***
Пейзажи за окном сменяются, а его разум слегка затуманен алкоголем. В бардачке машины лежат три банки крепкого пива, по радио играет джаз. Ему хочется умереть, но слишком лень совершать суицид. Он просто смотрит, как проходят дни в надежде, что хоть что-нибудь изменится. За городом было гораздо приятнее проводить время: нет вечной суматохи и прочих отвлекающих факторов. Есть одно лишь спокойствие, тишина и благодать. Карл сворачивает на обочину дороги и выходит из машины. В нос ударяет запах полевых трав. Перед ним равнина. Он проходит по высохшей от солнца траве и ложится на мягкую подстилку из полевой растительности. Достаёт пачку сигарет, закуривает. Лёгкие наполняются густым дымом, веки чуть опускаются. На душе впервые за долгое время спокойствие. Хочется взять, да вздремнуть в нормальной обстановке. Карл смотрит наверх. Уже темнеет, алый закат начинает поглощать небо. Звонит телефон. Гейзенберг, ворча, достаёт его из кармана джинс и смотрит на экран. Проводит вверх по дисплею, отвечая на звонок. — Карл, где тебя носит?! — раздаётся голос с ноткой тревожности. — А? — сонно отвечает Гейзенберг, зевая и поднимаясь с земли в положение сидя, — Я за городом. — Издеваешься? Сегодня же пятница! Пошли в клуб, с девчонками потусим. — мужчина слышит, как на фоне голоса друга играет динамичная музыка. — Бля, Фридрих, отъебись, а? Мне до твоих тёлок нет никакого дела. — протягивает мужчина, глубоко затягиваясь. — Друг, ты опять напился что ли? Ты же понимаешь… — Гейзенберг сбрасывает трубку, не дав другу договорить. Он подходит к дороге, кидает окурок на асфальт и тушит его, притаптывая ботинком. Садится в машину, чтобы добраться до дома хотя бы к одиннадцати вечера.***
Неизвестный номер
Привет
23:21
Ева вздыхает и откидывает телефон в сторону, прикрывая глаза. Как наивно. Писать незнакомому человеку в надежде на то, что он не проигнорирует тебя и в лучшем случае не заблокирует нахрен. Но что остаётся? Попросили познакомиться, поддержать человека. Да и новые знакомства в городе не помешают. Главное, чтобы вся эта дрянь не оказалась подставой, а то мало ли, дали ей номер какого-нибудь придурка, который попытается сделать с ней какую-то хрень. Но тут раздаётся звук уведомления. Женщина быстро берёт телефон в руки. Привет 23:22 Знакомы? 23:22Нет 23:22
А пишешь сюда зачем? 23:23Да вот подружиться хочу.
23:23
А я не хочу. 23:23 Ева потягивается в постели и недовольно фыркает. А чего она, собственно, ожидала? До хотя какая разница. Не хочет и ладно. — Буква ю. По-ху-ю. — она произносит последнее слово по слогам и суёт телефон под подушку. Ей нужно поспать. Её сердце чует, завтра утром Миранда устроит тот ещё пиздец. Сознание медленно мутнеет, веки тяжелеют, женщина наконец-то погружается в сон. Через открытое окно над кроватью, стоящей у стены, слышен шум деревьев, крики соседских детей, которые какого-то чёрта не спят в такой поздний час. — Ева!.. Ева… Женщина подскакивает в постели, её глаза ослепляет утренний свет. «Как? Уже утро?!» — проносится в голове, когда с кухни снова раздаётся жалобный стон. — Ева!.. Помоги мне. — тихим голосом произносит старуха, всхлипывая. — Да пошла ты нахрен! — кричит Ева, — Сама набухалась, сама теперь отходи. А меня не трогай. — Мне так плохо, принеси мне воды. — голос становится громче, а интонация увереннее. Блондинка понимает, что если бабка ляпнет ещё хоть слово, она лично задушит мать собственными руками. Выругавшись от негодования, Ева всё же направляется на кухню. Стоит ей только пройти в комнату со стоящим в центре столом, как подступает приступ тошноты. Воняет так, что хоть из дома беги. Стараясь не дышать, Стефанесцу подбегает к небольшому окошку, открывает его и высовывается наполовину, делая глоток свежего воздуха. Небольшой заросший садик