена, отдавая пророчеству все жизненные силы. И тотчас возрождались в неотличимом от прежнего, но совершенно новом, более светлом, чистом и высоком воплощении. Далеко не каждой служительнице валие доверяла эту опасную работу — только лучшим из лучших. Остальные вышивали обыкновенные гобелены по заказам и эскизам, кроили платья, плели сети из паутины для облаков, и мечтали оказаться однажды на месте счастливых бабочек, выходящих из плена кокона познавшими совершенство. Некоторые из них, единицы, повторив не одно такое перерождение, почитались наравне с великой Вайрэ.
Несколько дней назад Тхурингветиль в торжественном молчании и смирении приняла приказ валие приступить к своему первому гобелену Судьбы, трепеща от гордости за признание ее мастерства равно как и от возложенной на неё ответственности. Она по традиции заперлась в своих покоях. Прошли сутки. Но ей даже и нечего было разболтать, Тхури ничего не видела. И майа, с трудом открыв мощные запинающие заклятия, которые тщательно сама наложила на двери и окна, вернулась в общую мастерскую, чтобы дождаться Вайрэ и спросить ее совета.
Тхурингветиль расположилась за одним из рабочих столов, раскрыв и бережно разгладив ткань со странным крестиком. Она взяла иглу, готовая тотчас приступить к вышивке, если ее вдруг прямо здесь и сейчас постигнет пророческое вдохновение. Внезапно открылись двери и в зал вошла долгожданная валие. С ней был Аулэ. Тхури была наслышана о слухах и наговорах про огненного мастера, и никак не ожидала увидеть его в мастерских искусства Мандоса. Они вели беседу о майа-ремесленнике, о Мелькоре, о пророчестве. Тхури застыла на месте с иглой в руках, удивлённая, что валар обсуждают такие темы здесь, открыто и прямо при ней, невольной свидетельнице.
«Такие темы не для чужих ушей, их должно обсуждать наедине и под большим секретом. Почему великая валие не отправит меня вон?!»
Вайрэ, казалось и вовсе не волновало, присутствие мастерицы. Она вдруг пошла к ее столу, взбаламутив шёлк своего полупрозрачного платья. Она медленно провела рукой по несуществующей ещё даже в мыслях картине и внезапно поведала Аулэ, что вызволить мастера-инженера может только низвержение из мира его тёмного пленителя.
Тхури не могла определить по нечитаемому выражению лика огненного мастера, понял ли он, что это пророчество.
«Вайрэ же предсказала сейчас падение Мелькора! Но как? Это невозможно! Чтобы стихия, какова бы она ни была покинула мир! Это расшатает такой хрупкий порядок всего Эа!»
Предчувствие грандиозных, страшных и неотвратимых перемен впечатлили Тхурингветиль, она вздрогнула, случайно уколола палец иглой. На канве рядом с чёрным крестом алым цветком расплылось кровавое пятно.
«Истина открывается через прозрение, Тхурингветиль, словно вспышка молнии, подобно огненному язычку свечи, что зажглась вдруг в глухой темноте без воска, фитиля и источника пламени. Некоторые ждут откровения всю свою жизнь. И ты ожидай»
Слова валие, предвосхищающие все вопросы майа, сказанные сразу же, как мастерскую покинул Аулэ, безмерно расстроили Тхури, а ещё более неопределённости ее тревожило то, что работа не складывалась не только в ментальном, но и даже в физическом плане. Майа потратила половину дня на поиски бежево-золотистой нити. Тхури обыскала каждый сантиметр покоев. Большой моток исчез из запертой комнаты как ни бывало. Затем сломалось две абсолютно новых платиновых иглы, нитки и ткань сами собой без причины падали на пол, словно их смахивала невидимая ладонь. А саму мастерицу измучило какое-то невнятное ощущение.
«Мне хочется чего-то… но чего и сама не могу определить. Что-то тянет и давит, какое-то смутное желание. Так сквозяще сладко и горько чего-то недостаёт»
Тхурингветиль посмотрела на пустую канву, и вдруг ей показалось, что она глядит в зеркало. События грядущего выплеснулись через край полотна. Мастерицу накрыло видение, да так неожиданно и мощно, будто захлестнуло в водоворот сильной морской волной и утащило в бездну. Лица, краски, уродливые существа, и существа прекрасные, огонь, все в огне… черное, золотое, серебряное, и много алого… Она беспомощно билась, захлебывалась в картинах, но не могла выбраться.
В трепете и дрожи Тхури быстро пронзила ушко иглы нитью. В безумие, в горячке она начала переводить образы и видения на полотно. Руки ее без устали порхали над тканью несколько часов кряду, повторяя отточенные движения, вышивка раскрывалась, словно волшебный танец иглы и нитей, оставляя после себя строчки крестов, невидящие глаза майа застекленели в беспамятстве. Наконец, водопад образов иссяк, превратился в тоненькую серебристую струйку. Наваждение отхлынуло. Тхурингветиль взглянула на свою работу. На канве некрасивыми пятнами зияли лишь наброски пёстрых переплетений, зигзагов и завихрений. Переломанные кривые линии.
«Кошмар», — вздохнула мастерица и распустила нити. Полотно вновь стало издевательски белым и чистым.