***
— Этот доклад никуда не годиться! Лангон с демонстративным удовольствием смял лист желтого пергамента и, высоко подняв голову, прошелся до самого окна, завешанного клубистыми серыми тучами. Сердце Тхурингветиль ухнуло глухо, как полночный филин и провалилось куда-то вниз. Она продолжала выполнять все поручения ворона, но он уже который день он был недоволен работой своей верной разведчицы. — Тхурингветиль, — продолжил Лангон строго и холодно, — К твоей работе и поведению у меня имеются теперь большие вопросы. Ворон не обернулся к ней, он, положив руки на резной подоконник, рассматривал мрачную округу. «У меня тоже к тебе накопилось вопросов, милый мастер…» — горько подумала дева. С тех пор, как ворон доверил ей новое задание, а затем и потребовал подробнейших рукописных отчетов, сам он резко изменился. Началось все в лаборатории, когда Тхури застыв на пороге с колбами в руках, увидела на экспериментальном столе очередного подопытного. Это был не орк. Эльф лежал обнаженный и бездыханный, но даже после смерти лик его освещался светлым страданием, тонкие черты искаженные болью, застыли, как фарфоровая маска, но все равно оставались прекрасными. Серебряным водопадом струились волосы трупа до самого пола, переливаясь со струйками густой крови. Трухи ахнула, заглянула в лик милого своего мастера и друга. Уже который раз ей захотелось закрыть глаза, отвернуться и отвергнуть этот мир, страшный в своей странности, а открыв, проснуться в мире правильном, добром и светлом. Взгляд ворона был непривычно холодным. Он вдруг сказал помощнице: — Лишь айнур — высшие создания, остальные существа низкие, неправильные, но на них удобно ставить опыты, и на орках, и на эльфах. Эта фраза, призванная казалось было успокоить деву, наоборот взволновала ее душу больше, чем созерцание несчастного мертвого эльфа. «Разве это справедливо?» — спрашивала она саму себя, не посмев задать этот вопрос прямиком целителю. «Разве это справедливо и для орков?» И теперь, стоя в изящно-темной вороновой гостиной и виновато склонив голову к широкому подолу сиреневого платья, она тоже не решилась парировать. Вместо этого тихо сказала в огромной надежде на восстановление былого доверия: — Лангон, мне жаль, очень жаль, но я не могу понять, в чем же моя вина? Я ответственно следила за ним и все его встречи, дела и перемещения описала в отчете… Тхурингветиль, конечно, следила за Майроном, за каждым его шагом, и сама удивлялась, как уже на протяжении нескольких недель ей удавалось оставаться незамеченной. Полог тени, усугубленный ее проклятием и предначертанием к вышивке полотна судьбы во сто крат увеличили ее силу. Она была с ним и на производстве, и когда он с коллективом набирал воды для нужд кузен из ручья, и на площади орочьего городка, где рабочие дружно чествовали своего начальника, отсыпая ему полобоза чуть-чуть подтухшей, зато самой жирной и отборной рыбины, и когда они со стражником-орком бродили по грязным улочкам городка, заходя по дороге к знакомым или в кабаки. Везде над головой Майрона мелькали острые крылья летучей мыши, едва-едва, невидимо, меньше мига показывающийся из не-мира. Тхури внимала и воспринимала абсолютно каждое слово, что легко слетало из уст огненного майа. И все чаще и чаще его речи звучали опасно критически и к Лангону, и к Мелькору, и к всему Утумно. Вместе с тем, со своими рабочими старший огненный мастер был ласков, а со стражником так и вовсе очень дружен. Из их разговоров Тхурингветиль узнала многое о жизни орков. Узнала, как тяжело выбивает для них редкие подачки от Утумно один только Адар — тот самый некрасивый эльда. «Когда мы говорим, что Адар — наш отец, конечно, не подразумеваем родство кровное. Но больше даже этого — огромное уважение и священную народную любовь, — рассказывал однажды орк-стражник Майрону, и Тхури тоже навострив ушки внимательно слушала, притаившись в щели мрачной лачужки. — Адар всегда боролся за наши права, — продолжал орк, — И добился уже большущих успехов: напервой, отмены жертвоприношений. Раньше был, ты представь себе, такой дикий обычай: первого новорожденного на безлуньи закалывают в жертву владыке тьмы и снегов, чтобы мороз не лютовал, чтобы запасов до весны хватило и чтобы рыбь в прудах не померзла. Таким новорожденным жертвенным сосунком оказался я. Мать с отцом рыдали, ведь я-то