у дома выглядит неопрятно. «Надо бы поработать над ним, как будет возможность». — Доченька, ну что ты там так долго? — Миранда поднимает голову, смотря на женщину в клетчатой рубашке. Её лицо оплыло, в сальных, словно жиром смазанных волосах запутался какой-то мусор. — Значит теперь я не тряпка, а доченька. — приторным голоском приговаривает она, открывая дверцу кухонного шкафчика с посудой. Достаёт гранёный стакан, моет его от пыли, наливает холодной чистой воды из бутылки и протягивает матери. Та тянется за прохладной водичкой, но Ева вдруг ни с того ни с сего выплёскивает содержимое стакана прямо Миранде в лицо. Старуха охает и вскакивает на ноги, изрыгая все существующие маты. — Обломись, сучка. — женщина со стуком ставит стакан на кухонный стол и ухмыляется. — Доброе утро, мама. Ну что, сразу легче стало, не так ли? Бабка смотрит на дочь непонимающим взглядом. — Ева, ну зачем ты так? — медленно выговаривает она. Язык заплетается, а мозг явно отказывается думать. — Надо же, уже утро, а ты ещё не протрезвела. — с пренебрежением говорит блондинка и внимательно сморит на мать, — Подожди-ка… Ёбаный ты в рот! Да у тебя зрачки размером с луну! Бабка отворачивается, но дочь хватает её за подбородок и притягивает к себе так, что их лица разделяют жалкие сантиметры. Оплывшая рожа, вся в бородавках и морщинах несмотря на относительно средний возраст, бледная, трупного оттенка. — Сволочь ты, мама. — Ева даёт ей хлёсткую пощёчину, отчего Миранда покачивается и почти падает на пол, но удерживается на ногах и, пошатываясь, старается не грохнуться, — Бля, да как у меня вообще поворачивается язык тебя матерью называть! Всю свою жизнь я вынуждена была терпеть твои запои, я должна была молчать, когда ты поднимала на меня руку, когда месяц могла не появляться дома, принимала наркотики, хоть и тысячи раз перед этим обещала завязать. Ты, сучара, клялась мне что ни капли спиртного больше в рот не возьмёшь, но вчера вечером я нашла тебя лежащей посреди кухни. Как я могу доверять тебе после этого, скажи?! — голос дрожит, но выражение лица женщины спокойное, — А знаешь что? — она повышает голос, — Ты мне никто. Ты мертва для меня! — Ева, хватит. — глаза матери наполняются слезами, она закрывает руками уши. — Пошла вон отсюда. — спокойно говорит Ева. Пару секунд длится молчание. Слышно тиканье настенных часов, шум ветра за окном. Миранда и шелохнуться не думает. — Вон! — кричит женщина, от чего старуха вздрагивает и, качаясь из стороны в сторону, быстро бежит к выходу. Чуть не падает у самой двери, выскакивает во двор и несётся прочь по улице в противоположную сторону от центра города. Блондинка съезжает вниз по стене, игнорируя открытую входную дверь. К горлу подступает горький ком, из глаз бегут крупные слёзы. Денег у Миранды нет, так что нажраться она нигде не сможет, разве что если не выпросит денег или не спиздит чего-нибудь. Однако на душе тяжело. Если мать не вернётся, где её искать? А хотя чего волноваться… Вернётся как миленькая. Когда голод и жажда опохмелиться настигнут бабку, ей ничего не останется как притопать домой. Но прошла неделя, а старуха так и не пришла. Обращение в полицию не дало никакого результата. Матери словно след простыл. Не то чтобы Ева сильно расстроилась, ведь Миранда порой уходила на и на месяц, но всё-таки чувство тревоги не покидало её. Теперь женщина осталась одна. Без мамки, за которой нужно постоянно ухаживать и следить, без друзей, которых, в принципе и так не было, и без работы. А следовательно — без денег.***
