Ангбанд: Кинжал рока

      — Орков не пускают жить в Утумно, как низший народ, вот мы и ютимся по обе стороны твердыни, восточное поселение я тебе, начальник, уже показывал. Наши холупы с той стороны, кстати, называются в народе «Щели», а сейчас мы пойдем смотреть западное «Ямы».       Гармыш, безумно довольный, что божественный дух согласился на его приглашение, по дороге продолжал знакомить Майрона со скудным устройством орочьих поселений.       — А есть ли у вас какие-либо народные промыслы? — Айну слушал очень заинтересованно. Гармыш ухмыльнулся в клыки.       — А то! И тот и другой район промышляет редкими вылазками в Утумно, чтобы что-нибудь украсть, например, коня с конюшни или вина из погребов.       — Ты тоже… промышляешь? — спросил Майрон в едва прикрытом разочаровании.       — Я? Нет. Щели более богатый район, если так вообще можно сказать о наших норах, — отвечал орк задумчиво. — У нас живут воины орки, нам незачем воровать. Мы на довольствии армии и производства Утумно. А воруют как раз-таки орки Ям, бедного района.       Майрон лишь вздохнул, не находя слов. И Гармыш поспешил несколько оправдать в его глазах собратьев.       — Но орки дружный народ, ямские все краденное скидывают на границе двух районов, на Рыбной площади, и разделяют на всех. А все воины Щелей отдают часть своим пайком и деньгами. Хоть у меня и не высокое жалование, ближе к среднему, но я все равно обязательно делюсь.       — Интересно у вас все устроено. Да… Щелям значит больше повезло.       — Я хоть и живу в Щели, но всегда говорю, что лучше Ям места в мире нет, — гордо сообщил Гармыш, — Там лучшие в мире трактиры и самые красивые орчихи.       За этим разговором они вошли в те самые Ямы. Майрон не предполагал, что увидит разруху еще более удручающую, а дома еще более бедные. Но уже знакомые по прошлому походу Щели по сравнению с этим западным районом казались еще вполне себе ухоженными и даже с натягом, но пригодными для жилья. В Щелях подобия зданий, собранные из всякого хлама, хотя бы возвышались над землей, а сквозь щели и дыры иногда нет-нет да проскальзывал тонкий лучик походной свечи. Ямы же были воистину беспросветны. Дорог не было, только черная пепельная грязь, из которой вырастали, словно поле поганых грибов, исковерканные, изъеденные ржавчиной жестяные трубы с конусами на вершине. Сами жилища же находились под землей. Это Майрон понял, когда Гармыш осторожно взял его за руку и потянул в какие-то темные недра. Оказалось, это пологий спуск без ступеней, ширины и высоты такой, что легко могла проехать и лошадь с телегой. А внутри были и огни, и улицы и полным полно народу.       «Удивительно! Подземный город!» — поразился Майрон.       Ямы всенепременно были беднее Щелей. Но в отличии от аскетичного района вояк, похожего более на походный лагерь, чем постоянный дом, словно жители готовы были по первому свистку свернуться и отправиться неведомо куда, в Ямах действительно царила особая атмосфера. Здесь незримо чувствовался уют, который был в удивительно чистых занавесках на окнах без стекл, с вышитыми чьими-то умелыми руками маленькими цветочками небесного цвета, и в веселой беготне маленьких орчат, и в заинтересованных карих, или болотно-зеленых глазах молоденьких орчих, в разноцветных шерстяных юбках, с гладко расчесанными, в отличии от каждого орка-мужчины, волосами, перевитыми иногда лентами.       Гармыш провел божественного гостя, мимолетом показывая основные достопримечательности:       — Здесь трактир «Пьяная утка», здесь мастерская по сапогам, здесь горшки делает старина Урхуш, надо же, до сих пор живой, старый пень, а вот тут жила раньше Бербеха, моя первая любовь, померла девкой, уже давно от грудной болезни, а вот здесь до сих пор моя стародавняя подруга Жнешка живет, замужем за боевым товарищем, я их сам познакомил, да в Щели не желает, гордячка, переезжать, так и живут, набегами да наплывами, а вот мы и пришли…       Они подошли к арке, Гармыш приподнял плотное полотнище, видно, служившее «дверью», заглянул внутрь и громко крикнул в глубину: «Фариха!»       