единственный. Но мимо капища из обгорелых булыжников и костей проходил на счастье мое и вообще всех орков, Адар. Он спас меня и запретил кровожадничать.» Еще Тхури узнала, что Адар добился отмены убийства без суда, а ведь до этого орков просто забивали остальные жители Утумно, как скотину по поводу и без. И даже выбил свободу передвижения по землям Тьмы, да плату за труд воинам и производственникам. Раньше же орки работали и вовсе бесплатно, как рабы, за еду. Большие успехи, Тхури с этим согласилась. В душе она уже начала уважать некрасивого, но умного, решительного и смелого эльду, который, оказалось, выслушивает каждую жалобу, прошение каждого подчиненного и в одиночку бросает вызовы свирепым порядкам Утумно, и даже в некоторых вопросах, побеждающим темную власть. Как и собственно сам Майрон, который обсуждал со стражником насущные народные проблемы: — Плата очень маленькая, а труд тяжелый, — считал Майрон. Продовольствие, как мне рассказывали работники, привозят из отбросов стола господ Утумно и сбрасывают как собакам посреди площади? Орков не лечат и не обучают в Утумно, не берут в подмастерья на работы в людских городах. — Все это так. Адар сам, как может организовывает лечебницы и школы, но смертей много, у нас нет знаний, только шаманские умения. — Это не справедливо! Нужно придумать, как можно переломить обстановку. «Он общается с этими отвратительными экспериментальными существами так, как говорил, вестимо, с эльфами-кузнецами в аманских мастерских. Ничто, ни сырые небеса темной обители, ни низвержение до положения бесправного прислужника опального валы, не может погасить в нем огня Валинора, извечного пламени, разделенного с великим Аулэ, он ни капельки не расплескал света Валинора». Тхури смотрела на Майрона и перед ее мысленным взором возникали картины того самого скорбного дня, когда весь Валинор, укладывал под его ноги венки цветов, тут же увядающие и сгорающие от его отчаянной поступи. Хрупкие цветы хрустели, как осенние листья на самой дальней и печальной поляне памяти в Лориене, куда никто не смел приходить, страшась навсегда потерять волю к жизни в той усыпальнице радости. «Мы плакали. Мы, благословенные дети Эру, сотворенные и рожденные только для счастья. Каждый из майар и эльдар в тот день оплакивал огненного майа, как самого близкого и дорогого друга. Весь пресветлый континет сочувствовал мастеру Аулэ, будто каждый от начала эпох был его верным служителем. Боль была на всех одна… Я не могу, не могу выдать Майрона! Этого чистого, светлого и доброго пламенного духа. Ворон тут же доложит про него своему господину. Мелькор грозится в другой раз наказать его вместе с артелью!» — Только мои вороны-дозорные вещают иначе, — продолжал тем временем отчитывать свою помощницу Лангон. — Да… я… я отвлекалась ненадолго. Но не должна же я следить за Майроном безотрывно, каждую секунду! — Не должна. Обязана! Важна каждая мелочь! — ворон опять разозлился и повысил голос, — Стоит ли мне говорить, что здесь твое благополучное существование зависит только от моей воли? Или тебе напомнить, кому ты обязана своим чудесным выздоровлением? Он поставил на стол перед Тхури небольшую бутылочку зеленого стекла. Дева несколько помедлив робко протянула руку к донышку, в это же время пальцы ворона удерживали тонкое горлышко. Тхури стало страшно. Во рту вместе с наливающейся сухостью от резких наплывов волн боли наливалось металлическим вкусом разочарование, обида и предательство. «Он же не сможет со мной так поступить?!» Жестокие серые глаза Лангона заволокло узорами инея, они стали похожи на матовое стекло. С морозным звонким треском разбилось сердце Тхури. Ворон выпустил из рук бутылку, позволяя несчастной, зависимой от его расположения, майа забрать спасительное зелье. И Тхури отчетливо понимала, что это последний его подарок. Новые дозы придется заслужить подлым соглядатайством. Она тут же вышла из покоев Лангона, спешно спустилась ниже на этаж, где была одна единственная комната, в которую ее поселили, как новую служительницу. «Нет, служительницей я была в обители искусства драгоценной моей Вайрэ. Тут я служанка. Какие похожие слова, но сколь разняться кардинально суть и смысл. Как же вышло так, что единственный друг и спаситель вдруг обернулся ярым зверем. Тьма воистину подла и коварна!» Она в тяжких думах, в страхе