Тёплое осеннее утро заставило учеников местной школы поднять свою задницу с кровати и потопать на учёбу. Некоторые открыто слали домашку нахуй, но никто не возражал. Учителя просто ставили неут за несделанные домашние. Ева сидит на скамейке рядом со школой имени Гётте, подбирая аккорды на заевшую в голове песню. За неделю, пока полиция обшаривала весь город в попытках найти Миранду, она успела переделать кучу дел. Разобрать коробки, навести порядок, сделать генеральную уборку, кое как покосить траву в маленьком садике у дома, в центре которого находились заржавевшие качели, которые уже давно пора бы убрать. Мимо проходят люди, бросающие на женщину неодобрительные взгляды: «Чего это ты тут бренчишь на своей гитаре?». А она и сама не понимает, что тут забыла. Просто шла куда глаза глядят и набрела на старую школу из красного кирпича. Мимо быстрым шагом идёт статная женщина высокого роста, в длинном белом платье и надетым поверх него коричневым пальто. Еве сразу бросается в глаза её бледная, словно прозрачная кожа, через которую в некоторых местах просвечивают голубоватые вены. Каре идеально уложено, чёрным карандашом подведено нижнее веко, красным накрашены губы, что подчёркивает бледность её лица. — Прошу прощения, — она резко останавливается у скамьи близко наклоняется к Еве, отчего блондинка ощущает запах её пряных духов, — у вас есть немного времени? Примерно час или два? — Да хоть весь день. — зевает Стефанесцу, смотря своими черными глазами в глаза женщины, которые при свете солнца кажутся янтарными. — Просто великолепно. — женщина улыбается, обнажая белоснежные зубы, — Меня зовут Альсина Димитреску, я директор школы. И мне срочно нужна ваша помощь. Идите за мной. — Ну ладно. — Ева вскакивает со своего места, убирая гитару в чехол и пытаясь догнать Димитреску, которая идёт с такой скоростью, с которой обычный человек может только бежать, — А какая именно помощь нужна? — Да, пустяк. У нас уволилось два учителя: по немецкому и английскому. Я бы хотела вас попросить позаниматься с учениками немецким языком. Уж свой язык вы точно знать должны, думаю с учебником вы легко справитесь. — Но у меня нет педагогического образования! — ошарашенно произносит блондинка, еле поспевая за директором. — Да у нас, честно говоря, ни у кого из учителей его нет. — Чего? — Не задавайте лишних вопросов… Как я могу к вам обращаться? — вздыхает Альсина цокая каблуками туфель по каменной дорожке, ведущей к дверям школы. — Ева Стефанесцу. — У вас румынские корни или вы из Румынии? — на родном для Евы языке вдруг начинает говорить Димитреску. — Из Румынии. Мы неделю назад в Германию переехали. — Надо же, не думала, что найду здесь соотечественников. — интонация её голоса сразу становится более мягкой, дружелюбной. — Погодите, всего неделю? Вы разговариваете по-немецки так, словно всю жизнь тут живёте. — Да я просто это… Переводчик. В прошлом. — Ева прочищает горло. — Английский знаете? — Знаю. — сухо отвечает блондинка, понимая, к чему она клонит. — Тогда и учителя английского тоже подмените. — Дойдя до дверей школы, она останавливается и поворачивается к собеседнице. — Не смотрите на меня так. Конечно же, без зарплаты вы не останетесь.***
— Бля-я-ть. — протягивает Карл, чувствуя, как звенит в ушах. Голова трещит, его подташнивает. — С бодуна. — смеётся кто-то рядом. Гейзенбергу не нужно много времени, чтобы понять, кто это. Фридрих, мужчина лет тридцати, худой и физически слабый, как дрыщ, стоит рядом с кроватью, на которой валяется его старый друг. — Где… Очки… — Рядом, на тумбочке. Че ты их всё время носишь, а? — Я будто виноват, что у меня светобоязнь. — Карл тянется рукой влево. — Тумбочка в другой стороне. — вздыхает Фридрих и проходит к выходу из спальни, — Пошли давай на кухню. Я там пива купил, опохмелишься хоть. — Опохмеляются только алкаши. — Мужчина поднимается на локтях и надевает на нос тёмные круглые очки. — Господи, как же мне хуёво… Друг с сочувствием смотрит на Гейзенберга и подходит к кровати, протягивая Карлу руку, чтобы помочь