Майрон прислушался: с той стороны полотна раздались приглушенные, но радостные возгласы, которые трудно было разобрать, и затем торопливые шаги. Гармыш высунул голову наружу, откинул тканевую «дверь» и быстрым жестом пригласил майа войти.       На пороге их встретила орчиха, как представил Гармыш, его мать по имени Фариха. Она была одета в косынку и сине-красную юбку из шерсти. Ростом была немалого, но все равно на полторы головы ниже своего сына, и это не считая тюрбана из яркого платка, что украшал ее голову, скрывая волосы, только две блестящие серебром прядки вырвались у левого виска. Сама собой она была худощавая и быстрая. Но Майрона более всего удивило другое: эта орчиха очень отличалась от тех веселух-девушек, которые встречались майа и его провожатому по дороге. Кожа ее на открытых участках рук и шеи была не плотная, несколько провисшая, лицо, как сетью, накрыто тонкими морщинками. Но несмотря на это, и при всей внешней суматошности, в облике Фарихи была особенная красота, которую трудно передать словами. Взгляд ее был при всем при том спокоен и мудр, все ее существо вызывало уважение, словно она могла сейчас же поучаствовать в совете валар. Майрон попытался сообразить самое подходящее для нее слово, и нашел лишь то, что Фариха была явно «жилая». Для майа, вневременного духа, которому Творцом изначально была дарована вечная юность, и который жил в извечном Валиноре, не ведая старений существ, это стало настоящим откровением, посланным самим Эру.       Зачарованный обликом орчихи, майа, наконец-то, разглядел и помещение. Внутри была всего одна комната, разделенная такими же полотнами, посредине стоял деревянный стол и лавки, вокруг них хлопотала теперь пожилая орчиха, расставляя деревянные и глиняные плошки, горшки, чашки и деревянные ложки.       — Ох, вот не думала, что придешь, намедни же был! А к тому же с гостями! Что ж ты меня, поганец, позоришь, хоть бы весточку послал с мальчишками, я бы мяса у соседей выпросила, эх-эх! — ворчала Фариха, но Майрон подумал, что видно это какая-то традиционная застольльная орочья прибаутка, потому что вопреки недовольным возгласам темные глаза орчихи блистали радостью, к вискам по коже лучились веселые морщинки, а в комнате, была идеальная чистота.       — Вот крошенина, похлебка с потрошками, рыбь с шелухой зерна, но зато свежее, утром варила. Угощайтесь!       — Фариха! Что ты, у тебя гость самого высшего ранга, он не ест нашу пищу, — а вот самому Гармышу на самом деле, видно, было не ловко.       — Я буду! — прервал его Майрон. — Там откуда я родом, тоже не принято отказываться от угощения.       — Да вот и молодец! Ты друг Гармыша по службе? Алабаи? Из племени лесных кажись? Это у них, говорят, такие вот, светленькие, — засыпала вопросами гостя Фариха. — Расскажи же, где твой дом, есть ли семейство?       — Мой дом и семья далеко на западе… — начал Майрон, стараясь и не наврать сильно, но и не стремясь раскрывать свою природу, не желая напугать мать Гармыша, пусть лучше действительно считает его эльфом. Но…       — В заоблачном краю божеств, — добавил гордо Гармыш. А глаза майа в этот момент от неожиданности такого простейшего и прямого раскрытия как назло подернулись поволокой пламени, выдавая его окончательно с головой.       — Из самого заоблачного края! — Фариха чуть не выронила тарелки. — Из Амана?       — Вы знаете? — пришла очередь пуще прежнего удивляться Майрону. — Неужели вам рассказывал Мелькор или его слуги из майар?       — Причём тут Мелькор! Эта история слово в слово передавалась от деда к отцу, от матери к детям, — сказала важно орчиха.       — Расскажи, уважаемая Фариха! — в один голос попросили Майрон и Гармыш.       — Однажды в начале мира проснулись наши предки возле озера и улыбнулись звёздам. Они взглянули на друг друга и в воду и поняли, что они прекрасны, по подобию божеств на далеком-далеком западе, в Амане. И пришли к ним двое из них — великий охотник и лукавый дух. Охотник обещал им бессмертные земли и быть у тронов великих божеств, подавая им явства и кубки, а дух лукавый говорил, что в чем же польза подавать кубки и явства, если вам принадлежать будет земля и троны. Те, кто ушли с великим охотником теперь и правда в вечной радости и свете, и от них произошёл род эльдар. А тех, кто ушёл за Мелькором, тот обманут был, согнал темный дух их в рабство себе на службу. Да ещё и верховный творец за корысть и гордыню их покарал — лишил их божественного света и красоты. Расскаялись они, но поздно. Стали они орками, и пошёл от них весь орочий род, который теперь своей тяжёлой жизнью искупляет этот грех. Но милостив творец, несколько пророчеств оставил прежде чем перестать говорить с виновными и слушать их мольбы. Первое, что придёт в мир огненный дух, и огненным мечом отвоюет им дом и спасение. И обретут тогда орки и кров, и защиту. А второе, что однажды родиться такой достойный орк, что честнее и правдивее самого праведного на свете эльды, чье имя Финорох, и тогда превратится этот орк в эльфа, и проклятие падет с орков. Это и будет нашему народу прощением. — Фариха наклонилась к Майрону и добавила шепотом на ухо: — И знаешь, Майрон, я думаю, что этот орк — это Гармыш. Он один честный, правдивый и достойный.       Но Гармыш это услышал и возмутился:       — Фариха! Майрон, я умоляю тебя, не слушай ее. У каждой мамаши ее сынка — не иначе как избранный! А вообще-то сказки это все, про родство с алабаи, судьбу не выбирают, кем уж положено быть, тем и буду. Мне и орком вполне устраивает быть, шара слишком слабые и хрупкие, алабаи слащавые и горделивые, газат жадные, а айнур… на них слишком большая ответственность…       — А я точно знаю, помяните мое слово, а ты, поганец, матери не перечь! — настаивала орчиха, лукаво улыбаясь, — Во-первых великий Адар его спас, его, сына простых нищих орков, которые и читать не умеют, от самого и рождения спас — случайно оказался в храме во время ритуала. И Гармыш остался жив, и тот дикий древний обряд больше не проводят. И родился поздно, единственный ребёнок! А ведь все мои дети либо родились мертвыми, либо слепыми, и умирали через несколько дней. И после сыночка больше детей не было, отец его рано умер, истончался в каменоломнях. К слову, Гармыш на нашем наречении значит «последняя радость». Он мне словно судьбой оставлен, и…       — Ну все! Спасибо матушка, пора нам! — сказал Гармыш, однако, пока что и не думал подниматься с лавки. Но доверчивая Фариха подумала, что взаправду.       — Обождите! Еще отвара вам из душистого куста не заварила! — всплеснула она руками так бойко и беспрекословно, что концы ее фартука даже взметнулись вверх.       — Давай еще чуть-чуть побудем в гостях уважаемой Фарихи, Гармыш! — пряча в золотых искрящихся прядках добрый смех от всего этого такого домашнего концерта произнес Майрон. — Если позволите, я вам наши легенды расскажу.       — Изволь, господин, — дал свое согласие Гармыш, а гостеприимная пчела-Фариха наконец уселась рядом с гостями на лавку и положила голову на переплетеные худенькие и узловатые пальцы.       — Далеко, дальше Средиземья и западных земель, выше Солнца и Луны, с другой грани бытия над сферой видимого мира, где обитает все живое, и в то же время так же близко, как отражение в зеркале, и также недосягаемо, сияют бесконечным светом Чертоги Безвременья, небесное царство славного создателя всего видимого и невидимого, Эру, и первенцев его творения, айнур. Над чертогами не властно ни время, ни пространство. Великие духи существуют в Чертогах незримо, не дано земными глазами увидеть существо небесного мира и постигнуть его суть. Айнур высшего порядка не могут открыть жителям земного царства свою истинную форму, ведь их существо, чувства принадлежат только миру земному, в котором нет средств познать айнурскую сущность. Эти духи принадлежат другому измерению, даже когда в исключительнийших моментах являются жителям Арды в той или иной форме. Даже не все небесные существа из Чертогов Безвременья способны лицезреть друг друга — это объясняется иерархией айнур и их приближенностью к Эру. Творца в небесах окружают ближайшие к нему существа, орудия выполнения его воли в мире. Про айнур, пребывающих в Чертогах, трудно рассказывать словами привычного нам теперь звучащего языка, какое бы наречение не использовать, даже валарин