о своей судьбе осела на ложе, обхватила голову руками. Взгляд ее тонул в мягких волнах сиреневой полупрозрачной тафты, на складках в лунном серебре загорелись искорки. Тхури провела рукой, и эти звездочки вдруг собрались в ее ладонь. «Что за чудеса?» — не успела удивиться майа, как услышала тонкий звон, как водопад крошечных ледяных колокольчиков. Звук доносился из сундука под кроватью. Майа уже знала, что это за зов, и открыв кованный замок, только подтвердила — ее звала картина судьбы. Все полотно было словно охвачено языками чистого белого пламени, среди него бесцветными набросками мелькали части эскиза. Сюжет становился все более ярким, грани, формы, очертания проявлялись среди тумана будущего. «Красная, белая, зеленая! Быстрее! — Тхури дрожащими руками вдевала в платиновые иглы сразу несколько нитей. — Нет! Эти не подойдут! О, Эру! Они будто бы одновременно вобрали в себя все цвета и всех их бесконечные оттенки!» Она замерла на мгновение, взглянула в окно. Огромная встающая луна показала краешек серебянного диска. «Нужны другие нити!» Майа поднимала с плит лунные лучи, наматывала их тончайшие холодные и сверкающие тонкие ленты на руку. Подбежала к покрывалу, на котором рассыпался блестками свет далеких звезд, набрала полные горсти этой небесной россыпи алмазов, зажгла свечу и вытянула из лучистого ореола словно из мотка с пряжей тонкие золотые нитки-лучики. Всю ночь ее руки порхали над картиной, даже самые простые нити, вплетаясь в узоры превращались в волшебные и драгоценные: алая становилась бархатом лепестков роз, зеленая отливала изумрудной глубиной, синяя сверкала светом на пиках острых льдин, фиолетовая горела всеми красками северного сияния. И с каждой нитью сливались струи невероятные, ярчайшие, небесные лунные, звездные и огненные. На рассвете часть вышитого полотна судьбы была закончена. Тхурингветиль посмотрела на работу и осталась довольна, сюжет начал складывать в картину. На канве словно настоящие блистали гранями три лучезарных камня, похожие на огромные бриллианты.Часть 17. Звездные бриллианты
11 августа 2023 г. в 17:00
Ясная вечерняя заря лиловыми и розовыми осветила покои служительницы тени. Ярче яркого сияли на небе звезды. Редкий светлый вечер пришел в столицу темного государства. Тишину и покой внезапно разрушил стук. В стекло девы бился огромный ворон.
Майа распахнула створки, впустив в покои свит ледяного ветра, снежную крошку и черную птицу.
— Тхурингветиль! Прости меня, надеюсь, что я не помешал? — скромно улыбнулся Лангон, стряхивая с черной мантии снежинки.
Он был весь в драгоценном сиянии снежных легких блесток. Прекрасная бриллиантовая корона украшала его серебрянные волосы.
Лангон нырнул рукой за пазуху — и вдруг случилось невероятное чудо! В его ладонях был настоящий букет. Маленькие и нежные цветики были похожи на колокольчики, их сияющие голубовато-синие чашечки дрожали от капелек, стебельки с тонкими узкими листиками блекло-зеленые, в бархате серебристых пушинок. Снежинки быстро таяли на лепестках, и весь скромный букетик сиял, как будто весь усыпанный алмазами росы.
— О, Великий Творец! Дорогой мастер, но как и откуда? Кругом сплошная пелена снега! Какие красивые! Я никогда в жизни не видела таких прекрасных цветов!
— Эти слова я хотел бы посвятить не цветам, а моей верной помощнице, — сказал Лангон с хрустально-холодной загадочной нежностью. — На вершине Тангородрима есть расщелина, в которой бьется единственный в округе теплый ключик. Там даже зимой растут эти цветы.
Тхурингветиль прижала букет к груди, закружилась по своей маленькой комнатке, закрыв глаза, вдыхая волшебный свежий и таинственный аромат.
— Это бесценный подарок! И как же мне жаль, что любые цветы вянут. Но я сохраню его, как великую драгоценность!
Не только из-за нежных чувств к темному целителю, не из-за прелести милых зимних цветов — Тхурингветиль впервые получала цветы в дар. Казалось, что с каждым прожитым на двоих днем, с каждым разделенным на двоих вздохе, таком близком, что чувствовалось дыхание друг друга, они становились все ближе. Казалось, что достаточно всего одного шага, взгляда и таинственное притяжение меж ними превратиться в пламя.
Единственный и неповторимый букет. Тхурингветиль еще не знала, что уже через несколько недель она будет вспоминать, насколько ее мысли станут пророческими.