подняться. — Физически или морально? — Во всех смыслах. — усмехается мужчина, поправляя растрёпанные длинные седые волосы. Фридрих был единственным человеком, кому Карл мог изливать душу (правда, в большинстве случаев он делал это только по пьяни). Гейзенберг был человеком отстранённым, всегда всё держал в себе и людей не любил. Друзей и товарищей у него всегда было мало, он очень избирательно выбирал себе окружение. Особенно после того случая, как его же товарищи сдали его полиции. Дело было давно, лет двадцать назад. От безвыходности и бедности приходилось воровать. Карла и его друзей всегда раздражало то, что кто-то купается в деньгах, а кому-то не хватает даже на еду, поэтому молодые приняли решение «восстановить справедливость». Они воровали, пробирались по ночам на частные территории, болонами с краской рисовали члены и писали нецензурные слова на дорогих тачках и стенах домов. Но их криминальная жизнь продлилась недолго. Один из членов банды разузнал, что полиция почти их вычислила, а потому предложил остальным выдать за виноватых нескольких, не особо уважаемых в компании, чтобы большинство избежали наказания. Кто-то хотел было возразить, но быстро был заткнут главой шайки. Так двое человек на следующий же день пошли в отделение и сообщили, что видели, как недалеко от недавно ограбленного дома видели подозрительных парней и отследили их. Ну а дальше всё по сценарию: расследование, обвинение, суд и приговор. На зоне пришлось не сладко. Часто на нём любили разминать кулаки, потому что он не был из тех, кто давал сдачи. Поэтому спустя пять лет Гейзенберг вышел из тюрьмы со смещённой перегородкой носа и парой шрамов на лице. И теперь, когда он, отбыв свой срок, вернулся в родной город, мыслей о том, чтобы что-нибудь спиздить больше не возникало. На работу его брать с судимостью не хотели, а потому он, прекрасно ладивший с машинами, выпросил местного автомеханика научить его чинить автомобили. Сначала механик отказывался, но потом согласился с условием, что парень будет его помощником. Делать приходилось нудную и тяжёлую работу, но Карл не жаловался. Всё-таки зарабатывать надо было, а сидеть всю жизнь на шее старых родителей было бы как-то по-свински. — Ты какой-то вялый сегодня. — Фридрих протирает стол тряпкой, пока Карл удобнее устраивается на диване. — Логично, я же вчера пиздец как выпил. — А я давно говорил тебе бросить. — фыркает друг. — Алкоголь только на короткое время даёт чувство эйфории, а потом вот такая вот херня начинается. — Ой, отстань. — мужчина берёт сигарету в зубы, роясь в карманах в поисках зажигалки. Фридрих обшаривает шкафы в надежде найти еду, но не находит ничего кроме старой крупы, в которой завелись какие-то насекомые. Он с отвращением выбрасывает пачку с овсянкой в мусорное ведро. — Слушай, у тебя кроме молока и заплесневелого хлеба ничего нет, — хлеб отправляется в ведро в след за овсянкой, — Ты вообще чем тут питаешься? Воздухом? — Не, просто вчера всё закончилось. — затягиваясь, Карл встаёт. — Значит пошли в магазин. За одно воздухом подышишь, может легче станет. — друг направляется к лестнице, ведущей на первый этаж, — Ну Карл! Давай, бодрись. Они молча спускаются в большое помещение, переоборудованное под мастерскую, перешагивая валяющий на полу хлам, который Гейзенберг не успел убрать накануне. Нацепляя прямо на ходу бежевое пальто, которое ранее висело на вешалке у входа, мужчина нажимает на кнопку, после чего большая дверь поднимается наверх, освобождая большой проход, через который может проехать машина. Но друзья не торопятся выходить из дома. Перед ними, прямо у въезда в мастерскую, на животе валяется седая старуха, что-то недовольно и неразборчиво ворчащая себе под нос. — Вот тебе и на. — потирает затылок Карл, выкидывая окурок в сторону.