не сможет в точности передать их природу. Так как это что-то древнее, безмолвное, находящееся сразу в десятке измерений и предвидящее все будущее наперёд. Нечто, похожее на создателя и одновременно на разрушителя. Нечто, что может причинить вред, но даже не пытается этого сделать. Но я все же попытаюсь представить их в вещественном образе, в подобии с земными ориентирами, хотя наверняка это прозвучит жутко и фантастически. Не к тому, что представляют собой эти великие духи, а что они собой обозначают для мироздания. Искажение восприятия неизбежно, так как этот опыт принадлежит другому царству с иной системой образов, чем наши скудные языки. Айнур разделяются на ранги. «Крылатое создание небес» или «глаза верховной колесницы», могут быть только бледным и едва приближенным к сущности представлением того, что есть на самом деле. Первые из первейших — всегда предстоят Эру, теснее и без посредства прочих с ним соединены. Если бы можно было их видеть, то они показались бы обитателям Арды многоликими, с четырьмя разными лицами, ноги их прямые, сверкающие, как сияющая медь, а ступни, как у тельца, под орлиными крылами руки, как у нас. Над головами нимбы в виде голубых топазов. А под ногами на земле у каждого переплетенные кольца огня, как колеса с ободьями, а на них миллионы глаз, а в очах их факелы и искры ослепительного света. И в колесах этих — тоже дух, и крутятся они вместе с фигурами. Ростом они огромны, так, что колесо может занимать и пол-Валинора, и движутся, так быстро, не оборачиваясь, сразу во все четыре стороны, что меж ними сверкают молнии и всполохи огня. Все вместе самые высшие айнур создают собою колесницу для Создателя всего. А когда они пребывают в Чертогах Безвременья, то бесформенны и незримы, имеют только голос, похожий на торжественные золотые трубы, поющий о мире и святости. Звуки сплетаются и образуют трон Творца, на котором он восседает в Чертогах. Никто, кроме Эру, не может ни постичь, ни выразить силу их мощи.       Фариха неверяще округлила карие глаза, а задумчивый Гармыш вдруг спросил:       — А что получается, эти чины айнурские выше самого владыки Утумно?       Майрон помрачнел.       — Есть в Амане молва, которую передают едва слышным шепотом, о том, что Мелькор как раз от начала начал Айну именно этого порядка, самого высшего, князь великий, приводящий в трепет, могучий, возвышенный, выдающийся, ужасающий, умудренный и сильный: его настоящее имя Алкар, «лучезарный». Ростом он был на две с половиной тысячи лет шагов. У него было шестнадцать ликов, по четыре с каждой стороны, и по сотне крыльев, но лишь на двух он летал, а остальными закрывал свой светлый лик и тело, как бы вуалями и одеждой. И было у него восемь тысяч да семь сотен и еще шестьдесят шесть глаз, соответственно числу часов в году. В каждой паре глаз на каждом лике сверкали молнии, из каждого глаза пылали факелы, и никто не мог смотреть на него, ибо, кто взглянет — тотчас будет сожжен.       — Удивительные чудеса! Но ведь Моргот не такой совсем, я видела его однажды, когда в молодости служила прачкой в крепости.       — Мелькор растратил свою великую силу, и не на благие дела. Потому и пал на ступень ниже по рангу, — ответил Майрон и продолжил рассказ: — Вторая степень содержит в себе Власти, Господства и Силы, это валар, всего их четырнадцать, те из них, кто царствует на горе Таникветиль — Власти, те, кто в чертогах Мандоса, саду Лориен и Обители Слез — Господства, а остальные — Силы. Третья и последняя небесная ступень — майар. Майар и валар живут там, где мир обретает материальную форму. Поэтому они более всего похожи на старших детей Эру эльдар. Но форма валар и майар не является абсолютной, так так истинная их сущность — стихии мира. И мы можем легко сбросить зримый облик, словно одежду, и предстать в покровах только лишь своих элементов и сил, или же в незримом виде. Таковы есть мои повелители, царствующие великими Силами в Валиноре, мои братья и сестры из младших духов-служителей стихий, и я сам, — завершил свой рассказ огнеокий Майрон в гулкой тишине перед застывшими в священном трепете младшими созданиями Арды.